На лице девушки отразился ужас.

— Вы обвиняетесь в воровстве вторично, — напомнил судья, — и со всем прискорбием я вынужден привести приговор в исполнение.

Девушка не в силах была пошевелиться.

— Леди Тина, вы понимаете, что это означает?

— Да, господин судья, — едва слышно пробормотала она.

— Желаете ли выслушать, какой вам вынесен приговор, леди Тина? — поинтересовался судья.

— Да, господин судья, — глядя на него, ответила девушка.

— Леди Тина, вы приговариваетесь к публичному обращению в рабство.

Слова судьи потонули в одобрительном хоре голосов. Девушка обречено уронила голову. Ее уже ничего не могло спасти.

— Подведите ее к дыбе, — распорядился судья.

Человек, управлявший повозкой, подошел к связанной девушке. Он отстегнул цепь, прижимающую ее шею к кожаной подушке, и, поддерживая под руки, по-прежнему связанные за спиной, помог ей подняться по ступенькам на повозку. Она остановилась рядом с судьей и низко опустила голову.

— Леди Тина, подойдите к дыбе, — потребовал судья.

Девушка машинально, словно во сне, подошла к дыбе и прижалась спиной к металлической поверхности. Правивший повозкой человек опустился на колени и закрепил лодыжки девушки на ободе дыбы. Затем обошел ее сзади и развязал веревки, стягивающие ее запястья.

— Положи руки на голову. Разведи локти пошире, — командовал он.

Девушка послушно выполняла все, что ей говорили.

— Ложись, — приказал он, поддерживая ее за плечи.

Она легла, растянувшись на металлической, несколько выгнутой поверхности дыбы, напоминающей большое колесо. После этого человек развел ей руки, уложил ее запястья в специальные углубления на ободе дыбы и привязал их ремнями. Такую же операцию он проделал с ногами девушки, закрепив в пазах на ободе ее щиколотки. Затем широкими ремнями притянул ее колени к спицам дыбы и, когда девушка замерла на ней, словно распятая, длинным рычагом сзади еще больше выгнул центральную наружную часть колеса. Теперь у девушки не было ни малейшей возможности пошевелиться. Ее бедра оказались закрепленными намертво. Клеймо должно получиться четким и глубоким.

Человек, натянув длинные кожаные рукавицы, вытащил из жаровни раскаленное тавро для клеймения рабов. На его торце даже отсюда была заметна пылающая буква размером в целый дюйм — начальная буква слова «кейджера», означающая на горианском «рабыня». Это красивая, изящная буква.

Судья оглядел распростертую на дыбе леди Тину из Лидиуса. Она ответила ему беспомощным, наполненным беспредельным ужасом взглядом.

— Поставить клеймо на теле леди Тины, — распорядился судья. — Отныне она рабыня. — Он повернулся и медленно спустился с повозки.

Девушка у него за спиной разразилась душераздирающим воплем, утонувшим в ликующих криках зрителей.

Человек отбросил тавродержатель в жаровню и быстрыми грубыми движениями сорвал ремни с запястий и щиколоток девушки. Теперь с ней можно было не церемониться. Схватив несчастную за волосы, он рывком поставил девушку на ноги. Она захлебывалась от рыданий.

— Перед вами новоиспеченная рабыня! — громовым голосом провозгласил держащий ее за волосы человек. — Сколько мне будет предложено за нее?

— Четырнадцать медных монет! — крикнул кто-то из присутствующих.

— Шестнадцать! — перебил его другой.

В толпе я заметил двоих матросов с нашего корабля и жестом подозвал их к себе. Усердно работая локтями, они начали продираться сквозь толпу.

— Двадцать монет! — предложил стоящий поблизости скобяных дел мастер.

Я заметил, что судьи уже ушли. Не видно было и музыкантов, тех, что сопровождали двигавшуюся сюда процессию.

Рабыни, впряженные в повозку, сбились в кучу и с любопытством наблюдали за происходящим.

— Двадцать две медные монеты! — продолжал торговаться скобяных дел мастер.

Мужчина на повозке держался как заправский аукционист. Стоявшая рядом с ним девушка словно оцепенела. Казалось, она не вполне отдавала себе отчет в происходящем. Голова ее была низко опущена, волосы упали на лицо, и только капающие на грудь слезы свидетельствовали о том, что она еще жива. Вероятно, девушка пребывала в шоке. Внезапно она словно очнулась и, запрокинув голову, зашлась в истеричном, пронзительном крике, в котором смешались и раздиравшая ее боль от горящего на бедре клейма, и пережитое за день нервное потрясение.