— Иными словами, любому из его приспешников, любому испанцу, тому, у кого есть достаточно денег, чтобы подтвердить свое достоинство, так?

— Землей нельзя будет торговать, если ты это имеешь в виду, — ответил Морган посуровевшим голосом.

Фелиситэ отвернулась, чтобы скрыть свой гнев.

— Еще бы, такая продажность возможна только при французских властях.

— Я этого не говорил, — возразил он тихо.

— В этом не было необходимости. Для суровых и благочестивых испанцев все французы кажутся преступниками, в первую очередь — контрабандистами и пиратами. Однако вы не желаете учесть, что такими их делают испанские законы, высокомерие испанцев, не имеющих понятия о том, что представляет из себя жизнь в Луизиане.

— Ты права.

Замолчав на полуслове, Фелиситэ обернулась и уставилась на Моргана удивленным взглядом.

— Что вы сказали?

— Я сказал, что ты права, по крайней мере насчет контрабанды и пиратства. Испанские законы, требующие, чтобы в колониях торговали только испанскими товарами, доставленными на испанских судах, не отличаются дальновидностью. Из-за этой монополии колонисты платят большие деньги за некачественные товары и за бесценок продают меха, сырую древесину, индиго и краски для тканей. Франция проводила такую же политику, однако за ее выполнением никогда не следили слишком строго, поэтому она оставалась терпимой. В последние три или четыре года Испания тоже ослабила нажим на торговлю в других колониях, однако в Луизиане это произойдет только через некоторое время, когда положение здесь войдет в норму. А пока успех, с которым О'Райли удалось пресечь незаконную торговлю, повлек за собой усиление пиратства и контрабанды, которые всегда этому сопутствуют.

— Вы сейчас критикуете самого великого О'Райли! Это просто невероятно. — То, что Морган повторял уже известные ей вещи, было не так важно, как сам факт, что он на это осмелился.

— Я не критикую его действия. Как я уже говорил, он только выполняет приказы. Однако их результат меня не устраивает.

— Единственное, что он может сделать, это предупредить дозорных, чтобы они не проявляли излишней бдительности.

— К сожалению, это не в его правилах. Получив приказ, он считает своим долгом скорее выполнить его и по возможности полностью.

— Это чувствуется, — сказала Фелиситэ с явной горечью в голосе, — и для него не имеет значения, что речь идет о человеческих жизнях.

— В гостиной повисло гнетущее молчание.

— Сегодня главный обвинитель дон Феликс дель Рей подготовил обвинительное заключение, — сообщил Морган.

— Это означает, что суд завершился?

— По существу, да. Судьям осталось только выслушать доводы защитников. Поскольку они будут повторять то, что говорили уже не раз, это не займет много времени. Потом суд будет совещаться и вынесет приговор.

— Когда… когда он будет объявлен?

— Через пару дней, самое большее, дня через три-четыре.

— Я, наверное, могу не сомневаться, что отца признают виновным?

— Я… — начал было Морган, но потом замолчал и коротко ответил: — Нет.

— Что должно случиться? Я имею в виду остальных. Морган бросил в ее сторону быстрый взгляд, словно удивившись тому, что она, похоже, не сомневается насчет судьбы отца.

— Это зависит от О'Райли. Он будет выносить окончательный вердикт.

— Говорят, он распорядился их всех повесить, чтобы казнь двенадцати человек, которые ему попались, послужила назиданием другим жителям.

— Возможно. Я не могу сказать.

— Не можете или не хотите? — Не услышав ответа, Фелиситэ приблизилась к Моргану и встала с другой стороны дверного проема. Вцепившись пальцами в камчатые портьеры, она повторяла шепотом: — Почему? Почему?

— Фелиситэ… — начал Морган с какой-то незнакомой неуверенностью в голосе.

— Не говорите мне ничего! Я знаю, что вы скажете, но мне нет дела до ваших слов. Это бессмысленно, это жестоко — лишать людей жизни, судить уважаемых горожан, как обычных воров и убийц! Этого нельзя оправдать никакими причинами.

— Нет. И тем не менее ты не осуждаешь контрабандистов и корсаров из залива потому, что они совершают преступления в силу экономических трудностей.

— Я, конечно, не собираюсь прощать их, но будь я сейчас мужчиной, мысль о нападении на какой-нибудь испанский корабль, нагруженный награбленным в Новом Свете добром, показалась бы мне весьма привлекательной.

— По крайней мере, ты высказалась честно.

Веселая ирония в его голосе воодушевила Фелиситэ.

— Что же касается тех, кого сейчас судят, не кажется ли вам, что король Карлос прислушается к словам О'Райли, если он сообщит, что здесь спокойно и жители города проявляют лояльность? Может, тогда он изменит прежнее распоряжение?

— Ты хочешь, чтобы я обратился к генерал-губернатору с таким предложением?

— Я не понимаю, почему вы не можете так поступить.

— Это ничего не даст, — без обиняков ответил Морган.

— Как вы можете так утверждать, если даже не пытались что-нибудь сделать?

— Я пытался, так же как многие плачущие матери, достопочтенные купцы и обеспокоенные священники. Во всех случаях О'Райли отказывался принять к сведению такую возможность. Обычный армейский генерал не должен сомневаться в справедливости королевских приказов, хотя он однажды спас королю жизнь во время беспорядков на улицах Мадрида. Коронованные особы редко отменяют свои решения, даже если им указывают на их ошибки.