Повторяю, с моей стороны было ошибкой ездить к нему. Это свидание усилило то пессимистическое настроение, в которое я неизбежно впадаю, если не нахожусь в Нью-Йорке.

Да даже когда я и там, то хорошее мое самочувствие исчисляется всего какими-нибудь минутами.

Чуть что, я уже воображаю заговор против себя. Вот, к примеру, Изабель и мой отец! Зачем она поехала в Торрингтон? Так ли уж это было спешно закупать тарелки, когда в большинстве случаев мы садимся за стол вдвоем? Уже полгода мы никого к себе не приглашаем.

Отец уверял меня, что она не говорила с ним ни обо мне, ни о Моне.

Допустим! Я обязан ему верить. Но ведь он-то мог завести с ней этот разговор? Если не словами, то хотя бы взглядами.

— Ну, так как же Доналд?

А она в ответ улыбнулась своей бледной улыбкой, похожей на размытое дождем, едва просвечивающее небо.

— Не беспокойся о нем…

Разве она не бдительна? Не следит за мной день-деньской, в любое время суток?

Теперь уже и другие в нашей округе включились.

Когда я прохожу — перешептываются. Наконец-то есть пища для их пересудов. Вы знаете… Нет, послушайте… Доналд Додд, адвокат, у которого контора почти напротив почты… Компаньон старого Хиггинса, да, да… ну, у него еще такая прелестная жена, кроткая, преданная… Так вот, не хотите ли? У него любовница в Нью-Йорке…

И Хиггинс туда же! Когда я ему говорю, что еду в Нью-Йорк, он спрашивает:

— Опять на два дня?

— На этот раз нет…

А ведь Хиггинс должен бы радоваться, потому что братья Миллеры уплатили нам более чем щедрый гонорар за ту работу, которую я для них проделал. Я бы и бесплатно ее выполнил ради Моны. Но они настояли на гонораре.

Уоррен, наш врач, зашел ко мне в контору проконсультироваться о налогах, я веду его дела. Но во время Нашего делового разговора он как-то странно на меня поглядывал, и я заподозрил, что налоги всего лишь предлог для его визита.

Не могла ли Изабель позвонить ему и сказать:

— Послушайте, Уоррен… Я обеспокоена… С некоторых пор Доналд неузнаваем… Его характер изменился… Он какой-то странный…

Я посмотрел Уоррену прямо в глаза. Это — старый друг. Он тоже был у Эшбриджа 15 января.

— Вы тоже находите меня странным?

Он до того смутился, что очки чуть не свалились у него с носа.

— Что вы имеете в виду?

— А вот то самое… С некоторых пор всем охота поглазеть на меня и посплетничать обо мне. Изабель смотрит на меня так, словно никак не догадается, что со мной происходит. Сильно подозреваю, это она направила вас ко мне.

— Уверяю вас, Доналд…

— Отвечайте прямо: странен я или нет?.. Выгляжу ли я человеком в здравом уме?

— Конечно, вы шутите…

— Ничуть. Знаете ли вы, что в Нью-Йорке я встречаюсь с одной приятельницей, с которой нахожусь в любовной связи?

Я произнес эту фразу несколько иронически.

— Вас это не удивляет?

— Почему я должен удивляться?

— Вы уже слышали об этом?

— Да, мне говорили…

— Ну вот видите. А что еще вам говорили?

Он совершенно смутился и, вероятно, раскаивался, что пришел.

— Право, не знаю. Будто вы можете принять кое-какие решения…

— Какие?

— Переехать в Нью-Йорк…

— Развестись?

— Возможно.

— Изабель вам тоже об этом говорила?

— Нет…

— Вы ее видели недавно?

— Это зависит от того, что разуметь под словом «недавно»?

— Месяц тому назад?

— Кажется.

— Она была у вас на приеме?

— Вы забываете о профессиональной тайне, Доналд.

Произнося эти слова с нарочитой непринужденностью, он попытался улыбнуться и тут же поднялся. Но я удержал его.

— Если она и была у вас, это вовсе не значит, что приходила лечиться.

Она говорила обо мне, о своем беспокойстве, о том, что я перестал быть самим собой.

— Мне не нравится тот оборот, который принял наш разговор.

— Мне тоже! Но с меня хватит быть козлом отпущения.

Ведь не я пришел к вам, а вы ко мне — шпионить за мной, выслеживать, и притом очень неудачно выбрали предлог.

Вам не терпится предложить мне выполнить какие-нибудь тесты? Можете вы теперь успокоить мою жену? Или я вам тоже кажусь странным из-за того, что не даю себе труда притворяться?