– Женщина, которая очень много для меня значит, тоже сегодня ночью была вынуждена убивать. Она профессиональный пацифист, однако справляется со своими чувствами.

Хабер положила винтовку:

– Со мной все в порядке. Я справлюсь. Позвольте мне делать мое дело.

Девушка вытерла глаза и вернулась на дежурство.

А Хоснер отправился в свой одинокий обход линии обороны.

По мере того, как ночь таяла и проходил шок, большинство защитников на холме возвращались к реальности. Понемногу все снова приходило в движение. Небогатые запасы воды и боеприпасов делились поровну, за ранеными ухаживали, оборонительные сооружения, где возможно, ремонтировались. Закончив обход, Хоснер нашел Берга, и вместе они отправились в кабину «конкорда».

Беккер возился с радиоприемником. Писк и треск разносились по всему самолету. Наконец выключив радио, он обернулся к вошедшим:

– «Лир» все еще здесь. Возможно, ему не нужно будет заправляться до самого утра.

– Ну тогда снова попробуем утром.

Хоснер отхлебнул сладкого израильского вина прямо из бутылки, стоявшей у кресла Беккера. Скривился. Он не мог разглядеть наклейку, но вино было явно не из лучших. Яков присел на откидное сиденье, взял с пола папку с досье на Риша и рассеянно пробежал глазами пару страниц:

– Здесь вот один из наших блестящих армейских психологов утверждает, что Ахмед Риш может поддаться обработке. Правда, не уточнил, какой именно, но я подозреваю, что имеется в виду обезглавливание. – Он взглянул на Берга. – Если бы ты был Ришем, Исаак, что бы ты делал дальше?

Берг повернулся в кресле бортинженера и, скрестив ноги, задумчиво затянулся своей вечной трубкой:

– Если бы я был параноиком, то, наверное, так жаждал бы мести, что снова повел бы этих несчастных вверх по склону.

– Но они пошли бы за тобой? – уточнил Беккер.

– Именно эту задачу мы и старались решить, – ответил Хоснер. – Я думаю, Риш убедит их, что мы полностью обескровлены. Он может это сделать. Теперь у него есть пленница, и все, что она скажет, Риш может перевести так, как ему заблагорассудится.

Воцарилось глубокое молчание. Каждый из мужчин создавал свой собственный образ Деборы Гидеон в плену у Ахмеда Риша: голая, оскверненная, сломленная, одинокая… умирающая. Хоснер надеялся, что она облегчит свое положение тем, что расскажет им все, что знает. Знает она вовсе не много, и знания ее не стоят пыток и мучений, которых будет стоить молчание. Но страшно, если они все равно будут ее пытать, просто так, ради собственного удовольствия. Вызвать в себе гнев к Ришу не удалось – рождалась лишь жалость к девушке. А гнев в отношении Риша стал бы чистой воды лицемерием, что засвидетельствовал бы Мухаммед Ассад.

Беккер соорудил себе сигарету из трубочного табака Берга и метеосводки. Откашлялся и нарушил молчание:

– Каковы наши шансы сейчас?

Хоснер знал, что Беккер вовсе не болтун.

– Точно такие же, как и раньше, – сказал он и продолжил, словно размышляя вслух: – У нас почти тридцать винтовок и автоматов, но боеприпасов в расчете на единицу не больше, чем прежде, около сотни патронов на каждую, как мне представляется. Укрепления разрушены, а у нас не осталось ни энергии, ни воды, чтобы их починить. Мы уже пустили в ход все наши хитрости, а второй раз одним и тем же их уже не обманешь. Брин мертв, и прибор ночного видения тоже, возможно, доживает последние часы. И как ни крути, осталось всего лишь десять обойм для «М-14». Двое моих людей пытаются пристроить ночной прицел на «АК-47». – Он еще раз приложился к бутылке и проглотил вино как можно скорее, стараясь не чувствовать вкуса. – Кстати, как действует керосин?

Беккер улыбнулся:

– Трудно поверить, что рецепты оказались настолько неточными. Я просто не представляю, как получилась эта смесь.

Хоснер кивнул:

– Только не говорите ничего раввину, а то придется нам выслушать проповедь, что-нибудь насчет священного масла. Во всяком случае, у нас совсем закончилась тара, и почти все «коктейли Молотова» уже израсходованы. – Он прикончил вино и позволил бутылке упасть на пол. – Но ты ведь спрашивал о шансах. Шансы во многом зависят от противника. Мы не диктуем здесь свои условия и можем только ждать следующего хода противника. – Он опустил глаза на листы бумаги, лежавшие на коленях. Посмотрел на фотографию Риша. – Ахмед, – тихо произнес он, – если в твоей голове осталась хоть толика здравого смысла, ты выметешься к черту из Вавилона, прежде чем он станет твоей могилой. Но разумеется, ты этого не сделаешь.

Тедди Ласков взглянул на фотографию Риша:

– Поговори со мной, Ахмед.

Ицхак Талман отхлебнул глоток портвейна и пролистал выданное ему досье Риша:

– Почему до сих пор мы от него ничего не слышим? Чего он хочет?

В кафе было шумно и тесно, и почти каждый разговор касался миссии мира. Казалось непатриотичным говорить о чем-нибудь еще. Все посетители узнали двух бывших генералов, но никто не смотрел на них прямо, чтобы не ставить в неудобное положение.

Ласков пил водку.

– Не верю, что он захватил их. Если бы они оказались в плену, Риш связался бы с нами.

– Но если они не в плену, Тедди, то это значит, что они погибли.

Ласков перегнулся через стол, расплескивая водку:

– Живы! Я точно знаю. Чувствую.

– Значит, в плену? Так где же?

– В Вавилоне.

Слово удивило его так же, как и Талмана. Возможно, потому, что они использовали еврейское слово shrym – пленник, а не выражения типа «взятый в заложники» или «взятый в плен». Словесные ассоциации казались неизбежными. Наверное, не последнюю роль здесь сыграла водка. А может, это было нечто большее, чем просто словесная ассоциация, смешанная с алкоголем.