Шрифт:
Мэтт вздохнул, когда чувство реальности вновь вернулось к нему. Он медленно сел. Он совсем не хотел заниматься с ней любовью, но оказаться рядом с ней было достаточно, чтобы пробудить в нем желание и воспоминания о тех днях и ночах, которые они провели вместе до того, как Джи-Джи разрушил их счастье. Джи-Джи. Глаза Мэтта сузились, когда он взглянул на округлившийся живот Лэйси, и вся та нежность, которую он чувствовал к ней несколько мгновений назад, растаяла под грузом его ревности.
— Мэтт, что с тобой?
Он встал и схватил свои штаны.
— Одевайся.
Она вздрогнула от резкого тона его голоса и презрения в глазах. Что случилось? То он занимается с ней любовью так, будто никогда не позволит ей уйти, то смотрит на нее с глубочайшим презрением. А затем она заметила, как он бросил взгляд на ее живот, и сразу же отвел в сторону. Так вот в чем дело. Мгновение назад его не заботило, что она беременна, а сейчас он испытывает ревность и злость от мысли, что она переспала с Джи-Джи, а теперь вынашивает его ребенка.
Чувствуя гнев и боль, она поднялась и стала торопливо натягивать одежду.
Будь он проклят! Почему он никак не может понять, что она презирает Джи-Джи Таккера? Почему он так быстро подумал о ней самое худшее? Как он мог делать вид, что любит ее, верит в ее любовь и одновременно считает, что она позволит Джи-Джи или любому другому мужчине дотронуться до нее?
— Ты хам! — прошипела она. — Я не хочу тебя больше видеть.
До того, как он смог придумать ответ, она собрала свои пакеты и ушла с высоко поднятой головой, вне себя от ярости.
Он не стал догонять ее.
Что-то необъяснимое привело его этим вечером в салун «Черная Лошадь». Он взглянул на Таккера с кривой усмешкой, опустился на стул и швырнул пачку зеленых банкнот на игорный стол. В первых трех партиях он выиграл больше сотни долларов.
Таккер медленно приблизился к столу, когда Мэтт сгребал очередной выигрыш.
— Отдохни, Макс, — сказал он, похлопав дилера по плечу. — Я посижу немного вместо тебя.
Человек, которого он назвал Максом, встал из-за стола, и Таккер сел в кресло. Он вскрыл новую колоду карт, перетасовал и протянул колоду Мэтту.
— Снимешь?
Мэтт снял карты, и Таккер раздал на троих: Мэтту, еще одному игроку за столом и себе.
Лицо Мэтта ничего не выражало, когда он посмотрел на свои карты: пара тузов, два короля и тройка треф. Он сбросил три карты лицевой стороной вниз на стол.
— Еще одну, — тихо сказал Мэтт. Выражение лица Таккера не изменилось, когда он сдал четверку червей снизу колоды и протянул ее Дрего. Другой игрок взял три карты. Таккер взял одну.
Мэтт посмотрел, удивленно приподняв брови, на Таккера, когда тот скинул ему в руку четверку, но ничего не сказал.
Таккер выиграл эту партию, собрав полный набор карт.
— Почему бы тебе не вернуться в «Красный Туз», Дрего? — спокойно предложил он. — Я думаю, что удача отвернулась от тебя.
— С удачей ничего не случилось, — бесстрастно возразил Мэтт. — Я сам раздам следующую партию.
Джи-Джи перевел взгляд на другого игрока за столом.
— Гарри, почему бы тебе не попытать счастья другой игре? Эта на сегодня закрыта.
— Я думаю, что попытаю счастья в «Красном Тузе», — пробормотал Гарри, смахнув в шляпу свой выигрыш, и отошел от стола.
Джи-Джи наклонился вперед, его зеленые глаза зловеще прищурились.
— Почему ты все еще в городе, Дрего? Тебе здесь больше нечего делать. Нечего…
— Мне также нечего делать в любом другом месте, — спокойно ответил Мэтт. — Кроме того, я считаю, что нравлюсь твоей сестре.
— Оставь Сюзанну в покое, — огрызнулся Таккер — Она слишком хороша для таких, как ты.
Мэтт пожал плечами.
— Может быть. А может, я попрошу ее выйти за меня замуж, и тогда мы станем одной большой счастливой семьей.
— Раньше я увижу тебя мертвым.
— Не угрожай мне, Джи-Джи. Ты, может, и застрелил из-за кустов Питмэна, но тебе не удастся выстрелить мне в спину. Я не думаю, что у тебя хватит мужества, чтобы встретиться со мной, как мужчина с мужчиной.
Его предположение насчет Питмэна было сделано наугад, но оно попало в цель. Глаза Таккера на мгновение расширились, а лицо внезапно побледнело, будто он получил неожиданный удар. Но вскоре оно снова приняло бесстрастное выражение, а глаза стали непроницаемыми.