Если бы его обвиняли в каком-то ином преступлении, я никогда бы не усомнился в его словах. Воры и грабители понятны нам: они хотят денег. И все мы способны почувствовать в себе гнев, достаточно сильный, чтобы заставить нас совершить нападение или убийство. Но насильники — это самые непонятные, непостижимые из преступников. То, чего хотят они в действительности, является чем-то неопределимым — не столько секса, сколько власти. После обретения ее, они испытывают такое непреодолимое вожделение, что подвергают себя риску попасть в тюрьму, лишь бы получить удовлетворение. Их мысли настолько чужды нам, всем остальным, что мы не в состоянии подобрать ключи к разгадке их личности. Пока они не разоблачены, они могут казаться самыми респектабельными людьми своего времени. Не был ли Дэвид одним из таких чужеродных нам существ? Я держал эту мысль под спудом, но она не желала исчезать. В конце концов, версия Менди Джексон не имела белых пятен, в то время как версия Дэвида была смешна. Пока никто еще не предложил убедительного довода в пользу того, что его рассказ мог быть правдивым.

Я не слышал шагов. Полы в административных помещениях обычно имеют ковровое покрытие. Я не знаю, сколько времени она находилась здесь, прежде чем я заметил ее, молча стоявшую в двух или трех футах от двери в кабинет, пристально глядя на меня.

— Господи, Линда, хоть шелохнулась бы! Я ведь сижу здесь, думая, что, кроме меня, в здании нет ни одной живой души.

Мне можно было бы и не волноваться. Она не двигалась и не говорила. Даже глаза ее оставались неподвижными. Я уже начал думать, что передо мною призрак. Зачем ты тревожишь меня?

— Линда!

— Ничего из этого не вышло, — сказала она вдруг, словно кукла-марионетка, управляемая неопытным чревовещателем.

Я по-прежнему не видел, чтобы она сделала хоть одно движение.

— Ты слышала ту сцену с Дэвидом? — спросил я. — Не знаю, что сказать ему. Он настолько...

— Я говорю не о Дэвиде. Я имею в виду первого помощника окружного прокурора.

На какое-то мгновение мне пришлось задуматься, чтобы понять, о ком идет речь. Линда произнесла это так, словно назвала имя человека, на которого пришла жаловаться. Сказав, она сделала два шага по направлению к моему столу, затем, очевидно, вспомнив, что дала себе клятву не двигаться с места, остановилась, снова приняв суровый вид.

— Ничего не вышло из моей работы в качестве твоего помощника.

— Я воспринимаю тебя не как своего помощника, Линда, я думаю о тебе, как...

Она издала звук, выражавший такое отвращение, что я, пожалуй, не смог бы его воспроизвести. Это буквально приковало меня к креслу, как и было предусмотрено ею.

— Не смей обращаться со мною, как с секретаршей, просящей о повышении. Я пришла говорить не о должностях. Это мое заявление об отставке, Марк.

Я не сказал ничего. Может быть, именно мое молчание вывело Линду из состояния мрачного раздражения. Она, жестикулируя, двинулась через комнату.

— У меня здесь нет конкретных обязанностей. Абсолютно все видят это. Они попросту терпят меня, когда я вхожу в их офисы, в судебные залы. «Будь с нею полюбезней, это подружка окружного прокурора».

— Никто так не думает, Линда. Все знают, что ты квалифицированный работник.

— В какой области? Я никогда не была в таком дурацком положении, когда мы с тобою были партнерами в делах. Тогда я знала, что мне делать. Меня уважали как адвоката. Моим клиентам делались хорошие предложения, потому что обвинители знали — я не побоюсь выйти на процесс и всегда есть шанс, что я могу его выиграть. Обвинители не вели со мною глупых игр. Теперь они это делают. Причем делают все. Они понимают, что в действительности я вовсе не одна из них. И по отношению ко мне это справедливо. Но это также означает, что мне нечего здесь делать, Марк. Я пришла сюда не для того, чтобы отдыхать.

Она не говорила ни о чем, кроме работы, однако тут было нечто сверх сказанного. То, что она говорила, не могло объяснить ни бурных эмоций в ее голосе, ни ее резких жестов. Линда пришла сюда, чтобы спалить мой офис дотла. Я сказал:

— У меня нет какой-то другой работы, Линда. Я понимаю, сопряженные с нею побочные занятия — это ужасно...

— Да. У тебя работа есть. Ты окружной прокурор, Марк. Оставайся окружным прокурором. Но не проси меня делать это. Я надзираю за обвинителями, и эта работа не для меня. Я предпочла бы на судебных процессах сражаться с ними.

И со мной, подумал я.

— Хорошо. Я знаю, что в последнее время я пренебрегал делами офиса. Больше я не буду столько на тебя взваливать.

— Ладно. И я буду помогать готовить процесс Дэвида.

— Каким образом? Там нет ничего для кого-то из нас...

— Всегда есть чем заняться в связи с судебным делом. Ты это знаешь. Инсценированный допрос, например. Поставь его на свидетельское место. Пусть Генри сыграет адвоката, а я буду обвинителем.

— Роли уже распределены.

Глаза Линды блеснули.

— Позволь мне допросить его, и ты кое-что увидишь.

Конечно, увижу, подумал я. Я увижу, что Дэвид наверняка ненавидит нас обоих. После недавней сцены, которая была между нами, дальнейшие инсценировки перекрестного допроса, безусловно, укрепят его убеждение в том, что я ему не поверил.

— Может быть, — сказал я.

Она не дала мне объяснить.

— Прекрасно. Пока ты будешь все это обдумывать, я начну выезжать из своего кабинета.

— Линда!

Мой голос остановил ее. Она привыкла делать все сразу, не дожидаясь возвращения своих подач. Я уже был на ногах.