Во вторник, второго августа, хоронили Андрея Ивановича Исаева.

Погода была... Впрочем, сейчас уже и не вспомню, как там насчет погоды — в тот день у меня на душе было так скверно, что на подобные мелочи я просто не обращал внимания. Что там погода — я, «шифруясь», машину оставил где-то на подступах к кладбищу, а потом, когда уже все уехали, не сразу ее и нашел. Так расстроен был, что забыл, где поставил.

Вопреки ожиданиям народу на кладбище было немного, так что моя надежда затеряться в толпе не оправдалась.

Как-то так вышло, что, дожив до тридцати двух лет, я — Игорь Прыгунов — ни разу не участвовал в похоронах ветеранов правоохранительных органов. Наш кинематограф по этому поводу весьма скромен и молчалив, поэтому я руководствовался исключительно голливудским стандартом: сверкающий катафалк, вереница не очень новых, но вполне приличных и крепких авто, вся полиция штата в полном составе, жены, дети, оркестр, журналисты — в общем, изрядное столпотворение, на фоне которого некий тайный друг усопшего ни у кого не вызовет вопросов.

А здесь было, без учета квартета убогих из похоронной команды, всего одиннадцать человек. Мать, жена, сын, дочь и семеро сотрудников — наверное, самые преданные и верные. Вот поди тут и затеряйся!

Я стоял на чьем-то «семейном» участке, располагавшемся неподалеку от свежевырытой могилы, и наблюдал за ходом погребения. Руки мои, совершенно непроизвольно и безо всякой надобности, крепко вцепились в почерневший от времени штакетник невысокой оградки, взгляд застилала красноватая влажная пелена, а к горлу подступал здоровенный ком, готовый в любую минуту выскочить наружу и превратиться в безудержные рыдания.

Странно...

Исаев не был мне близким человеком. Не друг, не брат — курирующий опер. То есть связывали нас сугубо «производственные» отношения, началом которых был жесткий шантаж с его стороны. Так что, по идее, этак убиваться мне не стоило. Особенно в свете последних событий — те, кто побывал в моей шкуре, поймут, что я имею в виду.

Неделю назад Андрей Иванович учудил: отдал мне папку с моим «оперативным делом» и сообщил, что мою подписку он уничтожил.

Я в буквальном смысле впал в ступор. То есть разинул рот, сидел как истукан и хлопал глазами. Андрей Иванович усмехнулся, легкомысленно подмигнул мне (он был слегка подшофе) и совершенно спокойно заявил:

— Меня, по всей видимости, скоро завалят. Вот, хочу на прощание долги раздать. Чтобы, значит, никто из-за меня не пострадал...

— Нет, я не шучу... В общем, ты теперь сам по себе, товарищ Бубка. В моем сейфе на тебя ничего нет. По всем документам ты проходишь под оперативным псевдонимом, без «привязок». Так что — свободен. Гуляй, куда хочешь...

Помимо всего прочего, кстати, следует заметить, что Андрей Иванович в любой момент мог упрятать меня на нары — минимум лет на десять.

Любой сексот «на подписке» (да и просто «на доверии») скажет: повезло! Это как индульгенцию выдали за все прошлые прегрешения, подарили чудесную возможность начать новую жизнь...

Теперь домовину с телом моего куратора тихонько опускают в жадно разверстую пасть земли. А всю компру на себя, которую он вернул мне, я сжег в тот же день.

Казалось бы, надо радоваться, благодарить судьбу за милость и строить планы на светлое будущее.

А я, как видите, не радуюсь.

Я в шоке.

Объясняю. Представьте себе: приходит к вам человек, этак мимоходом, хихикая и ковыряясь в ухе, сообщает, что его скоро убьют... А ровно через три дня вы узнаете, что человек и в самом деле умер. Это нормально? Да, следует, наверное, добавить: я среднестатистический тепличный индивид, профессия у меня самая мирная — врач. То есть смерть для меня, конечно, не в диковинку — в силу специфики работы, но до сего момента среди моих знакомых никто никогда этак вот планово, предварительно уведомив об этом, не умирал...

Знаете — как будто к Бездне прикоснулся. Насчет того, что она существует, я был в курсе... Но как-то в общих чертах: это были совсем чужие и безразличные мне люди...

А вот так близко никогда ранее с нею сталкиваться не доводилось. Между нами всегда был прочный и надежный буфер — дядя Андрюша.

А теперь, стало быть, у нас прямой и непосредственный контакт.

Ну и сволочь же ты, Андрей Иванович... Нехорошо поступил. Это то же самое, как если бы машинист разогнал локомотив до критической скорости и спрыгнул, предварительно сообщив пассажирам: ну все, я пошел... А вы тут давайте — как-нибудь сами!