Викторина села в черное дубовое кресло.

– Вам как будто холодно?

– Да, сэр.

Он подошел к шкафу и вернулся с двумя рюмками чегото коричневого.

– Выпейте Grand Marnier.

Она увидела, как он залпом проглотил ликер, и последовала его примеру. Ликер был сладкий, очень вкусный, у нее сразу перехватило дыхание.

– Возьмите папироску.

Викторина взяла папироску из его портсигара и сжала ее губами. Он дал ей прикурить. И снова улыбка скользнула по его лицу и спряталась в блестящих волосах.

– В себя тяните, – сказал он. – Где вы родились?

– В Пэтни, сэр.

– Это занятно! Вы только посидите минуточку спокойно. Это не так страшно, как рвать зуб, только дольше. Главное – старайтесь не заснуть.

– Хорошо, сэр.

Он взял большой лист бумаги и кусок чего-то черного и начал рисовать.

– Скажите, пожалуйста, мисс...

– Коллинз, сэр, Викторина Коллинз.

Она инстинктивно назвала свою девичью фамилию – ей это казалось более профессиональным.

– Вы сейчас без работы? – он остановился, и снова улыбка скользнула по его лицу. – Или у вас еще есть какоенибудь занятие?

– Сейчас нет, сэр. Я замужем, и больше ничего.

Некоторое время художник молчал. Было занятно следить, как он смотрит – и делает штрих. Сто взглядов – сто штрихов. Наконец он сказал:

– Чудесно! Теперь отдохнем. Само небо послало вас сюда, мисс Коллинз. Идите погрейтесь.

Викторина подошла к камину.

– Вы что-нибудь слышали об экспрессионизме?

– Нет, сэр.

– Понимаете, это значит обращать внимание на внешность, только поскольку она выражает внутреннее состояние. Вам это что-нибудь объясняет?

– Нет, сэр.

– Так. Кажется, вы сказали, что согласны, позировать... м-м... совсем?

Викторина смотрела на веселого, скользящего джентльмена.

Она не понимала, что он хочет сказать, но чувствовала что-то не совсем обычное.

– Как это «совсем», сэр?

– Совсем нагой.

– О-о! – она опустила глаза, потом посмотрела на соскользнувшие платья тех двух женщин. – Вот гак?

– Нет, вас я не стану изображать в кубистическом духе.

На впалых щеках Викторины загорелся слабый румянец. Она медленно проговорила:

– А за это больше платят?

– Да, почти вдвое – а то и больше. Но я вас не уговариваю, если не хотите. Вы можете подумать и сказать мне в следующий раз.

Она снова подняла глаза и сказала:

– Благодарю вас, сэр.

– Не стоит! Только, пожалуйста, не величайте меня «сэром».

Викторина улыбнулась. В первый раз художник увидел это функциональное явление на лице Викторины и оно произвело на него неожиданное впечатление.

– Ей-богу, – сказал он торопливо, – когда вы улыбаетесь, мисс Коллинз, я вижу вас импрессионистически. Если вы отдохнули, сядьте снова в кресло.

Викторина пошла на место.

Художник достал чистый лист бумаги.

– Вы можете думать о чем-нибудь таком, чтобы улыбаться?

Викторина отрицательно покачала головой. И это была правда.

– Ни о чем смешном не можете думать? Например, вы любите своего мужа?

– О да!

– Ну, попробуйте думать о нем.

Викторина попробовала, но могла себе представить только Тони, продающего шары.

– Нет, нет, так не годится, – сказал художник. – Не думайте о нем. Вы видели картину «Отдых фавна»?

– Нет, сэр.

– А вот у меня появилась мысль: «Отдых дриады». А насчет позирования вам, право, нечего смущаться. Это ведь совершенно безлично. Думайте об искусстве и пятнадцати шиллингах в день. Клянусь Нижинским! Я уже вижу всю картину.

Он говорил, и его глаза скользили по ней взад и вперед, а карандаш скользил по бумаге. Какое-то брожение поднялось в душе Викторины. Пятнадцать шиллингов в день! Синие бабочки!

В комнате стояла глубокая тишина. Взгляд и рука художника скользили без остановки. Слабая улыбка осветила лицо Викторины: она подсчитывала, сколько можно заработать.

Наконец его взгляд перестал скользить, и он не отрывал глаз от бумаги.

– На сегодня все, мисс Коллинз. Мне надо еще кое-что обдумать. Дайте мне ваш адрес.

Викторина быстро соображала.

– Пожалуйста, сэр, пишите мне до востребования. Я не хотела бы, чтобы муж узнал, что я... я...

– Причастны к искусству? Ну, ладно, какое почтовое отделение?

Викторина назвала отделение и надела шляпу.

– Полтора часа – пять шиллингов, спасибо. И завтра, в половине третьего, мисс Коллинз, – без «сэра», пожалуйста!