— Брось, Анита, ты понимаешь, о чем я.

— Может быть, — вздохнула я.

— Такое может быть потому, что ты в случайные связи не вступаешь, для тебя это больше, чем просто потрахаться, даже когда включается ardeur.

Если бы я сейчас стояла, меня бы зашатало. Мне пришлось как следует сосредоточиться на дороге.

— Джейсон, если ты хочешь что-то сказать, говори.

— Не огрызайся, Анита. Сказать я хочу вот что: даже если мы никогда больше не коснемся друг друга, я теперь на твоем радаре. Ты меня видишь. Действительно видишь.

Вид у него был глубоко удовлетворенный. А я смутилась. В таких случаях я всегда стараюсь переключиться на работу.

— Как ты думаешь, этот ликантроп, который насилует и убивает женщин, — местный?

— Я знаю, что не местный, — сказал Джейсон.

Я обернулась — он говорил более чем уверенно.

— Почему ты так уверен?

— Это был вервольф, и не из нашей стаи. В Сент-Луисе нет вервольфов, которые не входили бы в клан Трона Скалы.

— Откуда ты знаешь, что это был вервольф? Мог быть любой из дюжины видов полулюдей-полухищников.

— Он пахнет волком. — Джейсон посмотрел на меня, сдвинув брови. — Ты не учуяла в доме этого запаха?

— В основном я чуяла кровь, Джейсон.

— Иногда я забываю, что ты не из наших — пока что.

— Это комплимент или сетование?

Он осклабился:

— Ни то, ни другое.

— А откуда такая уверенность, что он не наш?

— Он не пахнет стаей.

— Забудь, что я человек и что мой нос в четыреста раз менее чувствителен и избирателен к запахам, и объясни попроще.

— В человеческом облике у меня совсем не такой хороший нос, как в волчьем. Мир просто оживает. Обоняние — почти как зрение. Если ты этого не испытала, то объяснить трудно, но в человеческом облике за зрением сразу идет осязание. В волчьем за зрением, а бывает, что и впереди него, идет обоняние.

— Ладно, пусть так. А что пользы от этого для нашего расследования?

— Польза такая: я знаю, что убийца — вервольф, и знаю, что он не из наших волков.

— Твое мнение в суде не услышат.

— Я и не думал. Честно говоря, я бы раньше тебе сказал, если бы не думал, что ты тоже это учуяла.

У него был обеспокоенный вид, и от этого он вдруг показался моложе — очарование ранней юности.

Но то, что он сказал, заставило меня задуматься.

— Почти ни одна порода ищеек не станет выслеживать вервольфа, кстати, как и любого оборотня. Собака тут же начинает трусить, скулить, выть и рваться прочь. То есть они говорят охотникам: ничем не можем помочь.

— Я знаю, что собаки нас не любят, не знал только, что так сильно.

— Зависит от породы, но вообще-то собаки предпочитают с вами не связываться. Не могу сказать, чтобы я их сильно осуждала.

— Так что идти в питомник и выбирать собаку, чтобы шла по следу, не имеет смысла.

— Ты бы весь питомник на уши поставил.

— Ладно. К чему ты это все? — снова ухмыльнулся он.

— Вот к чему. Вервольф в обличье волка может выследить этого убийцу?

Джейсон задумался, и лицо его снова стало полностью серьезно.

— Наверное, только я не думаю, что полиция согласится. Там нас тоже не слишком любят.

— Может, и не согласится, но я закину эту идею Зебровски, когда он позвонит.

— А ты уверена, что он позвонит?

— Да.

— Почему?

— Потому что у него на руках два женских трупа, и наверняка уже стоит звон в газетах и на телевидении.

— Знаешь, глядя в телевизор, читая иногда газеты или даже слушая радио, ко всему этому привыкаешь.

— Тоже верно, но это дело надо раскрывать срочно, чтобы не рисковать новыми жизнями. Зебровски позвонит, потому что они хватаются за соломинку — иначе бы тебя не загребли. Будь у Дольфа более перспективная версия, он даже такой, как сейчас, малость не в себе, не стал бы сыпать соль тебе на хвост и мне тоже.

— Ты уверена?

— Он прежде всего коп. Будь у него за кем гоняться, он бы уже гонялся и не стал бы тратить на тебя время.

— Не знаю, Анита. Я не видел, чтобы сегодня в нем было много от копа. Больше он был похож на человека, который слишком поглощен своими личными проблемами, а остальное у него на втором плане.

Я бы возразила, если бы могла, но нечего было возразить.

— Я подкину эту идею Зебровски. Если у них будет отчаянное положение, он ухватится.

— И насколько отчаянное?