Жан и Гомо шли рядом у самого берега, достаточно широкого для двух пешеходов.

Они говорили о миссии Санта-Жуана. Молодой индеец давал очень подробные указания об этом учреждении и о самом отце Эсперанте.

— Ты его хорошо знаешь? — спросил Жан.

— Да… я его знаю… Я часто его видел… Мой отец и я находились в Санта-Жуане целый год…

— Это было давно?

— Нет… перед сезоном дождей прошлого года… Это случилось после несчастья, когда наша деревня, Сан-Сальвадор, была разграблена квивасами… Несколько индейцев и мы бежали в миссию…

— И вас укрыл в Санта-Жуане отец Эсперанте?

— Да. Он хотел нас оставить. Несколько человек и остались.

— Почему же вы ушли?

— Так хотел мой отец… Мы банивасы… Его желание было — вернуться на свою территорию… Он был лодочником на реке… Я уже знал… Я умел грести маленьким веслом… Все четыре года я греб с ним.

То, что говорил мальчик, не могло удивить Жака Хелло и его товарищей. По рассказам французского путешественника, они знали характер банивасов, лучших лодочников Ориноко, честных и смышленых индейцев. Только в силу особых обстоятельств, — и потому, что мать Гомо принадлежала к восточному племени, отец мальчика поселился в деревне Сан-Сальвадор, за истоками реки. Принимая решение оставить Санта-Жуану, он подчинялся инстинкту, который тянул его вернуться в льяносы, лежащие между Сан-Фернандо и Кайкарой.

Таким образом, он лишь временно поселился в своей хижине, поджидая случая, когда придет какая-нибудь пирога, на которую он мог наняться гребцом.

Что бы сталось с его мальчиком после убийства этого индейца разбойником Жиро, если бы пироги не были вынуждены остановиться в лагере пика Монуар?

Слушая молодого индейца, Жанна Кермор думала обо всем этом. Затем она вновь направляла разговор на миссию, главным образом на отца Эсперанте. Гомо охотно и откровенно отвечал на все ее вопросы. Он описывал испанского миссионера как человека высокого роста, сильного, несмотря на его шестьдесят лет, красивого, — очень красивого, повторял он, — с седой бородой, с блестящими глазами, — таким, каким обрисовали его Мануэль Ассомпсион и негодяй Жиро. И тогда, принимая свои мечты за действительность, Жанна видела себя уже в Санта-Жуане… Отец Эсперанте встречает ее с распростертыми объятиями… он сообщает ей, что сталось с полковником Кермором со времени его последнего пребывания в Сан-Фернандо, она узнает от него, куда скрылся ее отец, оставив Санта-Жуану…

В шесть часов вечера, после второго дневного перехода, Жак Хелло дал сигнал к остановке.

Индейцы занялись устройством ночевки. Место казалось благоприятным. Глубокая расщелина, прорезавшая берег, выходила воронкой к самой реке. Над расщелиной высокие деревья наклоняли ветви, точно полог. Внизу было нечто вроде ниши, в которой могла улечься молодая девушка. Подстилка из сухих листьев и травы могла служить ей постелью, и девушка могла отдохнуть на ней не хуже, чем в каюте «Галлиетты».

Конечно, Жан протестовал против таких забот о нем. Но Жак Хелло ничего не хотел слышать и прибег к авторитету сержанта Мартьяля. Племяннику пришлось послушаться дядюшки…

Герман Патерн и Вальдес приготовили ужин. Река изобиловала рыбой. Гомо убил несколько штук стрелами, по индейскому обычаю, и они были изжарены на вертеле, на маленьком костре, разложенном у скалы. Вместе с консервами и маниоковым хлебом, вынутым из мешков носильщиков, обед благодаря разыгравшемуся после пятичасовой ходьбы аппетиту показался вкуснее, чем…

— …Чем последний! — объявил Герман Патерн, для которого все обеды были хороши, лишь бы они утоляли голод.

С наступлением ночи, как только Жан улегся в своей нише, все остальные тоже устроились на ночлег. Молодой индеец улегся у входа. Так как нельзя было оставить лагерь без стражи, то решено было, что стоять первые часы на карауле будут Вальдес и один из его гребцов, а вторую часть ночи — Жак Хелло с другим гребцом.

В самом деле, как со стороны леса на берегу, так и со стороны реки и ее противоположного берега необходимо было остерегаться всего, что могло внушить подозрение.

Хотя сержант Мартьяль и требовал, чтобы ему была предоставлена очередь стоять в карауле, он должен был согласиться отдыхать до утра. Решено было поставить его и Германа Патерна в следующую ночь. Жака Хелло и Вальдеса на две смены было достаточно. Поэтому старый солдат улегся у скалы, как можно ближе к молодой девушке.

Рычание хищников, к которому присоединился рев обезьян, началось, как только наступила темнота, и должно было закончиться лишь с первыми проблесками восхода. Самым лучшим средством против этих животных было зажечь яркий костер и поддерживать огонь всю ночь сухим валежником. Все знали об этом, но согласились этого не делать. Этот костер, правда, отогнал бы хищных зверей, но, с другой стороны, он мог привлечь недобрых людей, может быть, квивасов, если они бродили по этой территории, — а от них-то больше всего и нужно было скрываться!

Вскоре все, за исключением Вальдеса, расположившегося на крутизне берега, и гребца, который бодрствовал около него, погрузились в глубокий сон.

Около полуночи их обоих сменили Жак Хелло и второй носильщик.

Вальдес ничего подозрительного не заметил и не услышал. Впрочем, услышать что-нибудь среди шума речных волн, плескавшихся о скалы, было трудно.

Жак Хелло посоветовал Вальдесу отдохнуть несколько часов, а сам поднялся на крутизну берега.

Оттуда он мог наблюдать не только опушку леса, но также и левый берег Торриды.