Второй выстрел заставил-таки желтый силуэт опрокинуться.

В следующее мгновение монах уже стоял на каменной плите, сжимая в руке стрелу с диковинным пестрым оперением.

— Я не думаю, что ты ожидал получить ответ на свое приветствие, — бесстрастным голосом медленно проговорил он, пристально глядя в глаза бородатого лучника, — но ты его получишь.

Выпущенная стрела еще не успела клюнуть базальт у ног Сана, а маленькая вертящаяся тень уже метнулась к замершему в оцепенении стрелку. Было видно, что тот пытается уклониться, но взгляд монаха держал его, как питон зазевавшегося кролика. Тускло блеснувшая звездочка с ужасающей точностью вспорола кожу на запястье, и кисть, держащая лук, непроизвольно разжалась. — Я мог бы убить тебя, — продолжил Сан, — но пока мне нужно, чтобы ты больше не стрелял.

Громким топотом ущелье возвестило о выходе массовки. Судя по шуму, который она производила, серьезных неприятностей пока не предвиделось.

Главные действующие лица затаились в пещерах и со злобным интересом ждали развития событий.

Два десятка оборванных и пестро вооруженных людей окружили плиту, на которой в спокойной позе застыл улыбающийся монах. Их движения были замедленными и неуверенными.

«Они все страдают от истощения», — вдруг понял Сан, внимательно вглядываясь в бледные лица и сгорбленные фигуры. Почти у всех на шеях чернели непонятные метки. Татуировка? Да нет, подживающие раны! Некоторые совсем еще свежие, сочащиеся сукровицей. Другие старые, подсохшие. А еще шрамы. Теперь Сан знал, кто затаился в ущелье. Кровопийцы. Вампиры. Нетопыри.

Тягостное молчание нависло над ущельем. Никто из вновь прибывших не спешил навстречу уверенному и слегка презрительному взгляду юноши с глазами мудреца и ногами, впившимися в камень, словно корни дерева. Во всей его фигуре чувствовалась неукротимая мощь, редкая у людей, напоминающая скорее льва или тигра. К тому же он стоял на возвышении, и нападать на него нужно было снизу вверх.

Сан выжидал. Происходящее напоминало ему театрализованное действо на кровавой тризне диких племен, когда пленные сражаются между собой без особого рвения, стремясь только выжить в этой ужасной бойне, а зрители, опившиеся кумыса и медовухи, готовы растерзать и победителей, и проигравших.

«Чтобы они нормально дрались, хозяевам придется ослабить контроль, — решил Сан. — Пожалуй, стоит рискнуть…»

Наконец рослый широкоплечий воин, сжимавший в руке шипастую дубину, издал отчаянный боевой клич и бросился вперед, стремясь сметающим ударом поломать монаху ноги или хотя бы заставить его отступить назад. Его усилия пропали даром: Сан подпрыгнул, пропуская колючего кованого ежа, и, опускаясь, выбросил ногу навстречу нападавшему. Охнув, тот грянулся навзничь, выронив дубину и схватившись руками за лицо.

Сан все еще стоял на одной ноге на краю плиты, и зрители могли в полной мере оценить его превосходное чувство равновесия. После нескольких секунд замешательства сразу четверо вскинули копья и почти одновременно кинули их в монаха.

Падая на руки, Сан даже пожалел, что противники так плохо разбираются в тактике боя. Направленные в грудь, спину и бока копья пролетели над ним, и незадачливым метателям пришлось уклоняться от оружия своего визави по другую сторону каменного пьедестала.

А на пьедестале, подобно статуе Сатвы, снова стоял неподвижный, презрительный монах.

— Мне не нравятся ваши потуги свести все к пьяной разбойничьей драке, — возвестил Сан, медленно выговаривая слова и ни к кому конкретно не обращаясь. — Если среди вас есть настоящий боец, то я освобожу для него половину плиты.

— Я могу сразиться с тобой, — донесся хриплый голос, и на каменную площадку тяжело полез высокорослый северянин со светлыми вьющимися волосами. В левой руке он держал тяжелый широкий палаш, а в правой прятал узкий и длинный стилет, прижатый лезвием к предплечью.

Говорил он с трудом, глотая окончания и коверкая слова. Глядя в его пустые глаза, молодой послушник вдруг вспомнил рассказ Учителя о берсерках — страшных витязях Северного Предела, впадавших в неистовство от запаха крови, не имеющих жалости и чувства меры. Одновременно во втором слое сознания пронесся образ «лун гом па» — «лунного бегуна», в состоянии гипнотического транса бегущего из одного сатвийского монастыря в другой по диким горам, не останавливаясь, не отдыхая, в течение нескольких суток.

Взобравшись на плиту, северянин расправил плечи и глубоко вздохнул. Апатия и неуверенность медленно исчезали с его лица, в глазах проступил некоторый интерес к происходящему, губы искривила довольная ухмылка.

«Они почти отпустили его», — понял Сан.

— Ну что ж, Айсгард, вперед, — негромко бросил он.

Голубые льдинки глаз берсерка изумленно вспыхнули. Он не мог постичь грозного значения этой короткой фразы, а лишь мимоходом удивился, откуда пришлый монах может знать его имя, и бросился в атаку.