— В таком случае не будете же вы отрицать, что поиск виновного вас возбуждает?

— Нет, возможно, нет… но…

— И что подобное возбуждение проистекает больше от процесса охоты, нежели от справедливого наказания дичи?

— Трудно сказать. Я никогда об этом не…

— И вы считаете, что это возбуждение во многом отличается от возбужденного состояния преступника? Нет, конечно же… Здесь — обычный запах крови против запаха крови.

— Синьора, я плохо понимаю смысл ваших слов.

Тем же слабым голосом она продолжила:

— Хочу, чтобы вы поняли: все это касается мужчин, и только мужчин. Мало найдется женщин, которые убивают ради удовольствия, не так ли? Не руководят они битвами, не ведут расследования, как вы. Мужчины, везде мужчины. И из всех них я, видите ли, полюбила только одного. Плох он или хорош, но я была верна ему.

— Я вовсе не хотел…

— Да нет же, вы хотите… Вы идете по следам этого убийцы и его злодеяний. Вам нужно только это.

— Разве он не убил вашего супруга? Разве вы не хотите, чтобы его поймали?

— Конечно. И вы поймаете его, я в этом уверена. Но не ждите никакой информации от меня.

— Значит, вам известно, каким образом мэтр д'Алеманио впутался в это дело?

— Смерть доказала его причастность. Когда я вчера увидела вас, услышала вашу фамилию, у меня сразу возникло нехорошее предчувствие. Мартин не всегда вел себя подобающе. Даже по отношению ко мне… Полагаю, я предвидела, чем все это кончится.

— Его смерть была связана с гравюрой… Он был откровенен с вами?

— Мартин говорил только о домашних делах. Никогда не рассказывал ни о своей работе, ни о всем прочем.

— Однако вы дали мне понять, что у вас были кое-какие подозрения…

— Я также сказала, что умолчу о них.

— Не нарушая этого молчания, вы можете хотя бы сказать мне, знаком ли он был со своим убийцей?

— Разве они не обедали вместе?

— Это я знаю, но помимо…

— А помимо начинается мое молчание.

— Синьора, помогите нам!

— Вы мне очень нравитесь, молодой Синибальди. Но все умрет вместе со мной… Считайте, что меня уже нет.

— Любое слово может быть решающим! А всякое умолчание может привести к ужасным последствиям!

— К новым жертвам? Видно, так хочет Бог. Я не пойду против Его воли накануне встречи с Ним.

Я порывисто взял ее за руку.

— Синьора д'Алеманио, мне нужно знать, кого я ищу. Можете не называть его… дайте мне какую-либо его примету…

Она сжала мою ладонь холодными пальцами.

— Все это ни к чему, мой мальчик. Будь это раньше, я оказала бы вам услугу и мы стали бы друзьями. У меня, знаете ли, не было сына. Но сейчас у меня впереди лишь несколько часов, мир воцаряется в моей душе. А после — все!

Она прикрыла глаза.

— Теперь мне надо побыть одной.

Я с сожалением отошел от умирающей, убежденный, что она больше не скажет ничего ни мне, ни другим. Уже у двери я вдруг вспомнил:

— Не могли бы вы по крайней мере сказать мне, что стало с сыном Розины?

Глаза женщины несколько оживились.

— После того случая он покинул Рим. Розина как-то узнала, что он уехал в Испанию и нанялся матросом на какую-то каравеллу.

Она кашлянула.

— Где-то бороздит море… Все-таки мужчины, знаете ли…

До полудня мы с Балтазаром опрашивали книготорговцев и печатников.

Мы беседовали с каждым в отдельности, объясняя свою задачу и под большим секретом знакомя их с обоими посланиями — к суперинтенданту и с Пасквино. Риск был очевиден: необходимо было опять касаться умозрительных заключений о серии убийств. Но даже еще не приступив к делу, мы убедились, что по городу уже пошли новые слухи. Убийство гравера не прошло незамеченным, активность людей капитана Барбери — тоже. Не о новом ли злодеянии шла речь? Неужели Донато Гирарди пострадал ни за что?

К полудню на улицах и площадях стали собираться кучки римлян. Даже те, кто вчера громко требовал смерти обжигальщика, сегодня громко убеждали, что были уверены в его невиновности. Группки все больше обрастали зеваками, которые впитывали в себя слухи и разносили дальше. К счастью, никто пока не упоминал о гравюре Босха. Это наверняка разгорячило бы головы.

Все мнения сходились на беспечности и нерадивости городских властей. Кому же, как не им, обеспечивать безопасность римлян?

Горожане волновались, а наша копилка для сведений оставалась пустой. Ни один из встреченных печатников или книготорговцев — многие совмещали обе профессии, и все принадлежали к одному и тому же цеху — не мог сказать чего-либо толкового. Осмотрев послания, все лишь неизменно заявляли, что водяные знаки на кромке бумаги были отрезаны, а иначе говоря, происхождение бумаги определить невозможно. Что же касается шрифта, то он скорее всего старого образца: классическая готика, красивая фактура, но им сейчас пользуются крайне редко, предпочитая более удобочитаемый шрифт. В довершение всего они в один голос заявляли, что люди они порядочные и не согласились бы печатать подобные тексты ни за какие деньги.