УМЦ!

– КХ!-КХ!

(раз – два – три – четыре)

УМЦ!

– КХ!

Ш – Ш – Ш – Ш – Ш – Т!

А потом, уже внутри, чуть громче, посреди немоты и тишины, глубоко внизу:

УБ!

(раз – два – три)

УБ – УБ – ТЦ!

УМЦ!

– КХ!

С – С – С – С – С – С – С – С – ЕТ, ТЦ!

– КХ – КХ!

Т – ДЗ!!!

УБ! – КХ! – Т – ДЗ!

УБ! – КХ! – Т – ДЗ!

УБ!…

УБ!…

КХ – ТС – С – С – С!…

За барабанами сидит человек и рядом, на стуле, возле акустического инструмента, похожего на гитару – еще один.Эти двое поначалу показались мне близнецами, копии друг друга. Присмотрелся – вообще не родственники, просто выражение лица одно и то же. Поиграли они немного, но я понял, что в этом бункере происходит редкостного качества процесс.Там, вообще-то, холодно, но влага не конденсируется и кажется, что стены далеко-далеко. Они, ОБ и его ребята, ждали от меня, что я внесу нужный заряд в общую энергетику, и это произошло. Сразу стало ясно, что все мы, вообще, все, кого знаю я и кого знают они, и кого ты знаешь – теперь в одной цепи. И я тебе скажу, я почувствовал, что это – сатья, следующая эпоха, определяемая светом и теплом. Каждый занимается своим делом, помогает тем, кому требуется поддержка, живет и любит изо всех сил. Получается это непривязанно, как если бы тебе дали понять – все в полном порядке, живи, здесь ты дома, ничто никуда не исчезнет, только подумал о чем-то – и оно уже в пути, уже тут, входит к тебе, или тебя подхватывает этот светлый поток и выносит на новые уровни, встечи, знакомства, продоложения, события ветвятся, плоды созревают и мир воспиринимается, как единый дом, мир очень тесен, все могут договориться, всегда; представь, рассказывают мне о моем друге, хотя я с ним еще и не знаком, но ты же понимаеншь, так вот, он уехал в Израиль, работал там, сестра ему что ли помогла как-то устроиться, а там фестивали проводятся в пустыне, рейв трое суток, полный крышесрыв для клерков и оттяг для всех тусовщиков, представь, приезжаешь туда, там уже дискотека, динамики ухают, свет вспыхивает и гаснет, к тебе подруливает тип и дает на халяву марку, ты – благодаришь его и – полный вперед, а потом вверх – ночное небо подсвечено розовым, синим и желто-белым, все танцуют, уносятся, кто-то берет тебя за руки и толпа прыгает вверх – вниз – вверх, а потом хочется пить, сушняк смертный и – баночки из жести по 10, по 25 и по 40 баков! Все покупают, пьют, прыгают вверх – вни-и-и-и-и-и-и-и-и-и-з-з-з – вве-е-ерх, снова покупают эту воду, пьют, пьют, хавают какие-то соленые хлопья, чипсы, опять сушняк, но какое небо! Все спят в спальниках, без копейки, равнина заполнена пустыми жестянками, а рано утром, в пять часов, под малиново-лазурным рассветом все поднимают головы, встают, садятся по тачкам, заводят моторы и едут кто куда. Кто-то никуда не едет и остается один на дороге.

Это мой будущий друг, возможно, тезка. Израильская пустыня, шоссе, и никого вокруг. Под кислотой идти можно даже на юг. Пошел по обочине. Нереальный пейзаж, с рюкзаком, а солнце всходит. Шел-шел, решил тормознуть машину, а то вода уже закончилась, а без воды – смерть, но так – не слишком страшно. Дорога безлюдная, часа четыре – ни одной тачки. Тормозит джип, большой, с музыкой национальной. Внутри сидит настоящий бедуин. Теперь они на джипах. Страшный народ! Прикинь, какой прикол, русский стопанул в пустыне бедуина на джипе. Это, как анекдот: мужик обращается в метро к негру, – эй, цыган, убери мешки, я пройду. Негр ему, – я не цыган, я африканец. А мужик такой, – ни хера себе! Я представляю, что у вас за цыгане там!!! Короче, сел мой друг к бедуину и погнали. Сказал, куда ехать, бедуин кивнул, и все. Едут, молчат. Дорога тянется – одна и та же пустыня. Воды хлебнули, разговорились. А то ведь эти типы, кочевники, такой народец, башку отрежут с улыбкой – и привет! Нормально разговорились, мой друг ему говорит, – у меня курнуть есть, дунешь? Бедуин ему – ладно, мол, попробуем, а ты давай разговаривай, а то я могу заснуть за баранкой, дело такое, ты не замолкай, а то скорость большая. Пыхнули они, значит, едут дальше. Пустыня – та же самая. Потом бедуин тормозит и говорит нашему, – садись за руль, а я посплю, ехать вперед и вперед. Ночь уже что ли там наступила. Поехали они далее. Потом бедуин уже нашему чухает, – моего плану попробуешь? Попробовали, хапанули, значит, на двоих – и сразу все унесло. Гашиш там у них – смертельный. Только это секрет, ты – никому, с меня друг тоже слово взял. Но мы-то все – свои на этой Земле, так? В общем, совершил свой трэмп и попал домой наутро. А позже сестрица ему двигает дело, – если хочешь, поезжай на Мертвое море, на самый попсовый пляж, надо у одного знакомого голландца ящик почтовых марок принять, ну ты его сразу опознаешь, он такой особенный, короче говоря, встретитесь, господь сведет. Ну, и поехал на море друг. Приезжает: жара, миллион людей на песке выпадает, все почти голые, трусы, волосы, зонты от солнца, музыка, мячи в небо улетают, напитки звенят, у всех одно отвисалово, ну он идет по пляжу, думает, встречу этого голландца или нет – неизвестно. Вдруг натыкается прямо у линии прибоя на человека в яркой, какой-то расписной, короче, неописуемой рубахе, с вот таким вот лицом, глаза аж вот так, губы постоянно куда-то туда, брови не на месте, сидит весь такой-вот, какие-то песни мычит, посреди пляжа, под палящим солнцем. Мой друг к нему подходит и их взгляды встречаются. Голландия? – спрашивает. – Голландия, – отвечает. Садись. Сели рядышком, море мертвое плещется, солнышко жарит, укислились и – полный вперед, курс на белый дом! Узнать друг друга не так уж трудно, встретиться можно и на Килиманджаро. Так что все получилось замечательно. Есть целые поселения, представь, совсем другое дело; какое там экстази! просто – экстаз. Нечто вроде кибуцци – коммуна с общим жильем, но работа особенная, рассказывал один братан, олдовый, на Средиземноморье, дядька богатый, дает хлеб и кров, и карманные расходы, а ты делаешь, что можешь – шьешь феньки всякие, музыку делаешь от души, картины пишешь или рассказы, или танцем серьезно занимаешься, – и живешь сезон, а там и молитвы твои услышат, главное – не сиди мешком, раз-два, кислотный человечек зарулил откуда-то из Австрии, едет в Стокгольм ставить пьесу с пантомимой, а у тебя – философская система, книжка Хармса, фотографии твоих безумных друзей, там у нас сумасшедшее рекламное агенство, стопом по европам, глядишь – и до института трансперсонального сознания доберешься, и каждый имеет свою копейку с чего-то, все живут, кто-то там год в сквотче перекантовался, кого-то депортировали самолетом из Испании, с бутербродами, с TV, со стюардессами и комфортом, а в Мюнхене есть студия, там твоим видео очень заинтересовались, ты как-нибудь выкрои время – поезжай к ним, ты с ними в Питере уже встречался пять лет назад, вспомни. Вот так все и движется, брат. Мы здесь, как в консервной банке. Ядерные могилы, шахтеры в палатках живут посреди парка у исполкома, как в лесу, им в ООН предлагают идти и так далее. А мы из этой консервной банки ка-а-к вырулим, и больше не остановимся. Да, это же уже не шоу-бизнес, это что-то поболее. Школы Ошо помнишь эти? Это просто праздник! Все построено на знойном темпераменте Индостана, какие облака в небе клубятся, что ты! И школы Гурджиева, и Фрипп с «крафтиз» и все-все. Надо быть в курсе, да и сложно не быть в курсе. Раз уж вышел на уровень карнавала общемирового – давай! Вперед, по-честному! Все будет в порядке. А я потом с ОБ ночую у его друга, барабанщика. Понимаешь, он – Скорпион, но мягкий такой, деликатный, хотя и сильный, больше похож на одного моего знакомого, тот Рак. Корче говоря, мы представляли стихию Огня, въехали в мультфильм «Бивез и Батхед имеют Америку» по телевизору, такой маленький экран, сталинская квартира, потолки – далеко вверху, узкие длинные комнаты, светлые окна, балкон по колено, горд внизу, перед глазами – полная Луна и созвездия: Скорпион к эклиптике подключается через Антарес, Змееносец – вообще, как сковородка или бурдюк с вином, Лев – через Регул; и утром, над землей, над крышами домов, в светлом и мягком воздухе – подряд две радуги. Я вышел на дабл: закрыл дверь и оказался в параллельном мире, представь, высоченный потолок, белый пластик «под кафель», чистые стены, зашифрованный бачок и у пола – белый унитаз в стиле «модерн». Ровный белый свет со всех сторон, лампы не видно. Как в лифте на запредельное небо. В другое время этот туалет навел бы на меня суицид. Но тут наоборот: музыка «Продиджи» или «Чемикал бразерс», ровные углы, ноги в минус бесконечности, и ты один в этой коробке. Довольно красиво.

Потом мы лежим втроем на диване: я, ОБ и барабанщик-Скорпион, как братья, и пытаемся уснуть, нам нужен отдых. А я глаза распахиваю и вижу: уже светает, сквозь оранжевые шторы бьется свет, льнет к потолку яркими апельсиновыми квадратами, с чуть розовым отсветом, как на крашеных открытках сталинских времен – 1951 – 52 год, античные колонны Дома Отдыха в Сухуми, кипарисы зеленые, небо лазурное, фрукты стоят в мраморных вазах, виноград рассыпан по столу, дыни все разрезаны, вино холодное, прибой шуршит за фасадом санатория. Мы лежим на диване и мне кажется, что мы валяемся в мягком поле, далеко друг от друга, светает по-сухумски, и над нами, в неописуемой дали, где-то в бесконечной перспективе – прямоугольник потолка и черный угол шкафа. А, когда мы едем в трамвае в секонд-хэнд за пекинской капустой, она похожа и на кабачок, и на шпинат одновременно, то в этом трамвае я вижу, что все в звуковом мире сливается в одну нехитрую, но круто синкопированную музыкальную тему. Шум езды колес по рельсам, шелест встречных машин, позывные грузовиков, – пауза, – свист закрывающихся дверных створок, журчание электричества в троллее, каждый движоку говорит по-своему, у каждого мотоцикла – свое особое соло в общей синтезированной городской симфонии. В нужном месте я подаю голс, – кондуктор отвечает мне в унисон. Течем дальше. Секонд-хэнд зашифрованный, на самом видном месте. Удивительное местечко. Представь себе, полупустой первый этаж, в кремовых тонах, чуть коричневые, кофе с молоком, стены, тут на стеклянных прилавках: овощи, продукты вегетарианского питания, какие-то крупы, чуть ли не сластилин. У фруктов особый привкус: пресно выжидающий. Дальше мы поднялись на второй этаж, лестница и стены – в розовых тонах, подходит растафарское реггей, в дверном проеме – секонд-хэнд. Несколько дам роются в стальных корзинах с тряпьем, остальные вещи висят на тремпелях под потолком. Кассовый аппарат за стеклянной перегородкой: художественный вымысел, стекло отсвечивает алым, салатневым и фиолетовым. Народу крайне мало и мы не заходим в эту дверь. Спускаемся вниз.

УБ! – УБ!

– КХ! – КХ! – КХ! – КХ!

ЦК – ЦК

УБ!

ТС – С – С – С – С – С – С – ЦК!

ТЦ!

КХ! – КХ!

УП!

УМЦ!

УП!

А песня у меня сложилась такая:

И я замечаю, что на следующее утро у всех похожи лица: начиная с глаз, у нас одинаковые андрогинно-ангельские глаза, стеклопластик и полимеры, а после уже и лица похожи, и головы, и взгляды, и движения, значит, и тела. Тело – наш инструмент, точно так же, как и сознание. Теперь подумай, кто это – мы? Чей это инструмент? Я часто чувствую свое тело, как механически шевелящийся скелет, к которому прикреплены пока еще эластичные мышцы, все это удерживается сухожилиями, я ощущаю упругость вен и всех сосудов, по коториым движется моя кровь, один из четырех подвидов положительной субстанции, текущей в других людях, во мне циркулирует лимфа, вырабатывается сперма и слюна, растут волосы и ногти, я управляю своими суставами, шарами своих глаз, я наблюдаю все это кино вокруг, люди – аналогичные моему инструменты, схематичность обыденного логичного сознания налицо, но я вижу, что этими машинами – материальными и абстрактными, управляет кое-что более великое, более красивое, вечное, бессмертное, придумавшее мифологию, язык, речь, культуру, игру, создающее для себя всю эту иллюзию и предоставляющее себе Великую Возможность Вырасти и Вернуться. В некоторых иных, выдуманных или параллельных мирах не существует термина и понятия Бог. Там – настоящий абсурд. Все досадные ошибки, если они вообще бывают, – оттуда. Бунт – это дитя Земли, а вот апатия и безнадежность – гости из тех самых мест. Я бы мог вырастить сейчас стройную теорию параллельщиков-паразитов, но пусть этим займуться братья наши меньшие. Теперь, после определенного этапа, я ощущаю свое тело лишь, как тонко организованный инструмент, субъективированный для данной плотноматериальной реальности. Нужно быть бережливым и предупредительным, старик, особенно, если ты бесконечен во вселенной и решил жить для других; любя, прощать и, живя, делиться. Тело – удивительный комплекс, каждый, кто изучал основы медицины и анатомии, поражался этой штуковине, куда мы себя внедрили как-то раз, на заре человечества.

Один тип, шофер в автопарке, рассказывал, как его резали на операционном столе. Говорит, вмазали чем-то вроде кетамина, отъехал, никаких туннелей, говорит, не видал, ни бога, ни йога, ничего такого, но – свет, яркий и сладкий свет, а потом очухался, смотрю – лежу на столе, одни кишки в левой миске, другие в правом тазике, в шею вогнали тонкую стальную нить и – импульс по ней, раз! – снова потерялся в неведомом, врачи требуху в брюхе перебирают, а я лежу, отдыхаю. Так несколько раз тынялся туда-обратно, здесь больно до смерти, там приятно и легко, но только, говорит, вроде не совсем это я был в том свете.

Такие дела, дружище, а то еще мне рассказывал один человек, то ли рогипнолом ему анестезию делали, то ли ветеринарными кислотами по типу Р.С.Р., а говорит – ощущение такое, что ничего страшного не произойдет, уверенность откуда-то взялась, вера даже, страха никакого, живи просто – и выполняй свое задание. А я думаю, если уже освоился в таком состоянии, то – дорога дальше, иди не спеша, но и не отставай. Теперь встречаю друзей и они чувствуют, что я им дарю часть своего света, говорят – хорошо с тобой, и тому подобное, короче говоря, теряться не стоит. Но я уже чувствую, без ложной помпы, нельзя крутиться по малой оси, на месте тусоваться, ведь круг ширится, колесо быстрее вращается, умные люди не стоят на одной точке, надо выходить на всеобщий уровень, на трансконтинентальный масштаб. Я уже знаю, что все, что мы тут делаем – неспроста, и очень важно для всего мира, надо учитывать все последствия, все отголоски. Люди на Тибете, где-нибудь, или в Канаде сидят, фон от них валит, как от реактора, – и все понимают, все чувствуют тонко. Я сам раньше не доверял всем этим делам, в книгах не было доходчиво написано, все боялись прямого текста, а когда сам врос в эти вещи, в эти миры, понял, что все – правда. И мантры, и янтры, и холотропная практика, и все, что находится в любой точке нашего разума, на любом уровне восприятия. Антенны свои настроил, – и погнала телепатия, полный вперед! Мудры сложил, как надо, сосредоточился – и не случилось беды. Сказки все это, ясное дело, но намеков в них – по шесть штук на каждую букву, это не шутка. Абсолютно серьезно и с должным юмором. А юмор бывает, знаешь, по утру, рано, часов в пять, сидя на кухне с любимым человеком, без сволочей, с открытым окном, – юмор просто – бомба. Балансируешь на тонкой-тонкой грани между хохотом без остановки и сильной болью. Об эту грань порезаться – проще простого, острее бритвы, без истерики, тихо и красиво держишь равновесие, и все так спокойно, и любимый человек рядом. Я тебе скажу, что я почувствовал, брат, знаешь? Тебе – как брату. Слушай, не агитируй меня, вот что я тебе скажу, не надо вот этого, братуха, я уже завербован. Вот так вот, завербован, понял? Доброволец я. Я что хочу сказать, как только я ощутил, что снова стал собой, а для других просто стал Кем-то, когда мое мнение стало значимо и все такое, тут во мне и проявилась эта чистая Вера, и Любовь, и Надежда. Именно те, старые-вечные, которые ныне, присно и во веки веков. Я прошел через всякие терзания, через интеллектуальние подрывы, через бунт, мерзости, похоть, блядство, прости Господи, всю эту срань, перечитал горы книг, сам написал пачки писанины, стихов, короче говоря, отработал шлаковый пласт, понимаешь меня? Думал о таких вещах, просто с ума сойти, алес, бесконечные тупики всякие, парадоксы безумные, дзен, каббала… Все это у меня за плечами, никуда не ушло, но это уже опять – не мое. Это не грехи, не камни, это Путь – к Золотой середине. Я не шучу. А теперь я уже дома, с этим багажом, и тут на меня снисходит милость. Понимаешь, я не сумасшедший и не набожный человек, – что значит «набожный», когда есть такое: все под богом ходим? – просто я чувствую, что теперь могу, допустим, молиться, обращаться к нему, даже, зная, что я – в нем, а он – во мне, я – он, он – я, мы одно, единое. Мне простится, если я хватил, понимаешь? Я могу молиться, просить, отдавать, что угодно, потому что я люблю. Мне плевать, что звучит банально, уже все, нет ничего банального, все как было, так и есть. Я теперь с этим Словом внутри, не свечусь конечно на бульварах, нимбом не понтуюсь, но могу своим ближним говорить – молитесь, чего вы носы задираете, чего морды от себя воротите, вот она икона – Зеркало ваше. Никто еще на себя не плюнул, природой такое не предусмотрено – разве что под ноги себе, на путь свой. Вот я, вполне цивильный, в себе, культурный тип и так далее, но на мне уже лежит этот Зайчик Солнечный. Как бы завербован. Самим собой. Умные, образованные люди не верят, считают – а, бля, все – Цинизм, Мрак, Пустота, Дао Вечной Пустоты, Чистилище. Все, колнец, мол. Торчки не хотят глаза открыть, нашли в себе точку удовольствия и сосут. Люд простой лямку тянет, будто неба для них уже нет, кругом одна сплошная Земля. Как в гробу, ей богу! Вот, гиперборейцы, мать их! Смешно, и жаль. Жалею, значит люблю. Не боюсь, не уважаю, а люблю, прощаю. ОБ мне говорит, – ненависть объединяет, любовь ставит отдельно. Большое видится на расстоянии, – я ему. А у него песня есть – «Стань дальше, ты все поймешь сам». Да, именно так. И теперь я, далеко не образец святости, умник, прагматик, клоун зачастую, всякого во мне, не меньше, чем в братьях моих, и все же в меня влилось это: и мама – богородица, которая просто смотрит на тебя вот так – и все, и отче наш, все тебя бросят, плюнут, а он никогда не оставит. Знаешь почему? Потому что он всегда был с тобой, в тебе, можешь даже считать, что ты – это и есть он. Будь собой и используй инструменты. Я примирил в себе все стороны. Сейчас говорю тебе: страха нет, боль осталась как эквивалент жизненный. Раз, знакомому невзначай говорю, а ты, мол, помолись, так – полувшутку, полувсерьез, не настаиваю, человек и сам все знает. Просто покажу, что я – такой же, как и ты, и у меня все хорошо, посмотри-ка, все хорошо. Не знаю, я Достоевского мало читал, почти ничего. Но чувствую, что и он въезжал, знал тоже, что все путем. И Толстого я не брал в руки, но слышал о «непротивлении злу». Многие морщатся, как это так – слабость, попускательство. А Лев Николаевич, не дурак, – граф отлученный. Для него и церковь, небось, за зло могла прокатить. Не в этом дело. Правильно он мысль давал. Верно, только въехать в это надо с другой стороны. И Достоевский, и Толстой, да и вообще все, – особенно, кого я не читал (-смеется-) – знали, о чем говорили. Больно им было, это точно. Боль – такая вещь. Цена за сожженную грязь. Буддисты говорят – души нет. Молодцы вообще. Только, зачем так? Это неумно. Вот так говорить – «нет », неумно. Мало в этом света. Я знаю, что говорю. Я не штукатур, у меня отмазка простая: я люблю. Вот эту женщину я люблю, въезжаешь? Как она сидит, поворот головы, голос ее, все отрицательное, все положительное в ней, все ее инструменты, способы и мотивы. Это суперкрасиво. Это ни в каком кино не показывают, ни за какие бумаги этого не купить. Это Вера, потому что это – Любовь. Да можешь хоть вагон кислоты заглотить, хоть утонуть в калипсоле, если этого не способен в себе найти – будешь просто торчать, как заноза в заднице. И тебя будут выдергивать всю жизнь, а под тобой все будет гнить. И будут спиртом заливать, или анестезию вводить. Это же нехорошо. Неумно и невесело. Надо по другому. Вот я даже, когда мне больно, слезы мужские текут за воротник, все равно знаю – так надо, чтобы освободилось место для радости. Выделится боль с влагой, испарится она, соль в землю уйдет, как мудрость, а радость – тут как тут. Это и есть милость. Жить – это делиться, поэтому, я стараюся дарить радость, я же не труп какой. Люблю я, честное слово, ей богу, люблю, больше других слов нет… Увидимся еще не раз, рад был тебя повидать, давай, всего тебе.

Дождь прошел, за окном темно, а внутри тепло и сухо, и лампа горит, как Солнце, и все верно.

Да, мой друг, простился я со своим корешем-писателем и, слегка офигевший, выгреб на улицу. Прошел пару кварталов, думая о том, что, етить его в прорубь! Любовь слепа – любишь все и всех подряд, без разбора, и в то же самое время, вот у кореша моего – глаза открыты, он видит ясно и определенно. Шел я так, минут двадцать. Потом вижу – тусовка пост-панкушеская в парке. А крыша у меня уже, сам понимаешь, набекрень. Сунулся я к этим парням и девкам в клетчатых рубашках и «мартинах». Взял одного, лысого, самого удолбанного, самого открытого и синеглазого, но и умного, взял его за локоть и повел по дороге, приговаривая ему на ухо чистую правду: – Видишь ли, в Писании сказано – плодитесь и размножайтесь. Люди плодятся через секс, а размножаются путем бессознательного контроля и отбора информации. Некоторые же виды, как например я, размножаются осознанным пиздежом. Вот сейчас, к примеру. Видишь ли, я – вообще не человек. Не удивляйся. Чего, стреманулся? Ха-га-га-а!!! Не боись, слушай дальше, лысая душа! Я – из параллельного расклада. Другая сущность. Я живу тем, что общаюсь и двигаю свою информационную копию по людским сетям осознаваемой памяти. Так я размножаюсь и борюсь со смертью. Слава нужна только для этого, бля буду!

Мы проходим милицейский бобик, кого-то отпиздили и запихивают в заднюю часть машины, пахнет мокрой листвой, тополя очищают грязный городской воздух, от кого-то несет течкой, я продолжаю: – Некоторые виды живых существ воплощаются в человеческой форме, чтобы отработать необходимый материал, а после – двинуться дальше, к следующим, другим формам. Мы осознанно делаем это, существует неизбежность, необходимость такой отработки. Работаем с чистым осознанием. Смотри мне в глаза, брат. Видишь? Человеческое осознание по своей природе совершенно – это факт. Некоторые люди, осознав это, могут последовать нашим путем и даже преобразоваться, став одним из нас. У нас есть реальная возможность бессмертия. Переход в чистую информацию. Есть числа, знаки, символы. Они вечны и их связи – бесконечны. Это узаконено в виде всеобщих вибраций. Таков мир материи. Вибрация – есть все. Аум, Харе Кришна! Я тебе скажу вот что: правда одна – та, на которой ты остановился. Но существует еще и Движение! Непрерывно движущаяся правда – это моя природа, мой способ жить где угодно, вникаешь, о чем я говорю? Ты слушай, слушай, слушай. Я торчу до сих пор только для того, чтобы свободно распространяться. Каналы речи – каналы слуха – каналы воображения, понял? Мусора не палят, пока я держу их на расстоянии своей волей. Я контролирую мир, начиная с себя. Да нет, ты не думай, я не инопланетный разум, не альдебаранец. Родился в обычной семье, сестра была, просто однажды я понял – я другой вид человека. Очень сильно другой. Обычняка у меня уже не бывает. Кайфа тоже. Есть только я. Говорю тебе, все это – чистая магия. Вот смотри!