– Я боюсь!

Голос прозвучал совсем тихо и глухо, но ему стало ужасно больно. Природа с маленькой буквы вселила страх в эту девочку, которую он так любит. Природа безбожно грохотала над ее бедной головкой!

– Родная, тебя усыпят, и ты ничего не почувствуешь И сразу станешь веселая, как птичка.

Флер высвободила руку.

– Нет, нельзя усыплять, если ему это вредно. Или это не вредно?

– Думаю, что нет, родная. Я узнаю. А почему ты решила?

– Просто потому, что это неестественно. Я хочу, чтобы все было как следует. Держи мою руку крепче, Майкл. Я... я не буду глупить. Ой! Кто-то стучит, поди взгляни!

Майкл приотворил дверь. На пороге стоял Сомс – какой-то неестественный, в синем халате и красных туфлях.

– Как она? – шепнул он.

– Ничего, ничего.

– Ее нельзя оставлять одну в этой неразберихе.

– Нет, сэр, конечно, нет. Я буду спать на диване.

– Позовите меня, если нужно.

– Хорошо.

Сомс заглянул через его плечо в комнату. В горле у него застрял комок и мешал ему сказать то, что ему хотелось. Он только покачал головой и пошел. Его тонкая фигура, казавшаяся длиннее обычного, проскользнула по коридору мимо японских гравюр, которые он подарил им. Закрыв дверь, Майкл подошел к кровати. Флер уже улеглась; ее глаза были закрыты, губы тихо шевелились. Он отошел на цыпочках. Гроза уходила к югу, и гром рокотал и ворчал, словно о чем-то сожалея. Майкл увидел, как дрогнули ее веки, как губы перестали шевелиться и потом опять задвигались. «Куэ!» подумал он.

Он прилег на диван, недалеко от кровати, откуда он мог бесшумно привстать и смотреть на нее. Много раз он подымался. Она задремала, дышала ровно. Гром стихал, молния едва мерцала. Майкл закрыл глаза.

Последний слабый раскат разбудил его – и он еще раз приподнялся и поглядел на нее. Она лежала на подушках, в смутном свете затененной лампы – такая юная-юная! Без кровинки, словно восковой цветок! Никаких предчувствий, никаких страхов – совсем спокойная! Если бы она могла вот так проспать и проснуться, когда все будет кончено! Он отвернулся и снова увидел ее – далеко, смутно отраженную в зеркале; и справа – тоже она. Она была везде в этой прелестной комнате, она жила во всех зеркалах, жила неизменной хозяйкой в его сердце.

Стало совсем тихо. Сквозь чуть раздвинутые серо-голубые занавески были видны звезды. Большой Бэн пробил час.

Майкл уже спал или только задремал и что-то видел во сне. Тихий звук разбудил его. Крохотная собачонка с опущенным хвостом, желтенькая, низенькая, незаметная, проходила по комнате, пробираясь в свой уголок. «А-а, – подумал Майкл, закрывая глаза, – это ты!»

На следующий день, войдя в «Аэроплан», где его ждал сэр Лоренс, подчеркнуто элегантный, Майкл подумал: «Добрый старый Барт! Нарядился для гильотины!» – По этой белой полосочке они сразу поймут, с кем имеют дело, – сказал он, – у «Старого Форсайта» тоже сегодня хороший галстук, но не такой шикарный.

– А-а! Как поживает «Старый Форсайт»? В хорошем настроении?

– Неудобно было его спрашивать, сэр. А вы сами как?

– Совершенно как перед матчем Итона с Уинчестером. Я думаю, что мне надо за завтраком выпить.

Когда они уселись, сэр Лоренс продолжал:

– Помню, я видел в Коломбо, как человека судили за убийство. Этот несчастный положительно весь посинел. Мне кажется, что самый мой любимый момент в истории, это когда Уолтер Рэйли попросил другую рубашку. Кстати, до сих пор не установлено наверняка – были ли придворные в те времена вшивыми или нет. Что ты будешь есть, мой милый?

– Холодный ростбиф, маринованные орехи и торт с вареньем.

– Делает тебе честь. Я буду есть пилав; здесь превосходно жарят утку! Думаю, что нас сегодня выставят, Майкл. «Nous sommes trahis» – было когда-то прерогативой французов, но боюсь, что и мы попали в такое же положение. Всему виной – желтая пресса.

Майкл покачал головой.

– Мы так говорим, но мы поступаем по-другому. У нас климат не такой.

– Звучит глубокомысленно. Смотри, какой хороший пилав, не возьмешь ли и ты? Тут иногда бывает старик Фонтеной, его денежные дела не блестящи. Если нас выставят, для него это будет серьезно.

– Чертовски странно, – вдруг сказал Майкл, – как все-таки еще титулы в ходу. Ведь не верят же в их деловое значение?

– Репутация, дорогой мой, – добрый, старый английский джентльмен. В конце концов в этом что-то есть.

– Я думаю, сэр, что у пайщиков это просто навязчивая идея. Им еще в детстве родители показывают лордов.

– Пайщики, – повторил сэр Лоренс, – понятие широкое. Кто они, что они такое, когда их можно видеть?

– Когда? Сегодня в три часа, – сказал Майкл, – и я собираюсь их хорошенько рассмотреть.

– Но тебя не пропустят, мой милый.

– Неужели?

– Конечно, нет.

Майкл сдвинул брови.

– Какая газета там наверняка не будет представлена? – спросил он.

Сэр Лоренс засмеялся тоненьким, пискливым смехом.

– «Нива», – сказал он, – «Охотничий журнал», «Садовник».

– Вот я и проскочу за их счет.

– Надеюсь, что если мы и умрем, то смертью храбрых, – сказал сэр Лоренс, внезапно став серьезным.

Они вместе взяли такси, но, не доехав до отеля, расстались.