— Так вот почему — идешь по кишлаку, и никто не гавкает, — произнес Александров. — Я все думал, в чем дело?

— А теперь пришли мы, — сказал сапер, затягиваясь сигаретой, роняя пепел на рукав. — Мстить за зо... ваших астрийцев, Евгения.

— Ну, мы не храмы пришли разрушать, — возразил Александров, насмешливо взглядывая на сапера. — И без попов. Мне все равно, кому они здесь молятся.

— А мне не все равно, — сапер помахал рукой с дымящейся сигаретой перед лицом. — Как проснусь, бывало, как вспомню, что собак перебили и огню не молятся... Сволочи. Сколько мин собачки обезвредили бы, сколько «итальянок», фугасов.

— Да ты про этих зороастрийцев, небось, только услыхал, — простодушно заметил майор.

— Петрович, какая разница, за кого. Просто всегда хотелось кому-нибудь и за кого-нибудь сердце отдать, всегда в Гренаду тянуло!

— Костя, рассказал бы ты лучше о Союзе.

— Потом, Петрович. Сначала надо выпить. И выпить за Гренаду. — Сапер оглянулся на Ямшанова. — Надеюсь, особый отдел выпьет за Гренаду?

Ямшанов обнажил зубы, сузил глаза, покачал головой.

— Гм... Ну что ж.

— Слушай, Костя, — позвал сапера Петрович.

— Да нет. Просто не пьющий в компании... как бы это сказать...

— Лучше ты, — сказал Петрович, наступая под столом на ногу саперу, — расскажи про отпуск. Как там в Союзе?

— В Союзе? Там чудеса... Цепные коты там. Сидят на золотых цепях и ходят вокруг да около, сказки говорят.

— Какие сказки? — спросил Ямшанов весело.

Майор снова наступил под столом на ногу саперу.

— Петрович, что вы, как медведь, — сказала машинистка.

Майор уставился на нее. Сообразил. Подмигнул. Катерина хмыкнула озадаченно.

Сапер с улыбкой глядел на Ямшанова.

— Сказки все те же, Ямшанов.

— Алеша, а военные песни вы знаете? — спросила Катерина.

— Афганские?

— Нет, нет. «Темную ночь». Или «Враги сожгли». Мой отец воевал и очень любит эту песню.

— Катерина, новая война — новые песни! — воскликнул Дроздов.

— Они все мутные, блатные какие-то, не люблю, — поморщилась машинистка.

Сапер засмеялся.

— Какая война? Где война?

— А что же это по-твоему? — спросил Александров.

Сапер посмотрел на него.

— Твоя любимая «Красная звезда» белым по черному пишет: учения. А это значит, все условное: противник, потери. Мины, душманы, цинкачи... Трупы ребят, за которых тебе не хотят давать ордена.

У Александрова на скулах покраснела кожа.

— Ну, как это ни называй, а стреляют, — сказал толстощекий лысоватый майор. — Выпил бы ты, Костя, чаю.

— И ты условный, Петрович, вместе со своим чаем. Мы есть, но нас нет. Все условное, весь этот полк... гора... батареи...

— Но пятнадцать лет Крабову дадут не условно, — заметил Дроздов. — Или расстреляют. А завтра еще кого-нибудь.

— Ну, это слухи, никто его не расстреляет, — возразил Александров.

— Условный суд? Условный расстрел. — Сапер засмеялся.

— Надо же как-то успокоить бабаев, — сказал черноусый Дроздов.

— Тогда надо всех, весь полк посадить! — не выдержал Александров.

— Погоди, Александров, доберутся и до тебя. Найдут за что, — засмеялся сапер. — За звон. Когда выяснят, что он пустой.

— Сколько этих кишлаков побито, — пробормотал майор.

— А может, здесь теща Кармаля жила? — Сапер обернулся к Ямшанову. — А такая информация есть в Греции?

— Я точно знаю одно: может быть, все условное и ненастоящее, но наши женщины самые что ни на есть настоящие, — ответил Ямшанов.

Сестра зааплодировала.

— Браво! Если бы вы сидели ближе, я бы вас расцеловала.

— Расцелуй меня, Лариса! Я подойду! — закричал Дроздов.

— Слишком усы колючие.

— А? Так?! Алешка! Воды!

Все с улыбками глядели на Дроздова. Он вынул из тумбочки мыло, помазок, лезвия. Алексей подал ему воду в стаканчике. Дроздов начал намыливать усы. Александров перестал улыбаться.

— Вот это шик, — тихо проговорил сапер, — гусар продает русалке усы.

Александров метнул взгляд в его сторону.

— Перестань, — сказал он Дроздову.

Но тот уже брился.

— Алеша, возьми же гитару, — с мягким упреком сказала машинистка. — Мой отец очень любит эту песню.

Чистые, с металлическим привкусом, звуки струн.