Шрифт:
Но я на своем месте и делаю то, что должен делать.
Хотя...
Ну, ладно, хватит. Сейчас я точно знаю одно: я должен быть вечером у этой горы Тандгар. Сегодня у меня одна цель: Тандгар. Интересно, что это означает, надо будет спросить у таджика. Тандгар. Неприятное название. Тандгар. Но тем не менее это моя цель, смысл сегодняшнего дня — Тандгар. И я буду думать о Тандгаре. Только о Тандгаре. Но в следующую минуту он вдруг подумал не о Тандгаре, а о Сестре, вспомнил ее поцелуй... очнулся и увидел еще одну снежинку, она упала на колено и растаяла. Южный ветер нес редкие снежины. Осадчий оглянулся. Южные вершины тонули в сером небе, но на севере хребты были отчетливо видны, и хорошо была видна конусообразная гора Тандгар. Редкие снежины налипали на броню и таяли. Осадчий взглянул на часы. Половина третьего. Через два часа стемнеет. Но если колонна будет двигаться с прежней скоростью, они успеют до наступления темноты достичь Тандгара. Осадчий вновь обернулся назад. По южным горам в долину спускался белесый сумрак. Ветер приносил оттуда все больше снега. Осадчий посмотрел на часы. Сорок минут третьего. Дорога идет в нужном направлении, Тандгар отлично виден.
Но уже в три часа белесый сумрак догнал и захлестнул колонну. Снег был тяжел, мокр, густ. Поля и дорога быстро белели. Белели люди на машинах, машины, зачехленные гаубицы, пулеметы. Колонна шла сквозь метель с прежней скоростью; но некоторое время спустя метель стала гуще, зажглись фары, машины сбавили скорость; Осадчий приказал своему водителю обогнать тральщика — ловца мин, и теперь гусеничная машина Осадчего была впереди. Осадчий напряженно смотрел вперед, боясь потерять дорогу. Но дорога еще была различима. Колонна шла сквозь метель, глухо рыча; уже пора было появиться очередному кишлаку, но впереди ничего не было — снежная толчея, и все. Колонна двигалась сквозь уплотнившееся мерцающее пространство все медленней... вдруг впереди встали желтоватые валы, распухшие мягкие сады, залепленные снегом башни. Кишлак. Кишлак проплыл мимо. Колонна вновь оказалась в зыбком пространстве, где все было неопределенно, обманчиво, опасно.
— Мы идем по дороге? — по внутренней связи спросил Осадчий.
— Н-не знаю, — ответил водитель.
— Останови.
Машина затормозила, замерла, Осадчий соскользнул вниз, в мягкую белизну, обошел машину, раскидал снег ногой.
— Что? — крикнул водитель.
— Это не дорога.
Пришли лейтенант Смирнов и заменщик.
— Надо искать дорогу, — сказал Осадчий.
— Может, переждать? — спросил лейтенант. Осадчий взглянул на него.
— Переждать? Нет. Неизвестно, когда это кончится. И только дорогу еще сильнее заметет.
Дорога была найдена, и колонна двинулась вперед.
— Ты уверен, что мы на дороге? — спросил Осадчий через некоторое время.
— Нет, — откликнулся водитель. — Стой.
Осадчий ходил в снегу, стараясь ногами нащупать дорогу, надеясь набрести на какую-нибудь дорожную примету, но земля под снегом всюду была тверда, бугриста, и все приметы тонули в снежном море, затопившем долину. Осадчий посмотрел на часы. Половина четвертого. В пять уже начнет темнеть. Хотя и так не светло. В двух шагах ничего не видно. Осадчий обернулся. В седой мгле тускло желтели пятна фар. Он вернулся к машине. Надо двигаться на север. Больше ничего не остается. Дорогу мы уже не сможем отыскать. Идти на север и надеяться, что к ночи метель прекратится и при луне колонна выйдет к Тандгару.
— Езжай, — приказал Осадчий.
— Куда?
— Прямо.
Колонна медленно, слепо шла сквозь метель на север. Время от времени Осадчий пускал ракеты. Уже было четыре часа, а метель все бушевала. Машины везли на себе белые гробы сугробов, все экипажи теперь сидели внутри, лишь на нескольких машинах одиноко маячили за пулеметами белые фигурки. Грузовики со снарядами часто буксовали, и тягачи их выдергивали из снега и ям.
Впереди разверзлась черная пропасть, водитель налег ногой на педаль, машина резко остановилась, Осадчий ударился грудью о крышку люка. Потирая грудь, он смотрел вперед. Путь колонне преграждала река. Осадчий спустился в кабину, зажег свет, достал карту. Река петляет по всей долине. И по всей долине разбросаны кишлаки. Узнав название кишлака, я бы смог определить, далеко ли до Тандгара и верно ли мы идем. Послать машины влево по реке и вправо.
Колонна осталась на месте, а две машины разведчиков отправились вдоль реки.
10
— Ну вот, заблудились, — сказал, поудобнее устраиваясь в машине, хирург. — Шереметьев, выключи печку, дышать нечем.
Шереметьев выключил.
— Да, заблудились, — повторил хирург. Он вынул пачку, размял сигарету. — Сигареты отсырели уже.
В полумраке бронированной машины вспыхнул огонек.
— Угостите, товарищ капитан, — попросил Иван.
— На. И Шереметьеву.
— Спасибо! — крикнул из кабины Шереметьев.
— Травись на здоровье. Каждая сигарета — минус пять минут.
— Ну, товарищ капитан, еще минуты здесь считать, — откликнулся Иван.
— Наоборот, здесь-то их и надо считать, — возразил хирург. — Каждая минута — это дар.
— Девочек нет, выпивки нет, — какой же это дар? Да еще если не курить, — сказал Шереметьев.
— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет, — сказал Иван.
— Того здоровеньким духи пришьют, — поправил его Шереметьев.
— Вот именно, — отозвался Иван.
— Да вы-то сами курите, — заметил Шереметьев.
— Я курю без всякой философии, Шереметьев. Тяжелая привычка. Организм требует интоксикации. Но я понимаю, что это не добро.
— И мы знаем, что вредно. Кто ж спорит. Но — приятный вред.
— Лучше прожить маленькую, но приятную жизнь, — сказал Иван.
— Жить надо, знаете как, товарищ капитан? сказать? — спросил Шереметьев.
— Скажи, — откликнулся из сумрака хирург.
— Чтобы, оглянувшись назад... чтобы оглянуться, в общем, назад и увидеть там вереницу обесчещенных баб и горы пустых бутылок. И тогда не будет мучительно больно за бесцельно прожитые годы.