А у летчиков самолет не стоит. Он мчится, и каждая минута - 15 километров.

Я сижу в герметичной коробке, дышу накачанным туда жареным стратосферным воздухом и ловлю себя на мысли, что внизу горная тайга, и не дай Бог чего… И гоню от себя эти мысли. И гоню их больше четверти века.

Я принимаю тысячи, сотни тысяч решений, от правильности каждого из которых зависит ваша жизнь - тех, кто мне доверился.

Я нервничаю на работе.

Вот поэтому каждые 20 часов налета у нас считаются льготным месяцем:

240 часов - год; пятнадцать с половиной тысяч часов - 64 года. Нынче, уже на пенсии, мой льготный летный стаж перевалил за восемьдесят лет. А у моего Учителя, Солодуна, прихватившего вдобавок порядочный срок на авиахимработах, где дышат ядохимикатами и льготы еще круче, льготный стаж -аж за сто лет!

Вор все время, всю жизнь, ждет, что его поймают. Но так же можно с ума сойти. Он как-то пытается отвлечься от этих гнетущих мыслей, ну, иной раз уйдет в загул, в запой… Но это - воровство. А у нас такие мысли - это летная жизнь. И надо как-то отгонять или прятать вглубь эти сомнения: в том, к чему мы всегда готовы. И жить. И - живем. Кто не может с собой справиться - уходит на землю.

Когда у шофера чихнет двигатель, он, ну, констатирует. Когда заглохнет - выматерится. Когда заглохнет на подъеме - взмокнет, но остановится, примет меры, чтобы не скатиться вниз, сядет, перекурит, подумает…

Поверьте, когда летишь на одномоторном самолетике над бескрайней тайгой и у тебя замотает головой твой лайнер… С каким обостренным вниманием следят пилоты за петлями навески капота на Ан-2: по ним очень хорошо видна малейшая тряска.

Падали летчики на тайгу на Ан-2, были случаи. И хотя посадочная скорость у этого прекрасного самолета невелика, все равно страшно, и надо изворачиваться.

Когда над тайгой обрежет двигатель, жизнь летчика обходится без всякой земной мишуры: без лозунгов, заклинаний и беззаветной преданности, без демагогии, экивоков, полунамеков, без интриг, подсиживания, без лести и лукавства. Сама Смерть спокойно глядит тебе в глаза, брат мой небесный. Тающая высота - вот твое оставшееся время. Вот твой опыт, твои навыки, твоя воля к жизни. Вот твой адреналин. СлучилосьСдавай очередной экзамен на выживание.

Ты не летчик-испытатель, тренированный на отказы и всегда, в любую секунду готовый извернуться, спасти машину, ну, а если уж совсем не выкрутиться - то хоть катапультироваться, спастись самому. У него за спиной нет пассажиров.

Твое же умение извернуться выковывалось долгой, педантической, миллиметровой борьбой с самим собой: со своим страхом, с неумением, с постоянным ощущением дамоклова меча, с неверием в свои силы. Все это преодолевалось мучительно-занудной, тщательно продуманной, неброской, неэффектной работой внутри себя. Броская и эффектная - бабаевская посадка. Это да. Но… это финтифлюшка, с блеском, на публику… да и не всякий почувствует и поймет этот блеск.

Зато, в отличие от земли, тебя в Небе ждет откровенность. Честность. Чистота. Дух. Да или нет. Удар в лицо. Ты должен этот удар держать.

А на земле тебя ждет нищета. Нищета эта вбита годами перестройки накрепко. В воздухе дамоклов меч, на земле такой же.

Хоронили второго пилота, трагически погибшего в собственном гараже. Человек ждал новую квартиру (тогда еще "выделяли"), добыл и купил дефицитную мебель, сложил в гараже. По нищете своей, приобрел несколько канистр дешевого бензина про запас, хранил там же. Уж как оно вспыхнуло -взорвались пары бензина, его взрывом сбросило в смотровую яму, загорелась рубашка. Пламя он с себя сбил - и бросился… не на улицу, нет! Спасать свою нищету: старенькие "Жигули" и комплект несчастной мебели. Пилот, зарабатывающий за месяц на два комплекта той мебели, он, в шоке, понимал одно: беда, беда! Сгорело все! Нищий! И до такой степени это впиталось в человека, до того было вбито, втоптано в душу, что потерял рассудок, бросился снова в огонь, вытаскивал и вытаскивал - пока не сгорел. Ну, пять суток мучений в ожоговом центре - и все.

Сейчас редко у какого летчика остались старенькие "Жигули". Все заработали себе на иномарки, у нас вот, в Сибири - японские, с правым рулем. С левым рулем - очень редко у кого, потому что еще дорого. Но все равно уровень жизни летчика в нынешнее время стал заметно выше, чем пятнадцать лет назад. И за горящую мебель в гараже (не дай Бог) он уже биться не будет. Да и нет ни у кого в гараже мебели. Мебель теперь есть в любом магазине, и бесплатно привезут на дом, и занесут. Но летчик понимает: времена этой каторги, на которой его заставляют упираться хозяева, скоро безвозвратно уйдут. И он рвет жилы на этих летных заработках, пока, так сказать, идет летная путина. А уж организовать работу так, чтобы за двойную зарплату выжать вчетверо - новые хозяева жизни умеют. Ездовые псы, разинув пасти, брызгая голодной слюной, вот-вот уже ухватят лакомый кусок на палке перед носом. Забыв про все на свете, налегают они на постромки: а, ладно там - здоровье, семья, добровольная летная тюрьма месяцами по гостиницам -хватай! Хватай, еще, еще наляжем! Щелк, щелк челюстями…

А как же хочется жить достойно!

Вот он, наш летный льготный стаж.

Дали мне в экипаж на месяц нового второго пилота: пришел после длительного, больше года, перерыва в летной работе.

С ним дело было так. На годовой медкомиссии врачи засомневались насчет его желчного пузыря, быстренько поставили диагноз: желчнокаменная болезнь, надо вырезать. Ну, надо так надо. Летать-то хочется; после операции, обещали, если не будет осложнений, допустят к полетам.