Шрифт:
– Где мы? Что это? Рай для цыган?
– МОЛЧИ. ПЕЙ, СЛУШАЙ И СМОТРИ – В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ.
Зазвенели струны гитарные, отозвался бубён в руке девушки… Заметалась в пляске, заплескала разноцветьем юбок. Косы чёрные змеились по рубашке…
Хороша смуглянка! Ай пляши чавэла! Утешь душу цыганскую…
А потом упала на колени у костра, взглянула в глаза цыгану и запела.
Пела она о друзьях, что росли вместе, вместе учились коней укрощать, вместе ходили табуны угонять, вместе гуляли после удачного дела.
Неразлучные были. Побратимами стали. О том, как оба полюбили одну девушку – недотрогу. Да выбрала недотрога в женихи второго. Как повёл друг брата названного накануне свадьбы его, за табуном коней. Как угнали они их, как помчалась погоня за ними.
И догнала пуля побратима. Вскинул руки брат названый и упал с коня, а друг хотел остановиться, да сверкнули в памяти глаза невесты, что не его выбрала. Застонал раненый в грудь товарищ, да уж близка была погоня, набегали кони преследователей. И дрогнул цыган. Хлестнул коня, рванулся прочь. Погиб тогда побратим. Не узнала всей правды невеста, как погиб любимый её.
Не зря говорят – время лечит. Прошёл год. Уговорил таки он её – сыграли свадьбу. Так и потекла жизнь цыганская. Вот только каждый раз, как угонял коней – приходил к нему во снах побратим, ни слова не говорил, укоризненно качал головой. А на рубашке алело пятно кровяное. Так и жил цыган, пряча тайну свою ото всех, но настал и его час – догнала пуля конокрада. Закончилась песня. Молча сидел цыган, опустив голову. И строго смотрел старик на него.
Потом, не сказав ни слова, встал, свистнул вдаль. И примчался конь – огонь. Не чета первому, ещё лучше, ещё горячее.
– Ну-ка встань ром, попробуй – укроти его. Удержишься в седле – твой будет. Не удержишься – пеняй на себя.
И такой был властный голос у старика, что не посмел возразить цыган.
Да и конь манил, привораживал. Словно адский огонь горел в жилах его.
Подошёл цыган к нему, взял за повод, фыркнул конь, заплясал на всех четырех. Взлетел конокрад в седло… И прирос к нему намертво. Проник огонь в него и запылал внутри. Дико закричал, да не мог уже спрыгнуть с коня. Крепко прирос.
И встал Всадник.
– НАВЕКИ ПРИКОВАН К КОНЮ И ВЕЧНО СКАКАТЬ ТЕБЕ, НЕ ОСТАНАВЛИВАЯСЬ НИГДЕ. И ПЛАМЕНЬ СВОЙ ПОНЕСЁШЬ В СЕБЕ. ДА БУДЕТ ТАК – ДО СУДНОГО ДНЯ.
Тогда вскричал цыган корчась от боли, на огненном коне.
– Ай отплатил мне Михай! Не простил побратима!!!
Но ответила девушка с печалью.
– Простил он тебя ромалэ, вымолил, чтоб разделить с тобой участь твою до Судного Дня. На двоих огонь и боль разделить. Не забыл клятвы побратимской.
В час смерти твоей – сел и он в седло.
Хлестнул старик коня и рванулся тот, унося конокрада во тьму. Только стон разнёсся по долине. И ответил с другого края ему стоном Михай.
2006 Стрингер.
Неразлучники.
Ночь мягко обволокла землю. Усталые родственники, соседи, разошлись по домам. Старший сын с невесткой ушли в свою комнату. И только он продолжал сидеть в тёмной комнате. Свет включить не позволил. Он сидел на стуле возле неё, по-старчески ссутулившись и кивал головой, в такт своим невесёлым мыслям. Невестка всё уговаривала его пойти поспать – да разве может он спать, когда она тут лежит. Последнюю ночь в их доме. И когда такое было, чтобы они в разных комнатах спали. Никогда. Даже если иной раз ссорились по молодости. Нет – не уйдёт никуда. Да и спать не может. Дрожащей рукой достал из кармана пиджака пачку сигарет, вынул одну и прикурил. Последние годы она всё укоряла его, за курение. Мол вред один. Жизнь укорачивает. А вот как оно обернулось.
– Видишь старая, как оно получается. Всё меня предупреждала – бросай мол курить. А вот сижу теперь, курю, а ты молчишь. Не скажешь мне ни слова. Нет бы поворчать на меня. И кто теперь на меня ворчать будет? Ох-хо-хо…
Он посмотрел на её восковое, заострившееся лицо. Смахнул слезу и опять кивнул.
– Молчишь, как не родная. И с кем я теперь буду коротать дни? Об этом подумала?
От окна словно донёсся едва слышный вздох. Старик пристально вгляделся в сумрак.
– Небось, не ушла ещё, стоишь тут где-то. Мол, как ты старый без меня. Хоть показалась бы. Эх…
Она же стояла у окна, с ласковой печалью глядя на него и лунный свет струился сквозь её силуэт.
– Да будет тебе, старый. Не навек ведь расстаёмся. А я тебя не оставлю, присматривать буду, навещать. Вот приснюсь – и увидимся.
Он не слышал её, это немного удручало старушку. Она неслышно заскользила от окна к нему, ласково провела рукой по этой непослушной, упрямой головушке. Ему показалось, что ветерок вдруг пробежал по комнате, взъерошив седую голову. Старик поднял голову.
– Вот точно здесь ведь. А молчишь. Ну что там? Выпросишь местечко для меня рядышком? Тока смотри, других дедков не подпускай. Я скоренько, долго ждать не заставлю.