— Прекрасно, — сказала Викторина. — Ты тоже оставайся, Омфала. Я буду возбуждаться с твоей помощью, — продолжала лесбиянка, — пока эта красивая девочка ублажает меня; мы позовем парочку юнцов, поужинаем впятером и повеселимся на славу. На первый же звук колокольчика появилось два очаровательных копьеносца двадцати и двадцати двух лет, и Викторина, после того, как добрую четверть часа ласкала, целовала, обсасывала каждого, заявила:

— Я отдаю вам, Августин и Нарцисс, этих двух красавиц, и вы вместе с ними устроите спектакль, достаточно возбуждающий, чтобы пробудить меня от летаргии, в которой я нахожусь уже несколько дней.

Пылкие любовники не заставили просить себя дважды. Тот, что помоложе, овладел Жюстиной, другой Омфалой, и благодаря их искусству менее, чем за полчаса, перед взором лесбиянки предстали, несколько самых разных сцен, а она, распаляясь все более и более, в конце концов присоединилась к участникам спектакля. После этого дела приняли более серьезный оборот: все усилия направились на Викторину, все служило тому, чтобы увеличить температуру ее экстаза. Блудница, обнаженная, сношаемая и спереди и сзади, наслаждалась изысканным способом, который заключался в том, что она лобзала одновременно и задний проход Омфалы и вагину Жюстины.

— Погодите, — неожиданно сказала она, беря в руку искусственный фаллос, — мне надоела пассивная роль, я хочу поработать сама.

С этими словами распутница вонзила инструмент во влагалище Жюстины и заставила старшего юношу сношать нашу сироту в зад, сама же, возжелав испытать такое же ощущение, вставила в свой анус оставшийся член и прижалась влагалищем к губам Омфалы.

— О сладкая дева! — вскричала через несколько минут директриса. — Как приятно сношать тебя! О черт меня побери, как хотелось бы мне быть мужчиной! Целуй меня, мой ангел, целуй меня крепче, сучка! Я кончаю…

И бедная Жюстина поспешила исполнить приказание, хотя так и не смогла преодолеть отвращение и заглушить в себе угрызения. Между тем Викторина, пресыщенная Викторина, не сдержала слова: природа, бессильная в данном случае, отказала ей в своих милостях и вынудила ее предаться новым мерзостям. Злодейка перевернула Жюстину и овладела ею сзади, продолжая принимать в свои потроха юношеский член. Опять ничего у нее не получилось, тогда она стала содомировать другого юношу и лизать —ягодицы Жюстины, а Омфале было ведено возбуждать бедняжке клитор, чтобы ускорить извержение, которое должно было наполнить Викторину радостью и, возможно, довершить ее собственную кульминацию. И эта уловка увенчалась успехом. Жюстина извергнулась помимо своей воли, Викторина самозабвенно сосала ее, трепеща как вакханка и еще сильнее прочищая юноше зад, в то же время как другой вставлял ей свой орган то во влагалище, то в задний проход, и вот распутница, купаясь в волнах удовольствия, сбросила свое семя с криками, ругательствами и конвульсиями, вполне достойными такой либертины, как она.

Все сели за стол; в продолжение всего ужина Викторина брала в рот только кусочки, откусанные белыми зубками нашей героини, и когда она их жевала, Омфала ласкала ей клитор.

— Я люблю совмещать оба этих удовольствия, — приговаривала она, — и не знаю других, которые так бы сочетались друг с другом.

Она подливала Жюстине шампанского, заставляла ее пить и пыталась извлечь из потрясения этой девочки то, чего ей никак не удавалось вырвать из ее разума. Однако Жюстина оставалась непоколебимой, и Викторина, видя, что та и после ужина не реагирует на ее натиск, отправила несчастную спать, с досадой объявив, что такое поведение вряд ли сделает ее пребывание в монастыре более легким.

— Что ж, мадам, — сказала Жюстина перед уходом, — я буду страдать, потому что рождена для этого; я буду исполнять мое предназначение столько, сколько угодно небу держать меня на этом свете. Но я никогда не оскорблю Всевышнего, и эта утешительная мысль сделает мои страдания не столь тяжелыми.

На ночь директриса оставила при себе Омфалу и обоих юношей. Наутро Жюстина узнала, какие ужасы она бы испытала, если бы ее не выпроводили.

— Мне пришлось вытерпеть их вместо тебя, — сказала Омфала, но, к счастью, привычка намного облегчает подобные обязанности, и мне приятно думать, что я избавила тебя от стольких гнусностей.

Следующий день был кануном того дня, на который назначалась церемония реформации. Появился Антонин, и начался обычный утренний ритуал; Жюстину сотрясал страх: неужели ее сдержанное поведение за ужином у директрисы сделает ее жертвой нынешней реформации? Она рассердила эту ужасную женщину, она успела узнать, чем это грозит: разве это не было достаточной причиной бояться? Однако безразличный вид Антонина ее успокоил — он едва взглянул на нее. Закончив обход, Антонин назвал Ирис: это была великолепно сложенная сорокалетняя женщина, живущая в доме тридцать два года.

— Ложись, — приказал ей Антонин, — я должен прочистить тебе влагалище, только меня надо возбудить, чтобы я смог проникнуть туда, — добавил гнусный сатир.

Присутствующие поспешили ему на помощь, и негодяй вошел внутрь.

— Вот так, шлюха! — прорычал он, совокупляясь. — Прими мой прощальный привет. — Когда же он увидел, что все вокруг вздрогнули, а несчастная женщина близка к обмороку, на нее посыпались сильные удары. — Ты что, не слышишь меня, тварь? Не поняла, что общество решило реформировать тебя? Я пришел за тем, чтобы послезавтра тебя уже не было на свете… Если я сношаю тебя сейчас, потаскуха поганая, так лишь для того, чтобы ты унесла мою сперму с собой в ад и чтобы фурии намазали моим семенем свои влагалища, а я бы и их прочистил с великим удовольствием, если бы до них добрался. Давай же, кончай, шлюха, по-моему я достаточно приласкал тебя и подготовил к экстазу…