– Вы знаете, что для вас это пустяк!

Мамане почудилось, будто истошный вопль Летиции эхом раскатился в горах.

Кубок выпал из рук председательницы и со стуком приземлился на стерню.

Тогда участницы немой сцены ожили. Две ведьмы, выступив вперед, положили руки на плечи Летиции и аккуратно оттащили ее от бабани. Летиция не сопротивлялась.

Все ждали ответного хода бабани Громс-Хмурри. Та вскинула голову.

– Надеюсь, с госпожой Мак-Рицей все в порядке, – сказала она. – Мне показалось, она немного… не в себе.

Ответом была тишина. Маманя подобрала позабытый кубок и пощелкала по нему ногтем.

– Гм, – заметила она. – Наверняка посеребренный. Неужто бедняжка отдала за него десять долларов? Грабеж средь бела дня! – Маманя перебросила кубок куме Бивис, и та ловко поймала его на лету. – Отдашь ей завтра, Бивис?

Кума кивнула, стараясь не встречаться взглядом с бабаней.

– И все-таки нельзя, чтобы это испортило нам праздник, – бодро сказала бабаня. – Давайте-ка закончим день как положено. По обычаю. Печеной картошечкой, пастилой и давнишними историями у костра. А кто старое помянет, тому глаз вон.

Маманя почувствовала, как над полем разворачивается веер внезапного облегчения. Едва чары (которых бабаня, кстати, и не думала насылать) рассеялись, ведьмы словно вновь вернулись к жизни. Спины распрямились, плечи расправились, и даже возникла небольшая толчея – всем хотелось поскорее добраться до своей седельной сумки, притороченной к помелу.

– Старый Гоппхутор отвалил мне целый мешок картошек, – похвалилась маманя, когда вокруг уже кипела оживленная беседа. – Пойду притащу. Сумеешь развести огонь, Эсме?

Внезапная перемена в атмосфере заставила ее поднять голову. Глаза бабани блестели в темноте.

Маманя, наученная горьким опытом, ничком кинулась на землю.

Рука бабани Громс-Хмурри мелькнула в воздухе словно комета. С пальцев с треском сорвалась искра.

Костер заполыхал. Синевато-белое пламя вырвалось из гущи аккуратно сложенных веток и танцуя устремилось к небу. Резкие тени превратили лес в гравюру. Пламя посрывало шляпы, перевернуло столы, соткало фигуры и замки, и сцены знаменитых сражений, и сплетенные в пожатии руки – и заплясало по кругу. Оно оставило на сетчатке глаз жгучие пурпурные отпечатки…

И унялось. И превратилось в обычный костер.

– На забывчивость я никогда не жаловалась, – буркнула бабаня.

На рассвете бабаня Громс-Хмурри и маманя Огг по щиколотку в тумане возвращались домой. Ночь в целом удалась. Маманя сказала:

– Нехорошо ты с ними обошлась.

– Да я ничего такого не сделала.

– Ну вот чего не сделала, то и нехорошо. Все равно как выдернуть из-под человека стул, когда он уже садится…

– Кто не смотрит, куда садится, тому и сидеть незачем, – огрызнулась бабаня.

В листве выбил короткую дробь один из тех очень недолгих ливней, какие возникают, когда несколько отдельных капель не хотят идти в ногу со всеми.

– Ну ладно, – не стала спорить маманя. – Но обошлась ты с ними круто.

– Верно, – согласилась бабаня.

– А поразмыслить, так и гнусно.

– Мгм.

Маманю пробрала дрожь. Мысли, промелькнувшие у нее в голове в те несколько первых мгновений, когда Пьюси завопил…

– Я тут ни при чем, – продолжала бабаня. – Я никому не внушала ничего такого, чего вы уже не внушили бы себе сами.

– Прости, Эсме.

– Да ладно.

– Вот только… Летиция не хотела тебя с грязью мешать, Эсме. Она, конечно, злыдня, и ума не большого, и любит покомандовать, но…

– Ты ведь меня с детства помнишь, так? – перебила бабаня. – Мы ведь с тобой прошли огонь, воду и медные трубы?

– Само собой, но…

– Но ты никогда не опускалась до всяких там «я говорю вам это как друг», верно?

Маманя помотала головой. Довод был веский. Ни один дружелюбно настроенный человек так не скажет.

– А кстати, какие такие радости сулит ведьмовство? – спросила бабаня. – Слово-то какое дурацкое!

– Без понятия, – отозвалась маманя. – Я, если честно, подалась в ведьмы ради ухажеров.

– Думаешь, я не знаю?

– А твой какой был интерес, Эсме? Бабаня остановилась и поглядела сперва на морозное небо, а потом вниз, на землю.

– Не знаю, – наконец призналась она. – Наверное, такой же.

То-то и оно, подумала маманя. Возле бабаниной лачуги они спугнули оленя. У черной двери красовалась аккуратно сложенная поленница, а на парадных ступеньках лежали два мешка. В одном была большая головка сыра.