Впрочем, исследователь Зенькович, ссылаясь на писателя Ивана Стаднюка, которому вроде бы рассказывал эту историю Молотов, приводит другой ее вариант. «Ссора вспыхнула тяжелейшая, с матерщиной и угрозами. Сталин материл Тимошенко, Жукова и Ватутина, обзывал их бездарями, ничтожествами, ротными писаришками, портяночниками. Нервное перенапряжение сказалось и на военных. Тимошенко с Жуковым тоже наговорили сгоряча немало оскорбительного в адрес вождя. Кончилось тем, что побелевший Жуков послал Сталина по матушке и потребовал немедленно покинуть кабинет и не мешать им изучать обстановку и принимать решения». Сам факт беседы Стаднюка с Молотовым вызывает серьезные сомнения. А кроме прочего, интересно, какую обстановку можно было изучать и какие решения принимать, не зная положения на фронте?

И вот все тот же Молотов — огромное спасибо писателю Феликсу Чуеву, собравшему поистине бесценные свидетельства!

«Ф. Чуев.Пишут, что в первые дни войны он растерялся, дар речи потерял.

В. Молотов.Растерялся — нельзя сказать, переживал — да, но не показывал наружу. Свои трудности у Сталина были, безусловно. Что не переживал — нелепо. Но его изображают не таким, каким он был, — как кающегося грешника его изображают! Ну, это абсурд, конечно. Все эти дни и ночи он, как всегда, работал, некогда ему было теряться или дар речи терять…»

А теперь слово Лазарю Кагановичу.

«Г. Куманев [6] .Каким вы нашли Сталина в тот момент?

Л. Каганович.Собранным, спокойным, решительным.

— Интересно, какие лично он вам дал указания?

— Очень много указаний я получил. Они показались мне весьма продуманными, деловыми и своевременными.

— Вы пришли по своей инициативе или Сталин вас вызвал?

— Вызвал Сталин, он всех вызывал…»

Есть и другие свидетельства о том, что глава СССР был собран и сосредоточен — вот это в логике характера! Чем больше была опасность, тем он становился спокойнее. И апогей этого спокойствия был достигнут в недели битвы под Москвой, когда враг был в нескольких километрах от столицы. Но это было несколько позже. А пока что перед ним стала новая — и старая тоже — задача…

…Снова Сталин оказался в том же положении, что и в 1918 году в Царицыне. Тщательно курируя военную промышленность, он не считал необходимым так же опекать армию, понадеялся на своих генералов. Обнародованные в последнее время факты не оставляют камня на камне от той версии, что нападение Германии было неожиданным. Не было оно неожиданным, о нем знали, к нему готовились. Что же произошло?

Момент истины проскользнул в воспоминаниях адмирала флота Н.Г. Кузнецова. «Анализируя события последних мирных дней, предполагаю: И.В. Сталин представлял боевую готовность наших вооруженных сил более высокой, чем она была на самом деле». Первая неделя войны показала истинное положение в войсках, а также способность наркома и начальника Генштаба вести эту войну. И тогда Сталин, как и в мае 1918-го, взял командование на себя. 30 июня было принято решение о создании Государственного Комитета Обороны, к которому перешла вся власть в стране. Главой ГКО стал Сталин.

10 июля Ставка Главного командования была реорганизована в Ставку Верховного Командования и председателем ее вместо Тимошенко стал Сталин. Это был пока еще коллегиальный орган.

Но война продолжала развиваться катастрофически, для коллегиальности в государственной жизни просто не оставалось места. 19 июля Сталин заменил Тимошенко на посту наркома обороны, а 8 августа стал Верховным Главнокомандующим. Во второй раз в жизни ему поневоле пришлось стать военачальником. А кроме того, теперь ему принадлежала вся власть в государстве — и гражданская, и военная. Россия, когда опасность стала по-настоящему серьезной, отбросив демократические забавы, вернулась к проверенной веками войн абсолютной монархии.

Командовал армией он так же, как делал все в своей жизни, — чрезвычайно дотошно. Порой он знал, что происходит на фронте, лучше, чем его командующие. Маршал Жуков в своих воспоминаниях пишет:

«И.В. Сталин вызвал меня к телефону:

— Вам известно, что занят Дедовск?

— Нет, товарищ Сталин, неизвестно.

Верховный не замедлил раздраженно высказаться по этому поводу: «Командующий должен знать, что у него делается на фронте». И приказал немедленно выехать на место, с тем чтобы лично организовать контратаку и вернуть Дедовск».

Ну, по правде говоря, раздражение Верховного понять очень даже можно: не он Жукову, а Жуков должен был сообщать ему, что и где у него занято и что отбито. Впрочем, Георгию Константиновичу и в 1 944 году доставалось от Верховного точно за то же самое.

Но в таком тоне Сталин говорил далеко не со всеми своими военачальниками. Он по-прежнему был мастером нюанса, и он всегда досконально вникал в ситуацию, умел поставить себя на место человека, с которым говорил, понять, что ему нужно для того, чтобы сделать невозможное, и, если была хоть какая-то возможность, это нужное обеспечить или хотя бы поддержать словом. Кто-кто, а он превосходно чувствовал собеседника!