Живуч дракон идеологии, весьма, к сожалению, живуч. И сдав часть позиций, не перестает ведь упырская эта идеологи придавать законный характер тоталитарной власти партии и утверждать историческое превосходство пресловутой диктатуры пролетариата над распутными демократиями так называемого свободного мира. Хотя ясно нам было, что партийная говорильня – говорильней, надстройка – надстройкой, а перестройка-то пресловутого базиса начата – пошла она, на удивление стран и народов, пошла!

Когда Горбачев, по горделивому своему недомыслию, начал с самого легкого – с перестройки надстройки, то есть не с дел самых что ни на есть насущных, а с обольстительной гласности, китайцы, не залазя в чудовищные долги и прибегнув не к шоковой терапии, но к щадящей простой народ социальной акупунктуре, обеспечили себе сытую жизнь и начали крепить фундамент новой экономики. И вдруг – на тебе: кровавая трагедия на главной площади Пекина.

Тошно стало на душе. Жив дракон, снова, сволочь жаждет бифштексов по-танкистски с кровью, хотя по-иному мотивирует вампирские свои закидоны.

Вновь испытали мы к нему с Ирой ненависть и непревозмогаемую гадливость.

Чего от дракона ожидать? Подлянок, затейливо азиатских по форме и омерзенно совковых по содержанию? Повсюду, думаем, там в Китае гебисты, стукачи, сексоты, чокнутые маоистские фанаты да чумоватые ксенофобы, наверняка испытывающие к русским еще большую ненависть, чем к американам. Некоторый страх был у меня и перед бытовой житухой в Китае, немыслимая коммунальность которой усиливалась в воображении картинами скопления на улицах многомиллионных толп. Очередищи в забегаловки еще огромней, небось, чем в Ялте, а о трамваях в часы пик лучше вообще не думать… Из-за незнания языка были у нас страхи, оказавшиеся, в отличие от многих надуманных страхов, вполне обоснованными. Кроме того, знакомые американские бабуси, привыкшие разбивать бивуаки в Хилтонах, Шератонах и Мариоттах, запугивали нас всякими сюрреальными ужасами насчет первобытных сортиров, завалов нечистот на улицах, заразой в питьевой воде и вообще чудовищной нечистоплотностью населения, особенно в провинции.

Кстати, чем больше меня запугивают, тем отчаянней я смелею. Для того, чтобы страхи остались позади, необходимо их обогнать. Прекрасно, скажу вам, вдруг вырваться в открытое море приключений, чувствуя, как пьянит душу игривый бесенок риска и стародавняя страсть к путешествиям! Заметим, что два эти чувства воздействуют на различные, быстро размножающиеся в психике человека страхи: мощней, чем пенициллин на бациллы всякой гнусной заразы. Я вообще всю жизнь говорю и себе и друзьям: не можешь поверить – рискни, ибо рискуют для того, чтобы поверить…

Короче говоря, летим мы с Ирой, летим, и тем не менее, повторяю, все еще не верится, что в Китай мы летим, в Китай! Славно! Только вот, черт возьми, почему все-таки не бывает так, что ум с душою редко когда начисто освобождаются от крупных фобий и всяких мелких страшков? В полете про страх высоты забыл, читая занятный шпионский роман Ле Карре, зато нет-нет, а забредала в голову мысль, что летим мы хоть и по другому маршруту, чем тот самый несчастный южнокорейский боинг, гнусно сбитый Софьей Власьевной, уже, слава Небесам, агонизировавшей совместно с почками генсека Андропова, но все-таки… парность несчастных случаев – вещь не такая уж редкая в природе… если беда одна не ходит, то одна она и не летает…

Однако при взгляде на прелестных стюардесс-кореянок страхи мои идиотские не просто развеивались, но преображались в чувство необыкновенной утвержденности в воздухе.

Аляска. Пересадка. Опять же из страха перед ядовитостью халтурных китайских спиртов, проклинаемых российской прессой, беру в безналоговой лавке полгаллона старого ирландского виски – не правда ли, милы эти словесные звуки, так и булькают они аллитерационно в горле, словно само великое и любимое мое зелье… На первое время, думаю, хватит, а там – разберемся что к чему, может быть, до «Березок» шанхайской торговой зоны доберемся или до Гонконга, где, слава тем же Небесам, акула капитала все еще гуляет по буфету, а у членов китайского политбюро хватает ума не вступать с этой хитрой рыбой в последний решительный бой. Кроме того, нынешние вожди Китая хранят как зеницу ока целый ряд других мудрых заповедей башковитого Ден Сяо Пина.

Летим. Постепенно развеивается в небесах лукавое неверие в это. Нам здорово повезло: во-первых, боинг был таким полупустым, что даже северокорейскому генштабу явно не имело никакого смысла сбивать его ракетой.

Во-вторых, меня наконец-то сморило, потом добило таблеткой снотворного, а поспать в полете аж до пересадки в Сеуле – это как месяц подряд покемарить на лагерных нарах до выхода на свободу.

И вот – Сеул. Аэропорт – пошикарней иного американского. Стакан виски не взбодрил бы меня после 16 часов полета так, как взбодрила в забегаловке тарелка лапши с огненным перцем и разным гадом морским…

Снова взлетели, снова сели. Наконец-то мы в Пекине.

Первое удивление, ну просто никак не вяжущееся с ужасами, наболтанными нашими бабками-туристками: всюду в аэропорту чистота и порядок. Никакой волокиты и чекистских придирочек при проверке паспортишек и виз. Никаких провокаций со стороны таможенников. Тележки – на халяву. О как приятно было увидеть над толпой встречающих картонный плакатик: ЮЗ плюс ИРА. Не хватало на том плакатике только знака равенства и слова ЛЮБОВЬ.

Я хотел уж было возбужденно пофилософствовать насчет гениального умения китайцев многозначительно недосказать, недовыразить, недорисовать, но тут к нам бросилась будущая наша переводчица, советчица, помощница и просто подруга, показавшаяся с первого взгляда девушкой необыкновенно милой.

Хэллоу, ай эм Шао-Шю, говорит. Оговорюсь: имена китайцев звучат на самом деле не совсем так, как мы их произносим с непривычки и из-за неумения сходу соответствовать тонам низким и высоким в весьма сложной музыке – именно музыке – китайского языка. Понимая это, Шау… Шо… Со… Шю…

Сю… сразу же предложила звать ее Айрин, то есть Ирина, Ира. Кстати, я, как это водится при встречах в аэропортах мира, попытался расцеловать Шу-Сю, но моя Ира вовремя меня одернула. Она читала, что в Китае к приветственным поцелуям относятся не так, как во Внуково члены брежневского политбюро, мусолившие бывало быдловатыми своими чмокалами лакейские физиономии прибывших на поклон вассалов.