Потом я спросил этого таксиста, что он чувствует, когда люди дают ему пенни. «Пенни? Мне никогда не дают пенни… Нет, погодите. Я ошибся. Я получил пять пенни на днях от Джины Лоллобриджиды».

Я попросил его рассказать об этом.

«Здесь нечего рассказывать, она очень приятная женщина, ей нравится Нью-Йорк, не нравится Голливуд, она много путешествует, я думаю, она уже уехала, и сейчас она пишет книгу».

ДЖИНА ЛОЛЛОБРИДЖИДА.

Если бы сделали так, чтобы все цены были круглыми, пенни можно было бы использовать как балласт на дне цветочных горшков.

Деньги для меня – МОМЕНТ. Деньги – мое НАСТРОЕНИЕ.

Для некоторых деньги означают купить сегодня то, что, по их мнению, будет иметь ценность завтра. КУПИТЕ ЭТО ПОДЕШЕВЛЕ, говорят они. Но у меня нет ничего, что было бы куплено раньше 1955 года. Клянусь. Ничего. Может, карандаш, который я взял на время у кого-нибудь, куплен в 1947 году. Этого не узнаешь.

Американские деньги действительно очень красиво сделаны. Мне они нравятся больше, чем любые другие. Я как-то бросил несколько купюр в Ист-Ривер с парома, идущего на Стейтен-

Айленд, просто чтобы посмотреть, как они поплывут.

Кого мы все ищем – так это человека, который сам не живет в квартире, а только платит за нее.

Если я думаю, что то, что я покупаю, стоит больше, чем я плачу, и если мне нравятся люди, у которых я это покупаю, я обязательно говорю им, что они просят с меня недостаточно.

Я неловко себя чувствую, пока не скажу им. Если я покупаю очень-очень сытный сандвич, и если человек, у которого я его купил, не знает, какой этот сандвич замечательный, я обязательно говорю ему.

Мне не кажется, что я могу заразиться микробами, когда беру деньги. У денег есть определенный иммунитет. Когда я держу деньги, я чувствую, что на долларовой бумажке не больше микробов, чем у меня на руках. Когда я провожу рукой по деньгам, они становятся для меня совершенно чистыми. Я не знаю, где они были раньше, кто их трогал и чем, но все это стирается в ту минуту, когда я до них дотрагиваюсь.

Б: Мне хотелось снять фильм, который показал бы, как грустно и лирично живется двум старушкам в комнатах, полных газет и кошек.

А: Тебе не надо делать его грустным. Ты должна просто сказать: «Вот как сегодня живут люди».

Все пространства – это одно единое пространство, как и мысли – это одна единая мысль. Но мое сознание дробит пространство на мелкие и еще более мелкие пространства, а мысли – на мелкие и еще более мелкие мысли. Получается как многоквартирный дом. Иногда я вспоминаю о едином пространстве и единой мысли, но чаще я думаю о своем многоквартирном доме. В нем горячая и холодная вода и среди прочего – огурчики Хайнц, немного вишни в шоколаде, а когда появляется мороженое Вулворт, с горячей карамелью, я точно знаю, что у меня что-то есть. (Мой дом почти все время погружен в медитацию. После полудня, вечером и по утрам он обычно закрыт.)

Твой разум преобразует одни пространства в другие. Это тяжелый труд. Множество трудных пространств. По мере того как становишься старше, у тебя появляется больше пространств и больше отделений. И больше вещей, которые надо складывать в отделения. Я считаю, что быть действительно богатым – значит иметь одно пространство. Одно большое пустое пространство.

Я действительно верен пустым пространствам, хотя как художник я создаю много ненужного. Пустое пространство никогда не пропадает зря. Зря пропадает любое пространство, где есть искусство.

Художник – это человек, создающий то, в чем у людей нет необходимости, но – по какой-то причине – как он считает, это следует им дать.

Бизнес-Искусством намного приятнее заниматься, чем Искусством как таковым, потому что Искусство как таковое не соответствует пространству, которое оно занимает, в отличие от Бизнес-Искусства. (Если Бизнес-Искусство не соответствует своему пространству, оно выходит из бизнеса).

Итак, с одной стороны, я действительно верен пустым пространствам, но с другой стороны, раз уж я занимаюсь искусством, я все-таки делаю мусор для людей, который они помещают в свои пространства, которые, по-моему, должны оставаться пустыми; то есть я помогаю людям загромождать их пространство, когда на самом деле хочу помочь им освободить его. Я захожу даже дальше в отступлении от своей философии, потому что я не могу освободить даже мои собственные про­странства. Не то чтобы моя философия изменяла мне, это я изменяю моей философии. Я чаще нарушаю то, что проповедую, чем выполняю.

Когда я смотрю на вещи, я всегда вижу пространство, которое они занимают. Я всегда хочу, чтобы пространство появилось снова, чтобы оно вернулось, потому что пространство потеряно, если что-то в нем находится. Если я вижу стул в прекрасном пространстве, то какой бы это ни был прекрас­ный стул, для меня он никогда не может быть таким же прекрасным, как пространство. Моя любимая скульптура – это сплошная стена с дырой, обрамляющей пространство за ней. Я считаю, что все должны жить в большом пустом пространстве. Это может быть и маленькое пространство, если только оно чистое и пустое. Мне нравится, как японцы все сворачивают и запирают в комодах. Но у меня не было бы даже комодов, потому что это лицемерно. Но если ты не можешь пойти до конца и чувствуешь, что тебе необходим чулан, то твой чулан должен быть абсолютно отдельным кусочком пространства, чтобы ты не слишком часто пользовался им как свалкой. Если ты живешь в Нью-Йорке, твой чулан должен быть по крайней мере в Нью-Джерси. Кроме ложной зависимости существует еще одна причина держать чулан на приличном расстоянии от места проживания – тогда ты не будешь чувствовать, что живешь рядом с собственной помойкой. Чужая помойка не так сильно беспокоит, потому что не знаешь, что там находится, но думать о собственной и знать там каждую вещицу – это может свести человека с ума.