А если писатель ссылался не на него, то, значит, был еще кто-то, кто раскусил меня?

Ладно, разберемся…

Стараясь не поднимать шума (наверно, Слегину и прочим наблюдателям такие предосторожности кажутся забавными), мы пробираемся по парку, и в прогале между деревьями, освещаемом лишь светом полной луны, мой спутник внезапно останавливается и, повернувшись ко мне, хихикает: — Вообще, должен сказать, что вы были на грани провала… Ваше счастье, что они не знали моего настоящего имени. Хорошо, что я проявил осторожность!.. Знаете, как я им назвался? Семядубом!.. Если бы у обезовцев было побольше эрудиции, то они сразу бы смекнули, что «цвыль» по-старинному — «семя дуба»!.. Но где уж им, дуболомам!.. Так вот что мне казалось странным в поведении Дюпона! Он упорно продолжает обращаться ко мне на «вы», хотя, помнится, с настоящим Цвылевым он не церемонился… Что же заставляет его играть в вежливость? А что, если он давно раскусил меня и теперь «накручивает сюжет», как выражаются «раскрутчики»? В шахматной партии, когда над позициями одного из игроков нависает угроза, он может начать нервничать и допускает грубую ошибку.

Однако я, как неумелый шахматист, забываю об этом правиле. Я говорю:

— Послушайте, шеф, а я и сам не знал, что моя фамилия имеет ботаническое происхождение!..

Мои слова производят поистине магический эффект. Мой спутник замирает, словно оглушенный ударом дубинки по голове, а потом ошарашенно повторяет:

— «Шеф»? Ваша фамилия?.. И тогда я прозреваю.

Но он, хотя и на долю секунды, опережает меня. В руке его возникает металлический блеск. Не осознанно, а, скорее, инстинктивно я поднимаю перед собой левую руку, и в тот же миг ее обжигает пронзительная боль. Правда, мне удается ее превозмочь. Настолько, что правой рукой я перехватываю запястье своего противника и, кривясь от боли, из последних сил не даю ему нанести еще один удар ножом…

Откуда ни возьмись вокруг нас появляются силуэты с парализаторами наперевес, и лучи фонарей скрещиваются на нас, и раздаются крики: «Стоять! Брось нож!», и тогда он пинает меня в пах (я скрючиваюсь еще от одной боли) и освобождается…

А потом падает ничком, держа руку с ножом перед собой, и до меня доносится странный хлюпаюший звук, и остается лежать неподвижно, совсем неподвижно, неестественно вывернув тонкую шейку и раскинув ноги… Я склоняюсь над ним, пытаясь перевернуть его на спину, но в свете фонарей видно, что глаза его закатились под лоб, а потом ладонь моя пачкается горячей липкой жидкостью, и я не сразу понимаю, что кровь течет не из моей раны, а из груди лежащего.

Силуэты окружают меня, и кто-то берет меня под руку, и кто-то истошно кричит: «Врача! Быстрее давайте сюда врача!», а голос Слегина спрашивает: «Ты в порядке, Лен?.. Прости, мы не думали…»

И тут приступ, который я испытал недавно, повторяется, и мне становится совсем невмоготу, и я, вырвавшись из цепких объятий, отворачиваюсь и, дрожа всем телом, бреду на негнущихся, ставших будто фанерными ногах куда-то во тьму, ничего не видя и не слыша вокруг…

— Значит, ты уверен, что это был не Дюпон? — спрашивает меня Астратов.

Вид у него — не ахти какой. Глаза красные, как будто он много плакал в последнее время. Но это вряд ли. Скорее, он просто давно не спал.

Я усмехаюсь:

— Юра, вы со Слегиным задаете мне этот вопрос уже в третий раз за последние двенадцать часов… Да, я уверен!.. Случилось то, чего мы не могли предположить, потому что таких совпадений в жизни не бывает! Мы оба принимали друг друга за своего шефа. Но я прикидывался Цвылевым, а он БЫЛ им в прошлой жизни!.. Конечно, в первую очередь в его смерти виноват я. Мне с самого начала надо было догадаться, что тут что-то не так… он же до самого конца меня на «вы» называл!..

— Да не казни ты себя! — машет рукой Астратов. — Что говорить: мы все лопухнулись по-крупному… Булату не следовало тебя пускать на эту встречу, и ничего бы не произошло. Все равно мы вычислили бы. что автором записки является Семядуб, а на допросе выяснилось бы и все остальное… Все дело в том, что последнее время мы судорожно хватаемся за первую попавшуюся соломинку.

Он делает паузу, а потом неуклюже шутит: — И вообще, все началось с Лабецкого! Это ему, разгильдяю, пришло в голову вызвать тебя по громкой трансляции. Неудивительно, что настоящий Цвылев был шокирован, узнав, что под его именем, отчеством и фамилией существует кто-то другой. Пока ты отсутствовал в Доме, он навел о тебе справки и убедился, что ты — не однофамилец, а самозванец. Видимо, сначала он заподозрил в тебе того, кем ты являешься на самом деле, — нашего человека, который маскируется под бывшего Слепого Снайпера. Он даже не устоял перед искушением проговориться о своем открытии Баринову… А потом ему пришло в голову, что его личность мог использовать в качестве прикрытия сам Дюпон, и тогда Цвылев решил: надо подготовить побег для шефа… А лаз под стеной он рыл по ночам обычной пластиковой детской лопаткой для игр в песочнице. Это я так, к слову…

Он умолкает, словно ждет моей реакции, но я молчу, и Астратов продолжает свой монолог:

— Интересно, знал ли он о том, какую участь Дюпон уготовил для планеты? Если нет, то куда он собирался бежать вместе с Дюпоном? И почему так срочно?..

— Теперь это так и останется загадкой, — комментирую я. И не удерживаюсь от шпильки в адрес своего собеседника: — Если, конечно, вы не реинкарнируете его еще раз…

Однако Астратов не улавливает иронию.

— Каким образом? — поднимает он брови.

— Очень просто, — пожимаю плечами я. — Для этого надо собрать всех младенцев, которые появились на свет прошлой ночью, и активировать дремлющие в них ноо-матрицы…

— Еще чего! — возмущается Астратов. — Делать нам больше нечего, что ли?

— А разве есть? — с невинным видом спрашиваю я. — Какие такие неотложные дела вам предстоят за две недели до конца света? Или еще есть надежда найти Дюпона?

Сказать «раскрутчику» на это нечего. Однако сдаваться он не собирается:

— Как бы там ни было, обещаю тебе, Лен: мы будем работать до конца!