Есть хочется. Дали утром по сухарю да по кружке воды, и все…

Молчат товарищи: верно, спят. Думает Иван свои невеселые думы: «А если стать к рулю? Станешь — веди корабль верным курсом. За промашку тоже ждет смерть. Он проведет, в этом сомнений быть не может, да только совесть не велит сделать это. Ну-ка, шутка сказать: привел корабельный вожа Рябов шведа под самые стены Архангельского города! Измена! Смерть ему! Воевода вздернет на виселицу тотчас же!»

А люди что скажут? Предал!

Воображение живо нарисовало ему картину: шведы, став у крепостных стен, ошалело палят из всех пушек, рушат стены, город горит, приступом идут враги, с бою берут Архангельск… Гибнут люди — старики, женщины, детишки малые… Царь Петр бросает все дела, собрав войско, спешит на выручку. А все виноват он, Иван. Он привел врага в сердце Поморья…

Иван покачал головой, зябко повел плечами: «Нет, этому не бывать! Никогда не бывать!»

Знает ли государь, что шведы идут к Архангельску? Знает! Уж, поди, прислал своих гонцов да войско верное, солдатское, Преображенское! И он, Иван, должен, жизни не жалеючи, помочь царю отразить врага. Но как?

Не может быть, чтобы не нашлось выхода. Иван мотает в темноте головой, горечь дум сжимает виски болью. Не может быть…

И вдруг внезапно мысль озаряется догадкой: между Мудьюгом и Архангельском есть еще Линской Прилук! На нем строят крепость… там солдаты, пушки… много пушек! Иван повеселел, и в голове созрело неожиданно простое решение: довести шведа до Маркова острова, а там… Это же выход! Как он раньше об этом не подумал!

"Поведу, — решил он. — Все равно, если я не соглашусь, шведы сами пойдут тихо, нащупывая фарватер лотом [7] …"

Остается все взвесить, все выверить в памяти и действовать. Ну что же, вот и готов Иван давать ответ шведскому капитану!

«Только не спеши, обмозгуй все хорошенько! — приказывает Иван сам себе. — Думай, кормщик Рябов!»

На стоянке у острова Мудьюг капитан Эрикссон приказал привести к нему того высокого и кареглазого русского, который состоял переводчиком при поручике. Поручик не знает ни слова ни по-шведски, ни по-английски, как выяснилось на допросе, не имеет ни малейшего понятия о навигационном деле. А переводчик мог сослужить службу, тем более что швед-лейтенант очень слабо знал по-русски.

Допрашивали Дмитрия Борисова уже вечером, при свечах. Держался переводчик с достоинством, не склоняя темноволосой головы перед иноземцами, поглядывал на капитана с презрением. Эрикссон решил поиграть в великодушие. Он велел Борисову сесть, подвинул коробку с табаком. Борисов вежливо, но решительно отстранил от себя табачное зелье.

— Надеюсь, мы найдем с вами общий язык, — с вымученной улыбкой сказал капитан.

— На каком языке вы собираетесь говорить со мной? — спросил Борисов по-английски.

— Вы хорошо объясняетесь по-английски. А шведский язык вам ведом?

— У нас может быть только один язык, господин капитан, — подчеркнуто вежливо и твердо произнес Борисов.

— Какой же?

— Язык врагов. Я — ваш враг, вы — мой враг. Эта вражда непримирима.

Капитан зло сжал сухие узкие губы. Глаза блеснули недобро.

— Зачем же так? В вашем положении я бы вел себя иначе.

— Вы — может быть. Но от меня такого не ждите. Капитан побурел, отшвырнул от себя лист бумаги, лежавший на столе.

— Встать!

Борисов поднялся. Солдаты, стоявшие за его спиной, грубо оттащили его от стола. Лейтенант, до этого молча, как тень, стоявший за спиной капитана, подошел к Борисову и обрушил тяжелый удар снизу в челюсть. Борисов покачнулся, но устоял, вытер рукавом кровь.

— Вот это и есть язык врагов. Вы пожелали объясняться на нем, и мы исполнили ваше желание, — вкрадчиво и ехидно произнес Эрикссон.

Стало тихо. Борисов молчал. Кровь струилась по подбородку.

— Вы хотите жить?

Дмитрий молча смотрел на пламя свечей в шандале.

— Если вы хотите жить, от вас требуется одно: указать на карте фарватер, по которому можно пройти в Архангельск.

— Я не лоцман. Я всего лишь переводчик, — резко бросил Борисов.

— Ну хорошо. Вы будете переводчиком. Иначе отправим вас за борт. Вам это ясно?

Борисов молчал. Ненависть душила его.

Эрикссон дал знак увести пленника. Борисова спустили в трюм, где находились рыбаки. Едва переводчик сошел по трапу, сверху позвали: