— Или выбрасывает, — добавил Ашер, и от скорби в его голосе у меня перехватило горло.

Наконец-то я сняла туфли, поставила на пол и засунула в них спортивные носки.

— Когда тебя выбросили, это тебя уничтожило, — сказала я, стараясь говорить мягко, но вышло у меня как всегда.

Он обернулся ко мне. Зрачки плавали в голубом пламени, как возрождающиеся из пучины острова.

— Я хотела сказать вот что, Ашер: она выбрала то, что тебе было больнее смерти. Лишиться ее нежности, лишиться постели Жан-Клода, потому что эта постель принадлежала ей.

— Она не стала бы меня убивать, потому что обещала Жан-Клоду.

Я глянула на Жан-Клода.

— Я к ней вернулся на сотню лет при условии, что она сохранит жизнь Ашеру. Если бы он погиб, я был бы свободен.

— И она постаралась, чтобы я остался жив, — сказал Ашер, и желчью в его голосе можно было отравиться. — Бывали ночи, когда я проклинал тебя за это, Жан-Клод.

— Я знаю, mom ami. Белль Морт часто напоминала, что если бы я только позволил тебе умереть, ты был бы избавлен от такого унижения.

— Я не знал, что она предоставила тебе выбирать.

Жан-Клод отвернулся, не отвечая на взгляд друга.

— Это было себялюбиво с моей стороны. Я предпочитал, чтобы ты был жив и ненавидел меня, нежели был мертв и по ту сторону любой надежды. — Он поднял глаза, и лицо его горело эмоциями, обычную непроницаемую вежливость будто сдуло. — Я был не прав, Ашер? Ты бы предпочел умереть еще тогда?

Я сидела, глядя на них, и ждала ответа. В каком-то смысле я была публикой, а в каком-то меня вообще здесь не было.

— Были моменты, когда я жаждал смерти.

Жан-Клод отвернулся. Ашер кончиками пальцев тронул его за бархатный рукав. От этого легкого прикосновения Жан-Клод застыл неподвижно. Если он и дышал, я этого не видела.

— Прошлая ночь не была таким моментом.

Они глядели друг на друга. Пальцы Ашера едва касались руки Жан-Клода. Столько между ними было — столетия страдания, любви и ненависти. Это все будто кипело в воздухе, почти видимое в неровном свете. Я хотела сказать: поцелуйтесь и помиритесь, но знала, что этого не будет. Я не знала, что каждый из них чувствует к другому, но они не могли этого сделать без своей Джулианны. Она была мостом между ними. Тем, что позволяло им любить друг друга. Без нее они стояли на краю бездны и глядели друг на друга, разделенные пропастью, которую ни один из них не умел преодолеть.

Я никак не могла быть Джулианной. Я слишком много о ней помнила. Видит Бог, она вышивала! Она была ласковой, доброй и всем, чем я себя не считала. Но одну вещь я сделать могла.

Я слезла с кровати и подошла сперва к Ашеру, потому что его я хотела возродить. Я встала на цыпочки, и ему пришлось наклониться, чтобы поцеловать меня, но он не сопротивлялся. Я взяла его лицо в ладони, будто резную чашу из тонкого камня, которая может рассыпаться от неосторожного прикосновения. И поцеловала его нежно, будто пила из этой чаши святые дары. И я подошла к Жан-Клоду, еще ощущая на губах вкус Ашера. И его лицо я взяла в ладони и его поцеловала. Он едва ли шевелился под моими губами.

Я отступила от них.

— Ну вот, теперь мы поцеловались и помирились. Надо одеться и успеть поговорить до банкета.

Жан-Клод спросил хрипло и с придыханием, будто запыхался:

— О чем поговорить, ma petite?

— О Матери Всей Тьмы.

— Джейсон и о ней рассказал, но мы надеялись, что он не так понял.

— Не может это быть Нежная Мать, — сказал Ашер. — Она не просыпалась уже тысячу лет.

— Она не проснулась, Ашер, она ворочается в беспокойном сне.

Они переглянулись. И Ашер сказал:

— Я бы отложил в сторону все мелочи, пока мы стоим на дне этой величайшей могильной тайны.

— Какие мелочи? — спросила я.

— Вроде тех, будем ли мы menage a trois или нет.

Я покачала головой:

— Я обожаю тебя, Ашер, но у нас не осталось сейчас энергии разгребать этот эмоциональный завал. Ты понимаешь, что у тебя больше странностей насчет интимной жизни, чем у меня?

Он открыл рот, закрыл и сделал этот галльский жест — пожатие плеч.

— Мы на самом деле отличная пара в смысле выяснения отношений по типу «я же тебя еще не забил до смерти». Но сейчас давай постараемся оставить в стороне нашу личную неразбериху. Очень тебя прошу.

Он грациозно поклонился:

— Как приказывает моя леди, так я и поступаю.

— Пока это тебя устраивает, — добавила я.

Он рассмеялся, и это был хороший смех — звук, который лаской прошел по коже и заставил сжаться то, что внизу тела. Он исторг вздох из моих губ:

— А теперь — где моя одежда для этого сегодняшнего несчастья?

Конечно, я подняла вой насчет своей одежды. Черный бархат и синий шелк просто предлагали мои груди, как спелые бледные плоды. Цвета подчеркивали почти прозрачность моей кожи синевой жилок. Но я знала, что такое эта синева — кровь. Синяя кровь в венах, которая полыхнет красным, когда соприкоснется с кислородом.