Мой друг служил учителем, давал частные уроки. К тому же он относился к той же породе людей, что и я — то есть, был неисправимым мечтателем. Во время обеденных четвергов в Ричмонде он принимал участие в наших совместных дискуссиях с Психологом, Ученым и прочими, в том числе с Очень Молодым Человеком, о будущем и прошлом, делился свежими впечатлениями о теории Дарвина и прочем. Он грезил о совершенстве человеческой расы — и думаю, сердцем верил в истинность моей теории времени. А, значит, признавал за путешествиями во времени право на реальность.

Я называл его Писателем не без иронии, ведь пока ему удалось опубликовать лишь несколько довольно нескладных эссе в журналах, выпускавшихся при колледжах. Но я не сомневался, что у этого молодого человека большое будущее — и возможно, живой ум выведет его из тупика изящной словесности — и он еще найдет себе нишу в мировой литературе — научной или беллетристике, как угодно.

И, хотя я очень спешил, на некоторое время я был вынужден задержаться, чтобы поговорить со своим гостем. Возможно, Писатель станет последним и единственным свидетелем этого нового путешествия — и кто его знает, не собирался ли он уже черкануть рассказец о моих прошлых приключениях, рассказанных в этой курительной комнате накануне вечером.

Что ж, я был не против, ветер ему в спину и перо — в руку!

— Мне нужно всего полчаса, — сказал я после некоторого размышления. Я был уверен, что сумею подогнать машину с такой точностью — при этом совсем не важно, сколько времени я проведу в будущем. — Я знаю, зачем вы пришли, мой юный друг, и это весьма любезно с вашей стороны. Здесь вы найдете журналы — развлекайтесь до моего возвращения. Если вы дождетесь ленча, то получите новые подтверждения тому, в чем сейчас, может быть, сомневаетесь. Простите, что покидаю вас.

Он кивнул. После ответного кивка я без дальнейших промедлений и отсрочек направился по коридору в лабораторию.

Так началось мое путешествие из Ричмонда 1891 года. Никогда в жизни я не был ни к чему особо привязан, и не являюсь любителем пышных проводов и цветастых прощальных речей. Но если бы я только знал, что случится потом — и что я больше никогда не увижу писателя — на этом свете — то, наверное, устроил бы более достойные проводы!

Я вошел в лабораторию. Здесь было устроено нечто вроде мини-фабрики. Паровой станок, прикрепленный к потолку, приводил в действие всевозможные машины для обработки металла, приводимые в действие кожаными ремнями. На полу, закрепленные на скамьях, стояли станки размером поменьше, прессы, ацетиленовая горелка и тому подобное. Детали и чертежи, и прочие плоды моих работ, были разложены на столах и на пыльном полу. Аккуратистом меня не назовешь. Например, я чуть было не споткнулся о никелевый стержень, который задержал мой первый визит в будущее — он оказался ровно на один дюйм короче, и потребовалась переделка рычага.

А ведь я более двух десятков лет своей жизни провел в этом помещении, вдруг пришло мне на ум. Здесь по идее должна была располагаться оранжерея, выходившая в сад. Но я устроил из нее настоящий чулан, максимально укрыв от посторонних глаз. Так что теперь инструменты и аппараты загадочно поблескивали из темноты, напоминая фабрики в подземных пещерах морлоков! Слава Богу еще, что я сам не стал таким же морлоком! Сразу по возвращении, решил я, все изменится — хотелось, чтобы комната напоминала светлый Верхний Мир элоев, а не страшный Подземный Мир изобретателей и механиков будущего.

Дав себе это обещание, я направился к Машине Времени.

Эта громоздкий аппарат скособочился в северо-западном углу мастерской — как раз там, куда восемь миллионов лет спустя отволокли его морлоки, в попытке заманить меня в ловушку внутри пьедестала Белого Сфинкса. Я передвинул машину в юго-западный угол лаборатории, где она и была сконструирована. После чего склонился над четырьмя циферблатами, отсчитывающими историческое время: минуты, дни, тысячи и миллионы дней. Сейчас все стрелки, естественно, были на нуле: поскольку машина вернулась в свое время, откуда начала отправной путь. Помимо циферблатов, здесь были еще два рычага: пусковой и тормоз.

Я протянул руку наугад и, словно по наитию, коснулся рычага. Громоздкая масса металла и слоновой кости вздрогнула, словно живое существо. Я невольно улыбнулся. Машина напоминала мне, что не принадлежит этой земле, Пространству и Времени! Единственный из всех материальных объектов Вселенной, включая те, что я прихватил с собой, эта машина была на восемь дней старше здешнего мира : поскольку я провел больше недели в эре морлоков и вернулся в отправную точку: день своего отбытия.

Я бросил пожитки и камеру на пол и повесил шляпу на рукоять двери. Помня о проделках морлоков, я должен был проверить все еще раз — ведь они ковырялись в механизме. Счистить мох, траву и пятна не составило особого труда. Но один из поручней оказался погнутым, и мне пришлось выпрямлять его и ставить на место. Затем я проверил все крепления, болты, и еще раз смазал кварцевые оси.

В процессе этого я вспоминал о постыдной панике, охватившей меня, когда я обнаружил пропажу машины. Однако морлоки, надо отдать им должное, проявили себя умелыми мастерами. Эти каннибалы бережно относились к механизмам, что вызывало уважение. Машина была устроена просто, как церковные часы: открытый корпус из никеля, меди и прозрачного блестящего кварца, черного дерева и слоновой кости. Над всем этим возвышалось сиденье от велосипеда. Кварцевые оси были покрыты платтнеритом.