— Как кролик! — выдавил он. — И-хи-хи-хи! Когда ты испуган, ты… И-хи-хи-хи… (задыхаясь) похож на…

Я нахмурился и сообразил, что сижу с прижатыми к груди руками и действительно похож на кролика на задних лапах. Я спрятал руки за спину. Мой рассерженный вид едва не доконал дракона. Ухая, всхлипывая и ловя ртом воздух, он чуть не задохнулся от смеха. От ярости я потерял голову. Схватил изумруд величиной с кулак и замахнулся, чтобы швырнуть его в дракона. Он сразу стал серьезным.

— : Положи на место! — сказал он. Глубоко вздохнув, он повернул громадную голову и посмотрел прямо на меня. Я бросил изумруд и с трудом подавил подступившую к горлу дурноту.

Не трожь, — сказал он. Старческий голос теперь был так же ужасен, как и его взгляд. Словно дракон был мертв уже тысячу лет. — Никогда, никогда, никогда не трогай моих вещей, — сказал он. Вместе со словами из его пасти вырвалось пламя, опалив мне волосы на животе и ногах. Я кивнул, весь дрожа от страха.

Вот так, — сказал он. Еще на мгновение задержал на мне взгляд и медленно-медленно отвернул голову. Затем как-то по-старушечьи, будто был — несмотря на злобу — слегка смущен, он взгромоздился обратно на груду сокровищ, распластал крылья и устроился поудобнее.

Настроение у него было препаршивое. Я засомневался, что смогу теперь что-нибудь узнать у него. Хорошо еще, если удастся выбраться отсюда живым. Я вдруг подумал о том, что он сказал: «Теперь ты знаешь, что они чувствуют, когда видят тебя». В чем-то он был прав. Впредь буду держаться от них подальше. Одно дело время от времени съедать человека — это-то вполне естественно: избавляет их от перенаселения и, возможно, от голодной смерти в суровую зиму; но совсем другое — пугать их, приводить в трепет, вызывать по ночам кошмары, просто так, развлечения ради.

— Ерунда, — сказал дракон.

Я моргнул.

Я говорю: ерунда, — повторил он, — Почему бы не попугать их? Послушай, малыш, я бы мог тебе рассказать… — Он закатил глаза под тяжелые веки и издал звук: «Гла-ах». Потом снова тяжело задышал от распиравшей его злобы.

Глупцы, глупцы, глупцы/ — прошипел он. — Вся эта чертова орава. Зачем ты пришел сюда? Почему ты беспокоишь меня? Не отвечай! — тут же добавил он, останавливая меня. — Знаю, что у тебя на уме. Я все знаю. Вот потому-то я весь такой больной, усталый и старый.

Мне очень жаль, — сказал я.

Молчи! — крикнул он. Пламя метнулось аж до самого входа в пещеру. — Знаю, что тебе жаль. В данный момент, скажем так. В этот бренный дурацкий проблеск в бесконечном унылом падении вечности.

Меня это не трогает — отнюдь! Молчи!

Его глаз резко открылся, как дыра, заставив меня молчать. Я закрыл рот. Направленный на меня глаз был ужасен. Я почувствовал, что проваливаюсь в него — неудержимо срываюсь в беззвучную пустоту. Он оставил меня падать — все ниже и ниже, навстречу черному солнцу и паукам, хотя знал, что я вот-вот погибну. Совершенно хладнокровное существо — змей до кончика хвоста.

Но в конце концов он заговорил, вернее, засмеялся, и все стало на свои места. Засмеялся, заговорил и остановил мое падение, но не из сострадания, а из холодного удовольствия знать то, что он знает. Я снова очутился в пещере, и жуткая улыбка зазмеилась на его морщинистом лице, а глаз опять наполовину закрылся.

Ты хочешь знать ответ, — сказал он. — За этим то ты и пришел. Мой совет тебе — не спрашивай!

Поступай, как я! Копи золото — но не мое золото —и стереги его!

Зачем? — сказал я.

МОЛЧИ!

Пещера озарилась белым светом от драконова пламени, и каменные стены отозвались гулким эхом. Летучие мыши разлетелись, как пыль в амбаре, потом постепенно вернулись на место, и все снова замерло, неподвижно, будто безжизненно. Взметнувшиеся было крылья дракона расслабились и опустились.

Я ждал, казалось, несколько часов, съежившись и прикрыв голову ладонями.

Потом:

— Ты хочешь узнать про Сказителя?

Я кивнул.

— Иллюзия, — сказал он. Затем едва заметно улыбнулся, но согнал с лица улыбку, словно безмерно устал, изнемог от тяжести Времени. — Видишь ли, я знаю все. — Старческий голос притворно потеплел. — Начало, середину, конец. Все. Вот, скажем, ты: сейчас ты видишь прошлое и настоящее, как и все прочие низшие существа, — память и восприятие — и никаких более высоких способностей. Но драконы, мой мальчик, обладают совершенно иным разумом. — Его рот растянулся в подобии улыбки, в которой не было ни следа удовольствия. — Мы видим все с вершины горы: все время, все пространство. В единый миг мы видим и взрыв страсти, и следнюю вспышку гнева. Не мы вызываем угасание всего, понимаешь? — Он вдруг сразу стал нетерпеливо-раздражительным, будто отвечал на возражения, которые ему выдвигали так часто, что его от них уже тошнило. — Драконам нет дела довашей куцей свободы воли. Тьфу! Слушай меня, мальчик. — Его тусклый глаз вспыхнул. — Если ты со своим знанием настоящего и прошлого вспомнишь, что некий человек поскользнулся, скажем, на банановой кожуре, или свалился со стула, или утонул в реке, то это воспоминание вовсе не значит, что ты вызвал то, что он поскользнулся, или упал, или утонул. Верно? Конечно, верно! Это случилось, и ты знаешь об этом, но знать не значит вызвать. Конечно! Всякий, кто утверждает обратное, — глупец и невежда. Вот так и со мной. Мое знание будущего не вызывает будущее. Я его просто вижу, точно так же, как вы на своем низшем уровне вспоминаете произошедшее в прошлом. И даже если, предположим, я вмешаюсь — сожгу, к примеру, чей-нибудь дворец — то ли потому, что у меня такое настроение, то ли потому, что кое-кто меня об этом попросил, — даже тогда я не изменю будущее, а всего лишь сделаю то, что видел с самого начала. Это, конечно же, очевидно. Будем считать этот вопрос решенным. Хватит о свободной воле и постороннем вмешательстве! Дракон прищурил глаз.

— Грендель!

Я подскочил.

— Ну что у тебя за скучный вид, — сказал он и сурово посмотрел на меня, черный, как полночь. — Подумай лучше, каково приходится мне, — сказал он.

Я чуть снова не сказал: «Мне очень жаль», но вовремя спохватился.

— Люди, — сказал он, потом надолго замолчал, на полняя пещеру презрением, словно ядом своего дыхания. — Я вижу, ты понимаешь их. Считающих, из меряющих, создающих теории. Все поросята любят сыр.