— Давай причаливай! — не выдержал Иона. — Спина вся затекла!

Ничейка привел пыж к берегу, где в кустах кверху брюхом валялась старая, серая от времени барка. В ее днище чернели дыры. Борта были проломлены таранами смытых половодьем древесных стволов. Невдалеке на пригорке кособочились два креста на могилах сплавщиков.

Лес перепутался с тальником. Из ветвей торчал белый костяной плавник. Гнилые буреломы оплели паутина и плесень. Молодая ядовитая зелень густо затопила опушку. Припекало, и раскаленная мгла начинала душить. Птиц не было слышно, зато вовсю орали лягушки.

Ничейка вытащил и спрятал пыж с веслами, и пошел по едва заметной тропинке за епископом. Тропа привела к разбитой барке. Иона сел на трухлявый брус возле старого кострища. Ничейка вдруг начал затравленно оглядываться.

— Бата, нехорошее место, уйдем, — заговорил он.

— Чего еще?.. — недовольно заворчал Иона. — Намаялся, все косточки ноют… Охо-хо, грехи…

— Это русский костер, — касаясь пальцами перекладины на рогатках, сказал Ничейка. — Пермяк журавль строит, а это козел… Росы на углях нет… Следа лодки у берега нет… Какой-то рус или много русов тут совсем недавно был и не ушел еще, прячется… Может, дурной человек, злой… Уйдем, бата…

— Ужо не уйдете, друже, — неожиданно раздался голос над головами Ничейки и епископа.

На днище разбитой барки стоял босой, оборванный, заросший человек и натягивал лук. Кто-то — Ничейка его не увидел — схватил Ничейку сзади за лоб, задирая голову, и лезвие ножа легло на горло.

— Не дергайся, — велел второй голос. Иона отвалил челюсть.

Лучник спрыгнул с барки, подошел ближе, вынул нож из-за голенища у Ничейки и сунул за веревку, намотанную вместо кушака, откинул в сторону Ничейкин топор, поднял и высыпал на землю мешок, принесенный Ничейкой из пыжа.

— Нынче харчи сами к нам приходят, — хмыкнул он. — Отпусти его, Аниска.

Нож у горла исчез. Ничейка оглянулся. За его спиной стоял рослый рыжий длиннорукий горбун.

— Скудельники!.. — вдруг со страхом воскликнул Ничейка, отступая от рыжего.

— Они самые, — кивнул ватажник, прилаживая на средний палец правой руки, на ладони которой лежал нож, волосяную петлю и натягивая ее на рукоятку. — Кто будете такие, добрые люди?

Ничейка знал, для чего нужна волосяная петля на пальце. Одно короткое движение руки — и нож по рукоятку войдет меж его ребер. Ничейка рухнул на четвереньки и пополз к ватажнику, обхватил его колено и, плача, ловя взгляд, полез по ноге вверх, как по столбу на масленницу.

— Не губи, Лукан!.. — умолял он. — Не губи!..

— Так ты меня знаешь? — удивился ватажник.

— Ты — Лукан Убойца! — закивал Ничейка и показал пальцем на горбуна. — А он Анисим Рыжий! Скудельники! Не губи!

Лукьян стряхнул Ничейку на землю.

— А на кой вы мне сдались, щадить-то вас? — спросил он.

Ничейка быстро закивал на Иону, в изумлении сидевшего на брусе.

— Епископ Пермский он! Богатый выкуп получите!

— Сам Иона Пустоглазый? — не поверил Лукьян. — Так ведь он в Чердыни в монастыре сидеть должен, а не рыскать по Дымному болоту у поганых скуделен!

— Бежал бата из Чердыни! — торопливо говорил Ничейка. — К московитам бежал!

— Эвона что…— хмыкнул Лукьян. — Глянь, Аниска, какая птица в нашей яме приземлилась… Ну, а ты, небось, князем Михаилом будешь?

— Нет, Ичей я!

— Да ба-а! — изумился Лукьян. — Ичей! Смотри, Аниска, Ичей-батыр к нам пожаловал! Три зуба, семь пальцев и сопля с вожжу!

Рыжий Анисим угрюмо усмехнулся.

— Не смейся, Лукан! — горячо уверял Ничейка. — Не губи меня! Я тебе много, много скуделен покажу! Тайные капища покажу! В парме древние чамьи покажу! Много богов! Много блюд, монет, бисера!..

Лукьян глянул на рыжего. Тот пожал плечами.

— Заместо Савки, — прогудел он в бороду.

Лукьян присел перед Ничейкой на корточки, серьезно глядя ему в глаза своими голубыми и холодными глазами.

— Ладно, — согласился он. — Покажешь скудельни. И мольбища, и чамьи покажешь. Будешь у нас вместо Савки — погиб он недавно, болота сожрали. Копать будешь, работать будешь, не получишь ничего, а коли не предашь — отпустим живым. Слово. Повезло тебе, пермячок. А епископа твоего мы потом обменяем.

Вечером того же дня легкий шитик плыл по протокам Дымного болота. Над болотом низко висело тускло-сизое, светящееся марево, в котором не видно было солнца. Камыши и осока шуршали по бортам шитика. Из черной, вонючей, подернутой ряской жижи торчали космы кривого, грязного, заплесневелого леса, заваленного гнильем и буреломом, густо заросшего вязкой и жирной зеленью.

Было очень жарко и душно. Горло драл запах гари. Плотными тучами висели и ныли комары. Трясины чавкали, урчали. Какие-то твари возились в тальнике, трещали сучьями. Пронзительно верещали вдали птицы. Повсюду ощущалась густая и тесная жизнь — жизнь больших и малых, терпимых и омерзительных болотных обитателей; холодная, склизкая, черно-торфяная и смрадная жизнь болотной нечисти.