– А как твоя фамилия? – поинтересовался я, и чтобы не показаться невежливым уточнил: – Может, я читал что-то твое. Моя жена была библиотекарем…

Всякий раз, когда мне приходилось вспоминать супругу, на меня накатывала грусть. Машенька моя. Мы были совсем стариками, когда началась эпидемия. Мне доставляло такую радость смотреть, как она снова становится молодой, как ее утратившее былую красоту тело наливается силой, делается упругим, как крепнет грудь, бедра. Сначала мы потеряли внуков, потом один за другим ушли наши сын и дочь. Она была моложе меня на четырнадцать лет. Я до последнего держался, не отдавал ее в Дом младенца. И она умерла у меня на руках. Последний вдох, и ее не стало.

– Осокин, – ответил Владик. – Читал?

– Нет, не читал.

– Ну и ладно, – нахмурился он, – может, еще почитаешь. Главное, не терять надежду. Так, ведь?

– Точно, – я улыбнулся. Заметил, что один мальчуган вверху на тропе заваливается назад – не может удержаться под тяжестью рюкзака, кинулся вперед и успел поддержать его.

До места оставалось еще два часа пути. Все это время я помогал мальчишке, ведь ему минуло уже пять лет – такой путь в одиночку он ни за что не осилил бы…

Университет представлял собой огромное многоэтажное здание, раскинувшееся высоко в горах, словно древний замок какого-нибудь мифического великана. На шпилях, разрушая сказочную иллюзию, торчали уши параболических антенн, стояли шары наблюдений за погодой. Для того чтобы найти вход, нам пришлось идти не меньше километра по периметру, вдоль высоченной ограды в два роста взрослого человека.

Дверь открыл паренек лет девяти от роду.

– Проходите, – проговорил он по-английски, – пожалуйста, на регистрацию.

В зале, куда мы прошли, было уже полным-полно народу. Четырех-, пятилетние малыши и ровесники Владика Осокина – двадцатилетние, пока еще крепкие ребята, те, кто останется на последнем берегу, когда всех нас не станет. Шла регистрация участников конгресса. Мы влились в общую массу.

К моей радости, мне достался номер с Владиком Осокиным. Я успел проникнуться симпатией к этому мрачноватому, еще совсем взрослому человеку.

– Ну, пошли, – сказал он, позвякивая ключами … – Интересно, для чего нас пригласили, – продолжил он разговор, когда мы поднимались по лестнице на четвертый этаж.

– Не знаю, – ответил я беззаботно, – может, подарят что-нибудь.

– Сильно сомневаюсь, – он покосился на меня, как на дурачка, я и сам почувствовал, что сморозил глупость, – скорее всего, хотят сделать какое-нибудь важное объявление. Может, они открыли вакцину, которая вернет нас к жизни… Только не слишком ли поздно.

– Для меня слишком, – сказал я, – моя жена ушла несколько лет назад.

– Понимаю, – проговорил он. В этом простом слове было столько теплоты и сочувствия, что я чуть не прослезился. По мере того, как я терял годы, слезы все охотнее катились из глаз. – Ну-ну, – Владик похлопал меня по плечу, – вот увидишь, все еще будет хорошо.

Мы разместились и стали изучать программу пребывания, выданную при регистрации. Сегодня нас ожидал вечерний банкет. А утром – завтрак и важное заявление. В программе так и значилось – «важное заявление».

– Неужели оно?! – пробормотал мой сосед, хлопнул кулаком по ладони, заходил по комнате. – Даже не верится. А так бы хотелось, чтобы это стало реальностью. Представляешь, еще семьдесят лет жизни.

– Не знаю, – я пожал плечами, – семьдесят, пожалуй, маловато. Еще бы сто пятьдесят – это дело.

– Ха, – сказал Владик, – ха… – И рассмеялся. – А ты жадина, приятель.

Я покосился на вместительный рюкзак, который он поставил возле окна. Владик заметил мой интерес.

– Там самое ценное, что у меня есть, – поведал он. И замолчал.

– И что там такое? – любопытство не давало мне покоя.

– Рукописи моих новых книг. Я все еще не теряю надежду, приятель. Только представь. Человечество возродится. И я смогу их издать. Их будут читать, как раньше, по всей стране. Впрочем, не бери в голову.

– И ты вот так таскаешь их повсюду с собой? – поразился я.

– Я же сказал, – насупился Владик, – это самое ценное, что у меня есть…

Утром нас разбудили на завтрак стуком в дверь.

Умывался я наспех. Чистить зубы совсем не хотелось. Я просто пожевал пасту и выплюнул. Что толку чистить зубы, если кариес все равно не появляется. А скоро нынешние зубы, и вовсе, заменят молочные. Глупый пережиток – чистить зубы. Вот грязь под ногтями и сера в ушах все равно почему-то появляются, хотя, казалось бы, не должны. Волосы и ногти растут, как ни в чем не бывало, как будто эпидемия их не касается. А как было бы удобно – никогда не стричь ногти, никогда не посещать парикмахерскую. Хорошо хоть, что бриться мне уже давно не надо. Раньше щетина перла, как молодой бамбук – каждый день приходилось срезать.