— Проклятие! — пробормотал он и застыл на месте, чтобы справиться с нахлынувшей на него печалью. Всякий раз что-нибудь происходящее вызывало слишком болезненные ассоциации, резало по живому.

Жители штата Род-Айленд имели пунктик насчет номерных знаков. Трудно сказать, когда именно это началось. Может, еще первые поселенцы имели подобный пунктик в отношении тавро, которыми метили лошадей. Но Род-Айленд штат маленький, так что сперва номерные знаки его автомобилей начинались всего с одной буквы, с добавлением одно— или двузначного числа. Позже штат дорос уже до двух букв с двузначным номером. Теперь же были введены чисто цифровые номера, но регистрировать под этими номерами свои машины соглашались лишь культурные аутсайдеры, поселившиеся здесь уже значительно позже. Коренные жители Род-Айленда, желающие продемонстрировать свои давние и глубокие связи со штатом, обращались в отдел номерных знаков Управления автотранспорта, ходатайствуя о присвоении самого короткого номера. Поскольку особо престижные номера в основном доставались немногим коренным жителям с большими связями, ходатай просил номер в виде своих инициалов с приложением каких-нибудь двух цифр. Далее он владел этим номером уже до самой смерти. В буквальном смысле.

«ТХ-18»... Вероятно, Триш Хейз получила машину к своему восемнадцатилетию. Наверное, Джиллиан немало потрудилась, чтобы добыть для младшей сестры особый номер. Обрадовалась ли Триш такому подарку? Являлись ли особые номерные таблички наряду с новенькой машиной ее давней, заветной мечтой? Быть может, она радостно бросилась сестре на шею. Нежно поцеловала в щеку мать. Восемнадцатилетняя Триш Хейз, празднующая получение собственной машины. Восемнадцатилетняя Триш, готовящаяся вступить в совершенно новую, полную счастливых надежд университетскую жизнь.

Гриффин сомневался, что холодная, сдержанная Джиллиан Хейз когда-нибудь поведает об этом дне. На данный момент она, должно быть, уже продала машину и теперь разбирает одежду и вещи сестры, собираясь отказаться от дальнейшей аренды квартиры. Сержант представлял себе все эти хлопоты с предельной ясностью, потому что не так давно и сам занимался тем же. Тогда его поразил сопутствующий смерти бюрократизм, практически вторично разбивший ему сердце. Но выбирать не приходится. Разделайся с этим поскорее, всегда советуют люди. А там жизнь продолжится своим чередом, и ты, своим чередом, сможешь жить дальше.

«Водя машину с номерными знаками твоей погибшей сестры», — добавил от себя Гриффин. Это тоже продолжение жизни.

— Что вам здесь надо?

Гриффин стремительно обернулся.

В четырех футах от него стояла Джиллиан Хейз, в руке ее на манер импровизированного оружия были зажаты ключи от машины, а ореховые глаза уже начинали метать молнии. «Быстро ответь что-нибудь умное», — сказал себе полицейский.

— А?

— Какого черта вы тут делаете? — осведомилась она, чеканя каждое слово, будто заколачивала в гроб стальные гвозди. Гриффин спросил себя, уж не следует ли ему театрально прижать руки к груди.

— Вы поверите, если я скажу, что случайно оказался по соседству?

— Нет.

— Тогда не будем утруждать себя светской болтовней. — Гриффин прислонился к ее машине. О да, это явно взбесило ее.

— Отойдите от моей машины.

— Славные номерные таблички.

— Пошел вон!

— Я слышу это сегодня не в первый раз. Видимо, самое время подумать о новом лосьоне.

— Вы ведь считаете себя очень крутым, не так ли?

— Честно говоря, я терпеть не могу считать себя крутым, но для вас это просто термин для обозначения гнусного мужского эго. Красивый, интересный, великолепный, неотразимый, обворожительный, интеллектуальный, грозный даже — все это качества со знаком «плюс». А крутой... крутой означает плохой.

— Вы мне действительно не очень нравитесь, — призналась Джиллиан Хейз.

— Из-за лосьона?

— Я серьезно. И я не собираюсь отвечать ни на один ваш вопрос без своего адвоката.

— Итак, пользуясь Пятой поправкой, вы намерены хранить молчание по поводу моего лосьона? — пошутил он.

Джиллиан вздохнула, тоже скрестила руки на груди и строго посмотрела на него:

— У меня сегодня нелегкий день, сержант. У вас нет на примете какой-нибудь другой женщины, чтобы действовать ей на нервы?

— По правде сказать, нет.

— Сестры, жены, подруги?

— Сестры у меня никогда не было, и жены тоже больше нет.

— Позвольте высказать догадку: очевидно, она перестала считать вас крутым.

— Нет. Она умерла.

Тут Джиллиан наконец умолкла, поперхнувшись. Гриффин застиг ее врасплох. Лицо ее выразило замешательство, и, пожалуй, в глазах промелькнула грусть. Затем оно снова стало злым. Джиллиан Хейз не любила, когда ее застигали врасплох.

— Думаю, этот разговор неуместен, — коротко сказала она.

— Не я начал его.

— Нет, вы. Вы снова появились после того, как мы сегодня уже выставили вас вон.

— Да, но ответьте мне честно: могли бы вы спокойно засыпать по ночам, зная, что офицера полиции штата, работающего над вашим делом, с легкостью выставляют вон три женщины?

Джиллиан сердито нахмурилась, но еще больше смутилась, судя по нервному, неспокойному выражению ее лица. «Занятно, — подумал Гриффин, — когда она злится, ее глаза приобретают золотистый оттенок, а когда нервничает — становятся карими. Интересно, а когда грустит? Или, к примеру, строит козни против человека, убившего ее младшую сестру?»