— Вы говорили, что она иногда вечером забегала к вам.

В тот вечер вы ее ждали?

— А если и ждала?

— Так ждали? — Мисс Силвер смотрела мягко, но пытливо.

— Ну вроде того.

Этот ответ было скорее утвердительным. Мисс Силвер произнесла почти с уверенностью:

— Ждали, но она не пришла.

— Нет, не пришла, — лицо Флорри болезненно дернулось.

— А когда должна была?

Флорри перевернула тазик дном вверх и положила на него отжатую тряпку.

— Обычно она в восемь приходила, если ее не задери живали.

— А вам известно, когда она вышла из дому в тот вечер?

— Тетя говорила, в восемь.

Мисс Силвер стала размышлять вслух:

— В восемь она вышла и направилась к вам. Видимо, уже было темно. Не припомните, какая тогда была ночь?

Лунная?

— Нет, луны не было, и дождь моросил.

— А кто-нибудь знал, что Мэгги собиралась к вам?

Флорри резко обернулась.

— Она приходила, когда могла.

— И все же — знал ли кто-нибудь, что Мэгги к вам придет?

— В деревне все про все знают. Знали родители Мэгги, но делали вид, что не знают. Им не нравилось, что она забегает ко мне, вот она и говорила, что идет подышать воздухом. А они в ответ молчали.

— Так, родители, а еще кто-нибудь знал?

— Поди теперь вспомни, кто знал, кто не знал. — Флорри выглядела устало. — И так много уж вам наговорила. Больше ничего не скажу, и точка.

— Спасибо, Флорри, — сказала мисс Силвер и глубоко задумалась.

В тот же день, прогуливаясь с миссис Мерридью, мисс Силвер увидела, как из ворот Крю-хаус вышла мисс Каннингэм, как всегда укутанная в свои шарфы. Один из них она крепко прижимала к щеке, будто у нее болел зуб. В ответ на участливые расспросы миссис Мерридью она тем не менее заверила, что все хорошо, ничего с ней не случилось, просто сегодня резкий ветер, а с теплым шарфом как-то уютнее. Когда мисс Люси пошла дальше, миссис Мерридью сказала с некоторой досадой:

— Наверняка Лидия снова вела себя непозволительно.

Бедная Люси, удивляюсь, как она все это терпит.

Люси Каннингэм и сама порой удивлялась. Но привычное, старое ярмо скинуть не просто. Лидия Крю тиранила се уже тридцать лет, и противиться почти невозможно. Она прибавила шаг, так как дома было много дел.

Надо было покормить кур, приготовить Генри чай и затем помыть посуду — миссис Хаббард, заменившая Мэгги Белл, ушла уже в половине третьего.

Генри опоздал. Он очень часто опаздывал, но, конечно, при такой жизни иначе и быть не могло. Невозможно, охотясь за куколками бабочек и пауками, вовремя приходить к обеду или к чаю. Порой мисс Люси немного обижалась, но, вспомнив годы, когда она не знала, жив Генри или не г, сразу чувствовала угрызения совести. Разумеется, по прошествии стольких лет нельзя уповать на то, что все останется по-прежнему. По правде говоря, и тогда Лидия была не слишком молода, да и она сама уже приближалась к тридцати, по теперь уже тридцать казались чуть ли не юностью. А Генри было всего двадцать пять. И такой был славный, и так чудно улыбался, если все было в порядке, и так трогательно просил о помощи, если что-то не ладилось. Как же он изменился… за двадцать пять лет это не мудрено. Он вернулся, но не прежним милым мальчиком. Он больше не вспыхивал радостной улыбкой, не просил ее о помощи. Люди его больше не интересовали.

Новый вид паука или мотылька с особой окраской, бабочка, распространенная в Бельгии, а здесь появившаяся впервые за пятнадцать лет, — лишь эти твари возвращали былой блеск его глазам и былую живость. Ну а люди, и те, кто жили с ним рядом, и соседи, — для него они словно больше не существовали. Даже Николас.

Да, Николас — кое в чем он так похож на молодого Генри, — тот легкомысленнее и одновременно самостоятельнее. Но манера двигаться, говорить, смотреть — совсем как у прежнего Генри, до тех нелепых, диких сплетен, вынудивших его уехать.

Люси уже давно накрыла чай, но Генри запоздал больше обычного. Он был еще более отрешенным, чем всегда, и почти не разговаривал с ней, только просил пере" дать ему овсяные лепешки или подлить чаю.

Убрав после чая посуду, Люси включила радио и села штопать носки, которые Генри и Николас вечно изнашивали до дыр. Их накопилась целая стопка, рядом лежал старый твидовый пиджак Николоса, изрядно поношенный, но все еще исправно служивший ему. На сей раз образовалась прореха в кармане. Надо будет сделать заплатку. Она взяла пиджак, и под рукой что-то зашуршало.

Нет, скорее не зашуршало — беззвучно скользнуло между материей и подкладкой, она это почувствовала. Что ж, при такой дыре…

Она выудила из пиджака смятый листок бумаги. На одной стороне было что-то написано, но мисс Каннингэм и не взглянула — такого она себе никогда не позволяла. Она сложила листок так, чтобы написанного не было видно, и убрала в сторону, чтобы отдать Николасу. Он вбежал в дом где-то после шести, очень веселый и оживленный, как все№, готовый бежать куда-то дальше. Поесть не захотел и сказал, что вернется поздно: у него свидание в Мэлбери и времени в обрез, только чтобы переодеться. Выходя, он послал тете воздушный поцелуй и хлопнул дверью. Интересно, с кем же у него свидание. Конечно не с Розаменд, иначе бы оно было не в Мэлбери. Но может, он предложил ей съездить в Мэлбери? Тогда они встретятся на автобусной остановке и поедут туда вместе. Как бы ей хотелось, чтобы это была Розаменд, но вряд ли. Розаменд не станет оставлять Дженни надолго одну. Свидание может быть с кем угодно, что говорить — любая девчонка мечтает понравиться Николасу. Мисс Люси почувствовала нежность и гордость.

В половине одиннадцатого, когда она ложилась спать, Николас еще не пришел, но она и не ждала его так рано.

Но ничего, у него с собой был ключ, а Генри она просила не запирать дверь на засов. Люси Каннингэм устала и очень хотела спать. Вдруг мелькнула смутная мысль: все время куда-то стремиться было бы невыносимо. В детстве она часто слышала песенку о «вечных праздниках для душ святых». Мысль о том, чтобы вечно трудиться, кроме воскресенья, всегда пугала ее. Даже в ранней юности она казалась Люси угнетающей, а теперь и вовсе невыносимой. Слава богу, хоть поспать можно.