– Не понимаю, – покачал головой Дункан, прикоснувшись к ее лицу тыльной стороной ладони, оставившей после себя обжигающий след. По крайней мере, он не сказал: «Я тебе не верю».

– Я тоже не понимаю, – сказала Фиби, изо всех сил стараясь не разрыдаться. – Я занималась своими делами, в своем родном времени, и вдруг лифт пропал, и я оказалась здесь, а затем вы наткнулись на меня…

Он взял одну из банкнот, хрустящую двадцатку, и помахал перед ее носом.

– На этой бумажке написано «Соединенные Штаты Америки». Что это означает?

– То, что вы победили в войне, – ответила Фиби нетерпеливо.

Она по-прежнему пыталась осознать, что провалилась через трещину во времени и оказалась в другом веке. Было бессмысленно спрашивать себя, как это случилось, эту загадку она никогда не решит, хотя, конечно, могла попытаться. Насколько Фиби понимала, все, что в данный момент ей оставалось, примириться с обстоятельствами и постараться воспользоваться ими наилучшим образом. И попытаться разобраться в тех чувствах, которые вызывал в ней этот человек.

Дункан изящным движением поднялся во весь рост, держа в руке двадцатидолларовую бумажку и глядя на нее с безмолвным изумлением.

– Печатник, который это сделал, искусный человек, – сказал он, и тоскливая нотка в его голосе затронула какую-то струнку глубоко в душе Фиби. – Без сомнения, это какой – то фокус тори. Они пытаются высмеять наши попытки завоевать свободу.

– Вы требовали сказать правду, – заметила Фиби. – А теперь считаете, что я лгу, именно это я и предсказывала.

– Но как я могу вам поверить? – спросил он, встречаясь с ней взглядом. – Вы рассказываете мне какие-то чудовищные небылицы, совершенно невозможные вдобавок.

– Неужели? – спросила Фиби, обращая вопрос не только Дункану, но и себе. Она по-прежнему пыталась сама во всем разобраться, размышляя, поражаясь и удивляясь. – Ни в вашем, ни в моем веке почти никто не знает, что такое время. Все, что любой из нас может сказать наверняка, что время просто состояние разума, способ восприятия мира. Может быть, вечность существует не как последовательность сменяющих друг друга минут, лет и столетий, а как нечто целое и законченное само по себе.

– Чепуха! – сказал Дункан, но как Фиби ни была увлечена размышлениями о возможных последствиях своего приключения, она видела, что ему ее теория кажется если и не слишком правдоподобной, то интересной.

– Вопрос в том, – пробормотала Фиби, проведя кончиком указательного пальца по выпуклым буквам на одной из кредитных карточек, – что мне теперь делать? Удастся ли мне вернуться назад, или проход закрылся навсегда? – В течение своей речи она глядела не на Дункана, отступившего на шаг, а на Старуху. – Если я отгадаю твое имя, – неожиданно предположила она, – и осмелюсь произнести его вслух, не вернет ли заключенное в нем волшебство меня домой?

Старуха положила на плечо Фиби руку, теплую, тяжелую и успокаивающую.

– Ты уже дома, детка. И тебя привело сюда твое собственное волшебство. Ты здесь, потому что хотела этого самыми потайными уголками сердца.

Дункан вздохнул, снова приблизился к столу и поднял фотографию Элиота, единоутробного брата Фиби.

– Какая замечательная миниатюра, – сказал он, и его лоб прорезали морщины удивления. – Я не могу разглядеть ни одного мазка кисти!

– Потому что их здесь нет, – очень вежливо объяснила Фиби, осознавая, что она и раздражена и испугана. Было в ней еще какое-то чувство, но какое, она затруднялась сказать. – Это называется фотография – нечто вроде отражения, запечатленного на бумаге.

Красивый хозяин дома поднял глаза, прищуренные от подозрительности, тревоги и чего-то еще, что Фиби истолковала как начинающееся доверие.

– А когда это было… будет… изобретено?

– Кажется, где-то в девятнадцатом веке. Есть очень много фотографий времен Гражданской войны, которая началась в тысяча восемьсот шестидесятом году, и хотя в то время процесс был еще очень несовершенным, основы фотографии к тому времени были известны.

Дункан слегка побледнел, и на его скуле снова заходил желвак.

– Что это за Гражданская война? – спросил он без всякого выражения.

– Едва ли вы готовы слышать об этом, – ответила Фиби. – Вам еще предстоит узнать о Революции и… ну, скажем, о войне, между Севером и Югом, которая была не лучшим событием в истории нашей страны. Потом еще был Вьетнам, но это вас просто расстроит…

– Хватит, – прервал ее Дункан. – Вы хотите сказать, что наш народ будет воевать сам с собой?

Фиби вздохнула, жалея, что упомянула об этом периоде американской истории.