Хамид размахнулся, ослепленный солнцем и ненавистью, и ударил кулаком Никитку в глаз. Никитка упал затылком в песок, раскинув руки.

Хамиду стало намного легче. Он прикрыл глаза и только хотел подняться, как услышал странный визгливый смех.

Хохотала Лиза. Она шла по берегу, сняв туфли с каблуками, проваливаясь длинными ступнями в песок, и смеялась, иногда подвывая и наклоняясь вперед, прижав руки с туфлями к животу.

Хамид закрыл глаза и лег на спину рядом с Никиткой, также раскинув руки в сторону.

Орали чайки, шумело вечернее море, далеко-далеко уныло и тревожно завыли полицейские сирены.

Две полицейские машины ехали по вызову к богатому особняку. Недалеко от ограждения, за территорией особняка, в пыльных кустах был обнаружен большой перевязанный полиэтиленовый пакет с телом мужчины. Рядом с пакетом стоял полицейский, первым попавший к месту находки, и несколько зевак. Подвернувшийся удачно газетчик приготовил фотоаппарат.

Из подъехавших машин вышли четверо представителей закона и толстяк в штатском с чемоданчиком, переговариваясь, подошли к свертку. Зевак оттеснили, на ушлого газетчика наорали, но беззлобно — он был им знаком и хорошо платил за информацию, полиэтилен разрезали. Странно, но вони не было. На склонившегося над трупом врача чуть повеяло холодом. Убитый мужчина был невысок, телом крепок, с русыми, коротко стриженными волосами, совершенно голый, с глубокой сине-багровой полосой на шее.

— Чей это особняк? — спросил полицейский газетчика.

Газетчик ответил, щелкая фотоаппаратом.

Большой дом с открытым бассейном был расположен на склоне, архитектор учел это при постройке здания: дом был в несколько ярусов, удачно повернутых террасами к морю. Продолговатой каплей голубел бассейн.

Особняк принадлежал Паше Закидонскому, русскому, турецкому подданному, так некстати пропавшему с прогулочного двора тюрьмы в Москве за десять минут до организованного ему Федей побега.

— В бассейне вода, — заметил полицейский. — Там сейчас кто-то живет?

Ответа он не получил. Доктор сказал, что тело было хорошо заморожено и еще не отошло.

Ева Курганова лежала в сундуке на боку, прижав к себе колени. Она напряженно вслушивалась в звуки на катере и, наконец решившись, протащила сцепленные наручниками руки под ягодицами. Вздохнула несколько раз поглубже, задержала дыхание и сильно напряглась, подставив пальцы к анусу. Расслабилась, опять вздохнула и напряглась еще. Пришлось засунуть себе палец внутрь: булавка не выходила. Ева стала двигать мышцами живота и тужиться с короткими перерывами. Наконец она достала теплую булавку и разрешила себе отдохнуть. Потом подтащила коленки еще сильней к себе и провела кольцо сцепленных рук под ступнями. Теперь ее руки были перед нею, можно было спокойно попробовать открыть наручники.

Послышались шаги, кто-то подошел и встал возле сундука. Ева чертыхнулась про себя и уже хотела просовывать руки назад, но подошедший лениво пнул сундук ногой и отошел. Ева перевела дух, уговаривая себя успокоиться и думать только про замок наручников.

Стали затекать ноги. Надо было сжимать пальцы ступней, потом растопыривать их. Прижатой к стенке сундука спине стало холодно, Ева чувствовала, как впечатываются в кожу золотые сплетения ее наряда.

Щелкнул замок наручников. Ева вздохнула, закрыла глаза и заставила себя расслабиться. Завела руки назад и стала молить Бога, чтобы кто-нибудь открыл сундук перед тем, как бросить его в море. Сундук передвигали, относили куда-то. Завелся мотор, катер плавно развернулся и вышел в море, но никто не открыл тяжелый замок.

— Мадам! — Никитка опять протянул Лизе руку и галантно обхватил ее осиную талию. Лиза в третий раз ставила одну и ту же песню на кассете Танго «Черные глаза». Два секретаря плавно сливались щеками и скользили по толстому ковру, закрыв глаза в истоме. Дойдя до конца ковра, Никитка разворачивал невесомую партнершу и менял щеку с осторожностью: под левым, заплывшим глазом наливался огромный синяк. Лиза была босой, Никитка тоже скинул ботинки и танцевал в носках, ему приходилось наклоняться очень низко: Лиза без каблуков была маленькой, но усердно тянула вверх, к Никиткиной щеке, свое остроносое, в блаженной истоме лицо.

— Моя маши-и-на!.. — пропела Лиза, лихо переплетая изящную тонкую ножку с напряженной, более короткой от природы правой Никиткиной ногой.

Еще один разворот, щека к щеке, глаза закрыты. На одном из столиков стояли два тонких бокала и красивый геометрически безупречный огромный графин, играя в острых выступах прозрачной желтой жидкостью. Графин был почти пустой, что подтвердило бы подозрение любого, подсмотревшего этот танец, о полном опьянении танцующих. Но Лиза и Ни-китка были в огромном зале совсем одни.

Небольшая рыбацкая шхуна плавала на закате по побережью, разрезая неспешно багровую дорожку солнца на воде. Далила, замерев от восхищения, рассматривала длинные острые шпили минаретов, протыкающие закат. В красно-оранжевом цвете вечера город казался сказкой, смутным воспоминанием детства, а вода только подчеркивала его иллюзорность, превращая в мираж.

Быстро и неожиданно стемнело, город загорелся теперь ярче неба, поджигая и воду возле себя. Команда шхуны из пяти человек в двадцатый раз разворачивала суденышко недалеко от берега, люди устали догадываться, они только таращились на Далилу, Далила смотрела не отрываясь на город, Казимир смотрел в бинокль, а горбун спал, привалившись к свернутому большому канату на палубе.