Он уже был близок к отчаянию, когда внезапно повеяло ночной прохладой и сильный ветер задул в спину, будто специально помогал Ивану Васильевичу переставлять одеревеневшие от долгого перехода ступни. А затем на горизонте блеснула искорка. Зажглась на мгновение и пропала. Но Митрохину отчего-то примерещилось, что это добрый знак, посланный свыше. Взялась ниоткуда в тяжелой голове такая мысль, и все тут. Он сделал над собой усилие, прошел еще несколько километров и наткнулся на человеческое поселение – деревеньку в сорок-пятьдесят дворов…

Народ в деревне жил беспокойный, среди людей наблюдалось то, что Митрохин охарактеризовал емко – брожение умов. Люди обсуждали деяния богочеловека и его присутствие на землях Хазгаарда во весь голос, без страха перед гневом владыки Саркона.

Кое-кто пока порицал тех, кто решил присоединиться к богочеловеку, но большинство и сами собирались отправиться на северо-запад, где тот, по слухам, обосновался, чтобы посмотреть, действительно ли он творит чудеса и на что он еще способен. Слухам об удивительном волшебстве Митрохин не доверял. А потому решил разузнать все поподробнее, прежде чем присоединиться к этому самому богочеловеку. Да, он чувствовал себя обязанным убитому джиннами жрецу, но не спешил кидаться из огня да в полымя очертя голову.

К чужакам в селении относились с подозрением – поговаривали, что кое-кто из людей продался и состоит на службе Саркона. Митрохин всегда отличался сообразительностью, в подобных ситуациях он действовал умело. Он быстро смекнул, кто в деревне главный, и втерся к нему в доверие. Всего-то и дел поговорить со старостой, рассказать ему, что бежал с рудников и идет на северо-запад, чтобы присоединиться к богочеловеку. Услышав историю об угнанной повозке с эвкусами, староста пришел в восторг. И устроил путника на ночлег в одном из домов, где тот получил пищу, пусть скудную, но после стольких дней пути он был рад и этому.

Через несколько дней Митрохин стал в деревне своим, помогал вдове, у которой квартировал, выправил изгородь возле дома, а вечерами делился с местными мужиками историями, которые слышал еще в яме и на рудниках. Они сидели, хлебали вино из чаши, передавая ее по кругу, прикладывались к трубочке и беспрестанно мололи языком. К посиделкам этим Иван Васильевич относился с неодобрением, воспринимал их как занятие бестолковое. Однако в результате пустого ежевечернего трепа он разузнал, что на следующей неделе к богочеловеку отправится группа из десяти мужчин и трех женщин. Причем двое из них пришли в селение накануне и пребывали здесь в качестве гостей.

Один из чужаков вызвался быть проводником – он уже был прежде в лагере богочеловека и вернулся, чтобы привести в ряды его сторонников брата. После недолгих переговоров Митрохину удалось убедить местных, что он достоин того, чтобы присоединиться к группе. На собраниях паломников Митрохин вел себя осмотрительно, сам на вопросы отвечал осторожно, тщательно обдумав свою речь, знал, что любое лишнее слово или упоминание о прежней жизни может вызвать у них ненужные подозрения. Еще сочтут его опасным безумцем, который по какой-то причине решил, что пришел из Другого мира и может причинить вред их святому.

Иван Васильевич выдумал для себя нехитрую историю жизни – якобы родился он в одном из кочевых племен руссов, живущих на диких территориях за границей Хазгаарда. Пару лет назад племя захватили джинны, и его отправили на рудники. Он бежал. Вот и все. Легенда была хороша своей простотой, она не вызывала лишних вопросов, кроме того, объясняла его недостаточно умелое владение местным диалектом. Раз или два его попросили сказать пару слов на языке племени руссов. Он без зазрения совести проговорил несколько ругательств, которые, к его удивлению, вызвали всеобщее одобрение. Особенно понравилось местным известное слово из трех букв. Митрохин сообщил, что в его племени принято было здороваться и прощаться, произнося именно это слово. Теперь один из местных взял в привычку приветствовать его на «родном языке». Едва завидев Ивана Васильевича, он кричал из другого конца деревни:

«…!» – "…", – с обреченным видом откликался представитель неведомого племени руссов. Слово быстро прижилось.

Чем ближе становилась перспектива встречи с богочеловеком, тем большее волнение испытывал Митрохин. Слова верховного жреца никак не шли у него из головы. Он вспоминал, как джинны убили упрямого старика, и кривился от гнева. Больше всего на свете ему хотелось отомстить за его смерть.

Картинки кровавой расправы над силатами будоражили ум. Раньше он не замечал за собой такой ярости и призадумался. Конечно, идеалы добра – это прекрасная и очень симпатичная ему идеология.

Но если бы он руководствовался этой идеологией, то давно бы уже умер. Ненависть помогала ему выживать. Если бы не это чувство, которое делало его похожим на дикого пса, он бы не смог выдержать долгие месяцы тяжкого труда и скудной пищи, не убежал бы с рудников и не добрался до людей. Его гнала вперед злость, желание отомстить. Он ненавидел Балансовую службу и джиннов. Только попав в Хазгаард, он узнал, кто истинные хозяева жизни и кто для них люди. "Тоже мне, благодетели, – думал Митрохин. – Баланс они, видите ли, поддерживают в антропоморфных полях планеты.