— Богус!.. — запротестовала Бигги, но Коут поднялся на другом конце стола, его руки потянулись к Кольму, маня его через мидии и початки кукурузы.

— Иди к Коуту, — позвал он. — Иди, иди. Хотите посмотреть другие фотографии? Тогда пойдемте…

Кольм шагнул через корзинку с хлебом, и Коут, подхватив и закружив ребенка, понес его к фотолаборатории. Девушка по имени Нелл послушно направилась за ним.

А Бобби Пиллсбери наблюдал за тем, как Бигги отодвинула от стола свой стул.

— Позвольте мне помочь вам убрать посуду? — сказал он ей.

Я ехидно ущипнул Бигги под столом; а Бобби подумал, будто ее румянец вызван его вниманием. Он принялся неуклюже сметать со стола посуду, а я ретировался в фотолабораторию, желая понаблюдать за ослеплением подружки Бобби. Оставляя Бигги наедине с ее неловким воздыхателем, я успел заметить насмешливо-зазывный взгляд, который она бросила в его сторону.

Но позже, на наших полках в лодочном домике, когда Коут уснул вместе с Кольмом в хозяйской спальне Большого Дома, а Бобби и его юная подружка Нелл помирились (или не помирились), Бигги отругала меня.

— Он очень милый юноша, Богус, — заявила она. — Но ты не должен был оставлять нас наедине.

— Бигги, неужели ты хочешь сказать, что вы по-быстрому перепихнулись на кухне?

— О, заткнись! — Она сердито заскрипела кроватью.

— Неужели он и вправду пытался это сделать, Биг? — не отставал я.

— Послушай, — холодно сказала она, — ты же знаешь, что ничего такого не было. Просто ты поставил парня в неловкое положение.

— Прости, Биг. Я хотел лишь подурачиться…

— Должна признаться, я была польщена, — улыбнулась она и затем надолго замолчала. — Я хочу сказать, что это было очень приятно, — добавила она. — Он такой симпатичный парень, и он вправду хотел меня.

— Ты удивлена?

— А ты нет? — спросила она. — Кажется, тебя я интересую значительно меньше.

— О, Бигги…

— Ну хорошо, я не права, — сказала она. — Должно быть, ты больше интересуешься теми, кто обращает на меня внимание, Богус, и не препятствуешь этому.

— Бигги, это всего лишь дурацкий вечер. Погляди на Коута и эту девушку…

— На эту безмозглую потаскушку?..

— Бигги! Она еще ребенок!..

— Коут твой единственный друг, который мне нравится.

— Очень хорошо, — сказал я. — Я тоже очень люблю Коута.

— Богус, я могла бы жить так всегда. А ты? — Как Коут?

— Да.

— Нет, Биг.

— Почему? Я задумался.

— Потому что у него ничего нет? — спросила Бигги, но это было ерундой, поскольку для меня это также не имело значения. — Потому что ему не нужен никто другой? — продолжила она свою мысль. — Потому что он живет у океана круглый год? — «Это тоже не имеет отношения к тому, о чем мы говорим», — подумал я. — Потому что он так много вкладывает в свои фотографии, и ему не нужно ничего вкладывать в свою жизнь?

Эта Бигги — настоящее шило. Я сделал вид, что не заметил вопроса.

— Значит, ты могла бы жить здесь с Коутом, Биг? — спросил я ее, и она долго не отвечала.

— Я сказала, что могла бы жить так, — вымолвила она наконец. — Но не с Коутом. С тобой. Но так, как живет Коут.

— Я не умею ни с чем справляться, — заметил я. — И вряд ли из меня вышел бы хороший управляющий. Пожалуй, я даже не смог бы заменить пробку в таком запутанном и большом доме, как этот…

— Я не это имела в виду, — возразила Бигги. — Я имела в виду, что если бы ты был таким же спокойным, как Коут… Понимаешь, умиротворенным?

Я понимал.

Утром из окошка нашего лодочного домика мы наблюдали с нижней полки Бигги за Коутом и Коль-мом. Коут вел Кольма на разведку по освобожденной отливом прибрежной полосе, неся с собой фотоаппарат и джутовый мешок из-под картофеля для сбора оставленных в тине морских даров.

За завтраком в Большом Доме Бигги подала молчаливому Бобби Пиллсбери, раздраженной Нелл, Коуту и Кольму блины с черникой, вызвав тем самым всеобщее оживление. Содержимое картофельного мешка предназначалось для того, чтобы развлечь всех нас: острая, как лезвие, раковина моллюска, хвост ската, прозрачный, тонкий, как бумага, скелет какого-то животного, мертвая чайка, оторванная головка крачки с ярким клювом и нижняя челюстная кость, принадлежавшая тюленю, овце или человеку.

После завтрака Коут инсценировал на наших тарелках настоящее побоище и заснял эти остатки пиршества каннибалов. Хотя, казалось, интерес Нелл к фотографиям Коута уже поугас, я наблюдал, как она не сводила глаз с него, когда он преспокойно расставлял столовые приборы. Кольм, видимо, решил, что Коут занят чем-то вроде детской игры.

— Вы когда-нибудь снимали обнаженную натуру? — спросила Нелл.

— Модели слишком дороги, — ответил ей Коут.

— Ну, вы могли бы попросить ваших друзей, — заметила она, улыбаясь.