Неукротимое упрямство, которое заставило ее отправиться в Калькутту, несмотря на все предупреждения, предостережения и запреты, теперь воспламенило ее с новой силой. Она завоюет любовь Алекса, пусть даже это будет последнее, чего когда-нибудь добьется. Заставит его любить себя, несмотря на невыносимую холодность и умопомрачительную таинственность. Время и обстоятельства соединили их, и она не упустит ни малейшего шанса, чтобы завоевать Алекса.

Волна надежды прокатилась по телу, и она сбросила с себя отчаяние, как летом сбрасывают зимнюю одежду. Свет звезд отражался в ее фиолетовых глазах. Так Элизабет стояла очень долго, поглощенная своей мечтой и планами, с учащенным пульсом, совершенно не обращая внимания на холодный ветер и брызги воды. Наконец она повернулась и медленно пошла в каюту.

Лето медленно перешло в осень, осень – в зиму. Наступили первые холода. Ветер стал пронизывающим и злым, а океан покрылся корочкой льда. Все время шел снег, замедляя движение корабля, пока он почти совсем не остановился посреди холодного океана. Матросы надели шерстяные куртки, тяжелые плотные штаны и обули высокие сапоги из толстой кожи. Они слонялись по палубе с опущенными головами и согбенными спинами, стараясь держаться по двое, чтобы защититься от сильного пронизывающего ветра.

С наступлением холодов настроение команды испортилось. Дни стали мрачными, монотонными и скучными – похожими на серое безжизненное небо над головой. Часто вспыхивали ссоры. Даже Симс, всегда жизнерадостный рыжеволосый помощник капитана, ворчал и жаловался, блуждая по кораблю. Другие горько кляли судьбу, пересыпая свою речь колоритными ругательствами, которые еще год назад вогнали бы Элизабет в краску, а теперь вызывали только смех.

Люди соскучились по дому. Позади у них было длинное, мучительное путешествие, и они тосковали по своим семьям, по родине, жаждали почувствовать наконец твердую землю под ногами, поесть настоящего жирного мяса вместо этой вяленой солонины и рыбы, от которой у многих начались желудочные болезни. Томились по мягким постелям с перинами и чистым бельем, но больше всего скучали по своим женам. Слово «домой» присутствовало во всех разговорах, и с каждым днем нетерпение матросов возрастало.

Элизабет также попалась в лапы этого всеобщего беспокойства. Каждый день, одетая в просоленный плащ, она выходила на палубу невзирая на ветер и снег и напрягала глаза, стараясь увидеть вожделенную землю. Бен смеялся над ней и говорил, что Элизабет скорее ослепнет от снега, чем увидит землю, которая покажется еще очень не скоро. Она огрызалась в ответ, напоминая ему о том, что он должен заниматься своими делами, и упорно не прекращала бессменных бдений у поручня. Иногда ей казалось, что если в ближайшее время земля не покажется, она сойдет с ума.

Однажды ноябрьским утром Элизабет занималась тем, что прибирала в каюте, когда дверь с шумом распахнулась и вошли Алекс и Генри, внося с собой порыв холодного ветра, от которого пришлось нервно поежиться. Она бросила мрачный взгляд в их сторону и продолжала заниматься своими делами.

– Мисс, вы ни за что не догадаетесь, – с порога закричал Генри, бросаясь к ней. – Бен сказал, что я буду жить с ним и его семьей, когда мы приедем в Америку, и капитан подтвердил. Разве это не здорово? Бен и я – мы как родные братья!

– Это замечательно, – выдавила она из себя бледную улыбку и наклонилась к нему, чтобы обнять.

– И потом, – оживленно продолжал Генри, – я буду иметь маму и папу, и свой дом, и… – Но тут его внезапно поразила одна мысль. – Скажите, мисс, а где вы-то собираетесь жить, когда мы приедем в колонии?

Элизабет ничего не ответила, но подняла вопрошающие глаза на Алекса.

– Она будет жить у меня, Генри, – ответил он просто.

Генри немного подумал, но потом одобрительно кивнул головой н принялся дальше рассказывать о тех прелестях, которые ожидают его в Филадельфии, начиная с новой семьи и кончая горячими сливочными бисквитами на завтрак каждое утро. Элизабет слушала невнимательно, ее мысли блуждали в другом месте. Когда Генри ушел, она грустно вернулась к уборке.

Алекс, слегка облокотившись на сундук, наблюдал за ней. Разумеется, теперь она подавлена и раздражена. Никаких сомнений нет в том, что бесконечные дни в море повлияли на ее нервы самым пагубным образом, как и на всех прочих. Он пожал плечами. Что можно с этим поделать? Осталось совсем недолго ждать того часа, когда они приедут наконец домой, а до тех пор ей следует терпеть и сдерживаться.

Элизабет почувствовала его взгляд на себе и внезапно выпрямилась.

– На что ты уставился? – спросила она раздраженно.

Его презрительная улыбка кого угодно могла довести до бешенства.

– Ни на что, Лиззи. Совершенно ни на что. – Бурк достал из ящика письменного стола свою золотую эмалевую табакерку, положил ее в карман тяжелого черного плаща и направился к двери. Когда он открыл ее, Элизабет снова почувствовала порыв ледяного ветра, прошедший по комнате. Бурк ушел, дверь за ним с грохотом захлопнулась.

– Ох… ох! – Элизабет стиснула зубы, стараясь не закричать от душившего бешенства. Ничего, ровным счетом ничего не получилось из ее планов завоевания Алекса! Все усилия покорить этого разбойника оказались бесплодными: он относился к ней с этаким холодным насмешливым спокойствием, и все ее уловки не могли вызвать в нем ни тени нежности.