Возвращение доктора Фу Манчи

Аннотация

Перед вами знаменитый сериал, посвященный приключениям Найланда Смита — британского детектива, вступившего в смертельную схватку против злобного гения — доктора Фу Манчи.

ГЛАВА I ПОЛУНОЧНЫЕ ВЫЗОВЫ — Когда вы в последний раз слышали о Найланде Смите? — спросил гость. И моя рука, потянувшаяся было за сифоном, замерла. — Месяца два назад. Насколько я знаю, он не любитель писать письма. — Здесь замешана женщина или что-то другое? — Скорее, что-то иное… Он не любит распространяться о своих делах, поэтому мои сведения крайне скудны… Я поставил перед преподобным Элтемом виски с содовой и подвинул к нему коробку с табаком. Благородные черты священнослужителя ничем не выдавали его жесткого характера. Его прекрасные, но, увы, поредевшие и поседевшие на висках волосы были нежны и шелковисты, и вообще он выглядел типичным британским священником, хотя в Китае стяжал себе славу «воинствующего миссионера», полностью оправдав этот титул. В частности, он был одним из тех, кто способствовал подавлению Наньянского восстания. — Знаете, — начал он проповедническим голосом, яростно набивая свою старую трубку табаком, — я никогда не переставал удивляться… — Чему? — …этому проклятому китайцу. Но после того, как мы обнаружили тайник под сгоревшим особняком на Далвич-Виллидж, я уже ничему не удивлюсь. Он зажег трубку и направился к камину, чтобы бросить туда спичку. Потрясающая, чисто британская аккуратность. — Понимаете, — продолжал пастор, стоя у каминной решетки, — невозможно судить с достоверностью, жив или мертв доктор Фу Манчи. Но, Петри, когда я представляю себе его огромный интеллект, его потрясающий талант, я… — Преподобный Дж. Д. Элтем явно с трудом подбирал слова: — Если он выжил, моей обязанностью будет… — Ну-ну? — заметил я с невольной улыбкой, облокотившись на стол. — Если этот сатанинский гений не погиб, миру на земле грозит ежеминутная опасность. Мой собеседник был крайне возбужден. Он резко двигал нижней челюстью, щелкал пальцами в подтверждение своим словам — согласитесь, несколько неожиданный темперамент, скрывающийся под сутаной. — Доктор, мы должны поехать в Китай! — воскликнул он, и глаза его засияли восторгом борьбы. — Разве вы можете чувствовать себя спокойно, зная, что он жив?! Неужели вас не страшат ночные телефонные звонки? Вспомните, как вы озирались на каждую тень, выискивая характерный взгляд зеленых глаз. А между тем, что делают сейчас его банды убийц — бирманские душители и всякая прочая шушера?.. Он надолго замолчал, задумчиво отхлебнув из стакана. — Вы, — сказал он нерешительно, — искали Найланда Смита в Египте? Я утвердительно кивнул. — Опровергайте меня, если я не прав, — продолжал он, — но у меня такое впечатление, что на самом деле вы искали девушку. И зовут ее Карамани. Не так ли? — Да, но мы так и не смогли найти ее следов. — И тем не менее вас это очень увлекло. — Ну, до тех пор, пока я не понял, что потерял ее навсегда. — Я не видел эту самую Карамани, но и по вашим, и по другим отзывам она необычайно… — Она поразительно красива. — Тут я вскочил, чтобы прекратить этот разговор. Элтем бросил на меня сочувственный взгляд. Он кое-что знал о наших с Найландом Смитом поисках этой черноглазой восточной девушки, внесшей столько романтики в мою прозаическую холостяцкую жизнь. Он знал, как трепетно я к ней отношусь и как ненавижу этого дьявола — китайского доктора, который был ее хозяином. Между тем Элтем яростно топтал мой ковер, его трубка непрестанно попыхивала, и чем-то его облик мне сейчас напоминал Найланда Смита. Конечно, между этим раскрасневшимся священником с его обманчиво-мягкой внешностью и иссушенным бирманским солнцем бронзовотелым уполномоченным британского правительства со стальным взглядом было мало общего. Однако в манерах «пастора Дэна» было что-то такое, что отдаленно напоминало мне Смита в те моменты, когда я становился невольным участником связанных с ним драматических событий. По-моему, мы с Элтемом думали об одном и том же, потому что оба пришли к мысли о докторе Фу Манчи. У меня было такое впечатление, будто я снова слышу голос Смита: «Вообразите человека — высокого, худого, узкоплечего и с кошачьими повадками, с бритым черепом, шекспировским лбом и сатанинским выражением лица. Наделите его всеми возможными восточными хитростями плюс незаурядным интеллектом, прибавьте солидное образование — и вот перед вами доктор Фу Манчи, живое воплощение легендарной „Желтой Погибели“. Естественно, этот визит Элтема — человека, причастного к трагедии двухлетней давности, сильно испортил мне настроение. А кроме того, он вдруг сказал: — Я хотел бы снова увидеться со Смитом. Очень жаль, если этот человек бесследно исчез в Бирме. Похоже, эта страна — вообще роковая для всех достойных людей. Кстати, он не был женат? — Нет, и, судя по всему, теперь уже никогда не женится. — А мне показалось, что вы намекнули об этом. — Ничего не знаю. Найланд Смит не из тех людей, чтобы об этом распространяться. — Может быть, может быть… А вы знаете, доктор, я тоже не люблю откровенничать. — Было такое впечатление, что он хотел что-то сказать и мучительно не решался. — Возможно, вы должны были бы… У меня есть в Китае некий корреспондент… — Да? — Я почувствовал, что мой интерес к собеседнику стремительно возрастает. — Я бы не хотел возбуждать тщетные надежды, будить пустые страхи, но… Доктор, — внезапно он, как девушка, залился краской, — я был не прав, ввязавшись в этот разговор. Возможно, если б я знал больше… Вы не могли бы на какое-то время забыть то, что я вам сказал? И тут зазвонил телефон. — Алло! — воскликнул Элтем. — Нет, это не доктор! Я почувствовал, что он обрадовался этому звонку, прервавшему наш разговор. — Однако, — заметил он, — сейчас уже час ночи. Я взял у него трубку. — Это доктор Петри? — спросил женский голос. — Да, кто говорит? — Миссис Хьюит почувствовала себя очень плохо. Не могли бы вы тотчас же прибыть к нам? — Разумеется, — ответил я, памятуя, что миссис Хьюит не только весьма достойная дама, но и богатая пациентка, — я буду у вас через четверть часа. На том конце провода раздались короткие гудки. — Что-нибудь срочное? — спросил Элтем, выбивая свою трубку. — Похоже… — Не сочтите за назойливость, но я хотел бы отправиться вместе с вами. Тем более что после нашего разговора мне вряд ли удастся заснуть. — Согласен. Через три минуты мы шагали по ночной пустынной улице. Легкий туман в лунном свете чем-то напоминал вуаль, небрежно накинутую на деревья, когда мы в полном молчании огибали пруд Монд. Присутствие Элтема и наш с ним недавний разговор мысленно все время возвращали меня к Фу Манчи и тем злодействам, которые он совершил, будучи в Англии. И я почувствовал, что мне сейчас просто необходим Найланд Смит. Кажется, Элтем переживал нечто подобное. Мне стоило немалого труда встряхнуться и выйти из этого состояния и то лишь тогда, когда мы почти подошли к дому моей пациентки. — Я, пожалуй, вернусь домой, — сказал Элтем. — Надеюсь, что вы ненадолго. — Пожалуй, — коротко ответил я, поднимаясь по ступеням. Меня несколько озадачило то обстоятельство, что в доме не видно было света, хотя спальня хозяйки находилась на первом этаже и выходила окнами на фасад. Минуты три или четыре я безрезультатно стучал и звонил, пока наконец мне не открыла сонная, едва одетая служанка Она воззрилась на меня с изумлением. — Миссис Хьюит вызывала врача? Девушка продолжала таращиться: — Нет, сэр, моя хозяйка крепко спит. — Но мне кто-то звонил от вас, — продолжал я настаивать с явно неуместной раздражительностью. — Во всяком случае, не от нас. У нас и телефона-то нет. Некоторое время мы довольно тупо изучали друг друга. Затем я круто повернулся и сбежал по ступеням к воротам. Улица была совершенно пуста. Дома зияли темными окнами. Что означал этот таинственный вызов? Не мог же я в самом деле ошибиться, неправильно расслышав имя своей пациентки. Его повторили дважды. И все же звонок был не из дома миссис Хьюит, теперь это было ясно. Когда-то я отнесся бы к этому эпизоду как к провозвестнику близкого несчастья, однако в тот вечер я был более склонен считать его чьей-то глупой шуткой. Где-то на полпути к дому ко мне стремительно подошел Элтем. — Доктор, сегодня вы буквально нарасхват. Едва я вернулся, как прибежала некая молодая особа и, узнав, куда вы направились, бросилась за вами. — Поразительно! — вырвалось у меня недоверчиво. — Как будто в городе нет других докторов для экстренных вызовов. — Видимо, она хотела сэкономить время, учитывая, что вы уже одеты и на улице, — объяснил Элтем. — И дом ее где-то поблизости. Должно быть, мой вид говорил о том, что я плохо понимаю происходящее. Что это — еще одна попытка неизвестного мне шутника? — Меня уже один раз одурачили, — заметил я. — Тот телефонный звонок обернулся розыгрышем… — Но на этот раз, — горячо возразил Элтем, — я чувствую, что все серьезно. Бедная девушка была в ужасном волнении. Ее хозяин сломал ногу и находится в совершенно беспомощном состоянии. Его адрес: Ректори Гроув, 280. — Где эта девушка? — спросил я с раздражением. — Она убежала, как только назвала свой адрес. — Это служанка? — Скорее всего. Я думаю, француженка. Правда, она была так закутана, что я практически не смог ее разглядеть. Мне чертовски жаль, что над вами так глупо кто-то подшутил, но на этот раз, по-моему, все серьезно. Бедняжка едва не рыдала. Поначалу она приняла меня за вас… — Да, — заметил я мрачно, — пожалуй, действительно придется идти. Сломана нога, вы говорите? Но тогда придется возвращаться домой за хирургическими инструментами. — Дорогой Петри! — горячо воскликнул Элтем. — Вы и без инструментов как-нибудь сможете облегчить страдания несчастного. А я тем временем вам их принесу прямо туда, на Ректори Гроув. — С вашей стороны это будет весьма любезно… Элтем протянул мне руку: — Просто, как и вы, Петри, я не могу оставаться равнодушным к призыву о помощи. Мне ничего не оставалось, как покориться его напору и лишь объяснить, где лежат мои инструменты. Однако, не пройдя и трехсот шагов, я опять вернулся к мысли о том, что, видимо, кто-то решил этой ночью здорово меня разыграть. В самом деле, какая-то непонятно откуда взявшаяся посреди ночи юная француженка, судя по всему, мгновенно обворожившая моего друга Элтема, превратила его в горячего ходатая по ее делам. И тут внезапно я окончательно утвердился в своих подозрениях, вспомнив, что на Ректори Гроув никогда не было дома под номером 280. Я буквально застыл на месте и стал оглядываться по сторонам. Вокруг не было ни души. Даже полицейского. Только лампа раскачивалась над перекрестком. Внутри меня нарастало беспокойство и ожидание чего-то нехорошего. Легкий ветерок тронул листву над головой и наполнил молчание ночи таинственным шепотом. В голове мелькнул проблеск догадки, но ощущение неумолимо надвигающейся опасности становилось все более тягостным. Наконец я опрометью бросился обратно к своему дому, стараясь догнать Элтема. Какое-то время я еще надеялся услышать впереди его шаги. Но лишь ночной трамвай прогрохотал как раз в тот момент, когда я достиг центральной улицы. И тут я заметил в своих окнах свет. Электричество горело даже в прихожей. Стоило мне вставить ключ в замок, как дверь тут же распахнула экономка. — Доктор, вас ожидает какой-то джентльмен, — начала было она, но я вихрем промчался мимо нее и взлетел по лестнице в свой кабинет. У моего письменного стола стоял высокий худощавый человек с бронзовым загаром на изможденном лице. Его стальные глаза были устремлены на меня. Сердце мое подпрыгнуло и замерло. Это был Найланд Смит! — Смит! — вскричал я. — Клянусь Богом, я безумно рад вас видеть. Он крепко сжал мою руку и посмотрел испытующе, однако радости в его взгляде я не уловил. С момента нашего последнего расставания он поседел и похудел еще больше. Я спросил: — Где Элтем? Услышав мой вопрос, Смит отшатнулся, как от удара. — Элтем? — внезапно он перешел на шепот. — А он разве здесь? — Мы расстались с ним на улице минут десять назад… Услышав это, Смит с яростью ударил кулаком правой руки по ладони левой, и глаза его загорелись бешенством. — Проклятье, Петри, мне, должно быть, на роду написано все время опаздывать! Так в мгновение ока подтвердились мои самые худшие предположения. Я почувствовал дрожь в ногах. — Смит, уж не думаете ли вы… — Именно, Петри. — Его голос словно провалился куда-то в пустоту. — Фу Манчи снова здесь, и как бы Элтем, помоги ему Боже, не стал его первой жертвой! ГЛАВА II ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ЭЛТЕМА Смит как сумасшедший скатился с лестницы. Я бросился за ним. Лунная ночь была прекрасна. Звезды сверкали, как в тропиках, ничего подобного я не видел со времени своих скитаний по Египту. Сияние луны затмевало уличное освещение. Стояла спокойная лондонская ночь, музыкальным фоном которой служили отдаленные звуки кэбов и автомобилей. Бросив быстрые взгляды налево и направо, Смит рванул прямиком через улицу. Я — за ним, оставив дверь открытой настежь. Следы Элтема начинались напротив моего дома и уходили на несколько сот ярдов за пруд, где терялись в гуще деревьев. Я догнал Смита, и некоторое время мы бежали бок о бок, пока я рассказывал ему о своих странных вызовах. — Все это было специально подстроено, чтобы вас разъединить, — кричал мне Смит. — Они планировали покушение в вашем доме, но, так как он вышел вместе с вами, им пришлось от этого отказаться… Поравнявшись с прудом, он замедлил бег, а потом и вовсе остановился. Спросил: — Где вы в последний раз видели Элтема? Я взял его за руку, слегка повернул вправо и указал на залитое лунным светом шоссе. — Вы видите кусты на той стороне? — спросил я. — Левее их — тропинка. Я пошел по ней, а он повернул направо. Смит подошел к самой кромке воды и некоторое время изучал ее поверхность. Что он там хотел разглядеть, уму непостижимо. Как бы там ни было, но, судя по всему, это занятие не принесло ему ничего, кроме разочарования. В полном замешательстве он повернулся ко мне, теребя мочку левого уха. И вдруг дернулся: — Вперед. Это могло произойти там, под деревьями. По его тону я понял, что он находится в крайней степени нервного напряжения. Его состояние передалось и мне. — Что именно, Смит? — Бог его знает, Петри, но я боюсь… За спиной у нас прогрохотал трамвай, развозя по домам припозднившихся рабочих. Поразительно: нас разделяло тонкое оконное стекло, но в каких разных мирах мы обретались: они — со своими заботой и усталостью — и мы — на краю ужасающей бездны. Некоторое время, затаив дыхание, мы стояли под деревьями и вслушивались в темноту ночи. Где-то в отдалении затормозила машина и через какое-то время тронулась вновь. Мы продолжали вслушиваться и тихо двинулись вперед. Смит дал мне свой пистолет. В руке у него был фонарь, луч которого тщательно ощупывал землю. Но никаких следов Элтема мы не обнаружили. Напомню, что перед заходом солнца был сильный ливень, и, хотя на открытых местах земля успела подсохнуть, под деревьями она все еще была влажной. Не пройдя и десяти шагов, мы обнаружили следы, оставленные, судя по всему, бежавшим человеком. Следы внезапно оборвались. И тут же к ним слева и справа присоединились другие, куда менее заметные. Дальше пошло какое-то месиво, будто кого-то тащили. И так вплоть до асфальтированной дороги, где, естественно, все терялось. Несколько минут, а может, и дольше, мы рыскали от дерева к дереву, от куста к кусту, заведомо страшась того, что можем внезапно обнаружить. Но наши опасения оказались напрасными. На какое-то мгновение мы застыли в полном оцепенении, тупо глядя друг на друга. А вокруг была покойная ночная мгла. Но Найланда Смита она не обманула. Бросив быстрый взгляд налево и направо, как бы мигом охватив всю окрестность, он дернулся вперед. — Живей, Петри! — вскричал он. — Они там. И мы припустили как сумасшедшие. Смит значительно меня обогнал, резво перемахивая через уличные ограждения. Как он сумел в неверном свете ночных фонарей разглядеть какую-то возню впереди нас, уму непостижимо. Но, увы, мы опоздали. Мы не добежали всего двадцати ярдов до автомобиля, когда он резко рванул с места и растворился в ночи. Смит в изнеможении прислонился к дереву. — Элтема увезли в этой машине. И, черт бы нас с вами побрал, это произошло на наших глазах. В отчаянии он начал молотить кулаком по дереву. Конечно, до ближайшей остановки такси нам было рукой подать. Но поскольку в это время там наверняка не стояло ни одной машины, это было то же самое, что за тысячу миль. И вдруг — ну, можно ли поверить в подобное стечение обстоятельств — мы услышали шум мотора, потом увидели свет фар, и Смит бросился наперерез машине, отчаянно маша руками. Завизжали тормоза. Это был большой лимузин, шофер которого, минуя Смита, чуть было не задавил меня. Из авто выбрался благопристойный джентльмен, который с яростью спросил: «Что, собственно, происходит?» Растрепанный и взмокший Найланд представился ему. — Я инспектор британской полиции и имею определенные полномочия. А кроме того, посмотрите внимательно этот документ: я имею особые полномочия от комиссара полиции Ее Величества. Человек с потерянным видом принялся изучать документы Найланда. Но мой друг не дал ему опомниться. — Сэр, мне необходим ваш автомобиль. Решается вопрос жизни и смерти. — Ну, в таком случае я уступаю вам свою автомашину. Мой шофер будет выполнять ваши указания. В конце концов, я смогу доехать и на такси. Кстати, я не представился вам. Меня зовут… Но Смиту было глубоко безразлично, как его зовут. — Гони, — заорал он шоферу. — Минуту назад вы разминулись с машиной. Можете теперь ее догнать? — Попытаюсь. Если она никуда не свернет. Смит вскочил в лимузин, буквально втащив меня за собой. — Давай! И никаких ограничений скорости. А вам, сэр, я премного обязан. Машина круто развернулась, и гонка началась. Смит был слишком возбужден и потому бросал лишь отдельные реплики. — Я гнался за этим Фу Манчи от самого Гонконга. Потерял его след в Суэце: ему удалось раньше отплыть на пароходе. А у Элтема были какие-то дела с одним из высоких чиновников в Северном Китае. Имейте это в виду. И оттуда он приехал прямо к вам. Прибыл только сегодня вечером. А Фу Манчи был послан по его душу. И, кажется, ему удалось его схватить. Теперь он будет допрашивать его. Наверняка пытать. Зачем? Петри, сегодня Китай — это своего рода политический гадючник. О многих тамошних бонзах можно порассказать до черта пикантного. Элтем знал слишком много. И на всякий случай они решили подстраховаться от утечки информации. На международном уровне… Машина так резко затормозила, что я чуть не вылетел со своего сиденья. Шофер выскочил на дорогу. Смит за ним. Но тот вскоре вернулся с криком: «Запрыгивайте, сэр! Они удирают в сторону Баттерси». Глаза парня сияли восторгом погони. Мы снова помчались. Было что-то страшное и захватывающее в этом «полете» по улицам спящего города. Мы проскочили бензоколонку, какие-то пустыри и влетели в узкий проезд, где с одной стороны тянулся ряд низких домиков, а с другой шла сплошная высокая стена. — Справа от нас — Темза, — сказал Смит, вглядываясь куда-то вперед. — Свои крысиные норы он обыкновенно устраивает на берегу. Стой! Лимузин тем временем свернул в какой-то тесный переулок и застыл у ворот. Тут и я заметил предмет наших поисков — длинный приземистый автомобиль, кажется, покинутый хозяевами навсегда. Смит выскочил из кабины, я — за ним. — Здесь может быть западня, — сказал он шоферу. — Вернитесь на перекресток и ждите нас, не привлекая к себе внимания. Но как только услышите полицейский свисток — немедленно к нам. На физиономии шофера отразилось разочарование, однако перечить он не стал. Когда он начал подавать машину назад, Смит дернул меня за руку. — Теперь мы осторожно заглянем за угол и поглядим, что там с той машиной. ГЛАВА III ПРОВОЛОЧНЫЙ ЖАКЕТ Кажется, мы были не более чем в дюжине шагов от фонаря, когда услышали шум мотора. Автомобиль, который мы считали брошенным, внезапно «ожил» и начал выкатываться на улицу. Ситуация хуже некуда, потому что теперь-то нас уж точно обнаружат. В полной панике мы с Найландом стали озираться по сторонам. Но судьба оказалась к нам милостивой — у деревянных ворот, которые были в двух шагах, наверху не было нескольких досок. Замыкающая их цепь свободно провисала. Смит использовал ее как стремя и мигом взлетел наверх. Потом подал мне руку. — Живей, Петри! В следующую секунду я был наверху вместе с ним. — Здесь с внутренней стороны есть перекладина, куда можно поставить ногу… После этих слов он провалился в темноту, а я, как законченный идиот, все еще висел на воротах, нашаривая ногами эту проклятую перекладину. Слава Богу, что прежде, чем машина успела вырулить за угол и поравняться с воротами, я все-таки ее нашел, и это мне позволило пригнуться за досками так, чтобы шофер меня не заметил. А тем временем откуда-то снизу Смит продолжал мною руководить: — Оставайтесь на месте, пока он не проедет. И учтите, что под вами находится ряд бочонков. Я держался на воротах из последних сил, пока шум мотора не затих в отдалении. После этого нащупал ногой один из бочонков и благополучно очутился на земле рядом со Смитом. Переведя дыхание, я спросил его, почему он думает, что это именно та машина, за которой мы гнались. Смит даже не дал мне закончить вопроса: — Скажите, а какому нормальному человеку может понадобиться раскатывать на своем авто в два часа ночи по этим трущобам? Что он здесь потерял? — Да. Пожалуй, вы правы. Ну, так что ж, на вылазку? — Подождите. У меня возникла одна идея. Взгляните-ка туда. Там, куда он указывал, кромешную тьму рассекал поток лунного света. Но в нем я не увидел ничего, кроме все тех же чертовых бочонков. — Там второй выход, — продолжал развивать свою идею мой друг. — И если мои расчеты правильны, это должен быть путь на причалы. Тут, как по заказу, завыла пароходная сирена. И так близко, буквально рукой подать. — Все правильно, — воскликнул Смит. — За этим поворотом должны быть ворота. Вперед, Петри! Он зажег фонарь, нашел его лучом узкий проход среди этого бочоночного нагромождения и двинулся к выходу. Но я почувствовал, что на этот раз дорога ему дается с большим трудом. Неожиданно он сказал: — Эти бочки все в жире, а мне бы хотелось взглянуть, что там, за дверью. К счастью, именно в этот момент я наткнулся на огромный плетеный короб. Совершенно пустой и, значит, вполне транспортабельный. Мы схватили его с двух сторон и взгромоздили на бочки. Затем на этот импровизированный наблюдательный пункт забрался Смит, а за ним и я. Мы огляделись. Справа от нас, на расстоянии где-то около шести футов, находились ворота к причалам. Под нами склад с уже не раз упомянутой грудой бочек. А слева, через дорогу, — довольно обшарпанное строение. Прежде оно, вероятно, было жилым домом, но теперь явно пустовало, и лишь три нижних этажа сдавались под конторы. Я слышал плеск воды в затоне, чувствовал холод с реки, над которой не смолкал характерный гул, присущий любой оживленной водной артерии, несущей грузы и людей. — Быстро вниз, — прошептал Смит, — и не шумите. Как я и подозревал, они сообразили, что мы их преследуем. И тут я почувствовал, что мне становится дурно, что земля уходит из-под ног, и мне даже пришлось ухватиться за Смита, чтобы не упасть. В ответ он только прошептал: — Видели ее? Видел! Да я ее почувствовал всем своим существом, как будто внезапно открылась старая рана. Эти огромные глаза, чувственные, слегка раскрытые губы, роскошные, струящиеся, как водопад, волосы — не могло быть никаких сомнений: в окне дома, который мы так пристально изучали, мелькнуло лицо Карамани. Та самая, которую однажды мы уже вытаскивали из лап этого чертова китайского доктора, которая стала нашей союзницей в борьбе с ним… И как поздно я спохватился, что жизнь моя станет пустой, когда я ее потеряю. — Мой бедный старый Петри, — бормотал между тем Смит. — Я знал, что она снова у него в капкане, но мне не хватало духа вам это сказать. Бог знает, какой цепью он приковал ее к себе. Но вы учтите одно: она всего лишь женщина, и все они одинаковы от Черинг-Кросс до аллеи Пагод. Его рука лежала на моем плече, а меня всего трясло до тех пор, пока я, стиснув зубы, не заставил себя проглотить этот кусок доморощенной философии Найланда Смита. А он в это время старался заглянуть в окно над входной дверью. Я присоединился к нему, и мы оба старались проделать это с максимальной осторожностью. Я увидел ее силуэт в дверном проеме как раз в момент, когда она выходила из комнаты. Однако освещение было слишком тусклым, и Смит предложил рискнуть перебраться к другому окну. И прежде, чем я успел сообразить, что конкретно он собирается делать, он был уже у бочек. Только тут я с опозданием понял… — Смит — это безумие. Вы хотите один ворваться в дом и вступить с ним в бой? — Петри, — отвечал он, — теперь я твердо уверен, что Элтем там и что они его допрашивают с применением средневековых китайских пыток. Можем ли мы терять хотя бы секунду на поиски помощников? Честно говоря, именно так я и собирался поступить. Но, с другой стороны, в предложении Смита была жутковатая, щекочущая нервы привлекательность. И я подчинился. — Достаньте пистолет, — скомандовал он, — держитесь ближе ко мне. И максимум хладнокровия. Мы пробежали по бочкам и спрыгнули на землю с ближайшей к двери. Вместе подкатили ее к открытому окну, стараясь проделать это как можно тише. Затем то же проделали со второй. Но когда громоздили на них третью, без шума все же не обошлось. Смит полез первым. Даже в темноте я смог заметить, как заходили у него желваки, какой холодный блеск появился в глазах, но внешне он сохранял такое спокойствие, как будто входил в театр, а не в логово одного из самых изощренных негодяев на земле. А я, между прочим, простил бы любому, кто знает доктора Фу Манчи, панический страх перед ним. Если честно, то я и сам его боялся, как можно бояться, скажем, скорпиона. Но когда Найланд Смит взобрался по нашей импровизированной лестнице и исчез в проеме темного окна, я, не задумываясь, ринулся за ним. Там я услышал его шепот: — У вас не трясутся руки? Учтите, что, вполне возможно, придется стрелять. А я почему-то в этот момент вспомнил свою прекрасную черноглазую Карамани, которую похитило у меня это исчадие китайских спецслужб. — Не беспокойтесь. Не подведу. Я… Слова замерли у меня на языке. Есть вещи, которые человек стремится во что бы то ни стало забыть. Но моя беда в том, что я до самой смерти буду помнить то, что в этот момент испытал. Это был леденящий ужас, хоть вызвал его «всего-навсего» человеческий стон. Но какой! Смит резко и шумно выдохнул: — Это — Элтем! Его пытают… — Нет! Нет! — раздался в этот же момент истошный женский крик, от которого у меня сердце оборвалось. — Только не это! Раздался характерный звук удара, за ним — шум борьбы. Хлопнула дверь, и послышались шаги по направлению к нам. К ним прибавился звук сдерживаемых рыданий. Дверь распахнулась, и в мерцающем свете перед нами предстала Карамани. Так как комната была абсолютно пустой, скрыться от нее возможности не представлялось. Впрочем, этого и не потребовалось. Едва девушка переступила порог, Смит обхватил ее одной рукой за талию, а другой зажал рот. В тот же миг мы втащили ее в комнату и захлопнули дверь. Я почувствовал знакомый тонкий аромат ее духов, который всегда ассоциировался у меня с восточной негой, вызывая острый приступ тоски. Увы, прошлого не вернешь… Смит велел взять у него фонарик. Я сделал это и совершенно машинально направил его на нашу пленницу. На ней были беленькая блузка и голубая юбка. Неудивительно, что в этом элегантном и простом костюме Элтем принял ее за француженку. Единственным признаком восточной роскоши была рубиновая брошь в вырезе блузки, которая волшебно сочеталась с ее прекрасной бархатной кожей. Сердце у меня заныло. Ее глаза, ставшие в этот момент огромными от ужаса, я буду помнить до могилы. А Смит тем временем продолжал командовать. Велел достать у него из правого кармана веревку и связать ее великолепные точеные запястья. Девушка не сопротивлялась. — Вяжите как следует, — продолжал свирепствовать Смит. Я вспыхнул, так как сразу понял, что он имеет в виду. Но, право, никогда еще истинный джентльмен не занимался таким недостойным делом. Наконец я ее связал, осветив напоследок еще раз фонариком. Смит перестал зажимать ей рот, но не отпустил. Она же смотрела на меня, будто не узнавая. Впрочем, на какое-то мгновение лицо ее вспыхнуло, но сразу же побледнело снова. — Теперь нужен кляп… — Смит, я не могу этого сделать! Она взглянула на Смита с мольбой. Ее глаза наполнились слезами. Она прошептала: — Умоляю, не будьте так жестоки со мной. То, как она говорила, ее неповторимый мягкий акцент всегда переворачивали мне душу. — Господи, как все вы жестоки со мной. Поверьте, клянусь вам, я буду молчать. Я не сделаю ничего, что вам может помешать спасти своего друга. Но и вы меня пожалейте… — Карамани, — отвечал я ей, — однажды мы уже тебе поверили. А сейчас — увы! — не можем. Она вздрогнула: — Вы знаете мое имя? Но ведь мы никогда не встречались… — Посмотри, запирается ли дверь? — грубо оборвал нас Смит. Загипнотизированный искренностью, сквозящей в словах нашей пленницы, я приоткрыл дверь, пошарил рукой и обнаружил торчащий из замочной скважины ключ. Смит тщательно запер дверь, и тихо-тихо, буквально на цыпочках мы двинулись обследовать сумрачные апартаменты. Под дверью слева в конце коридора была яркая полоска света. Из освещенной комнаты раздавался голос. Мы прислушались. Так и есть. Кто хоть раз слышал этот гортанный голос вперемежку со зловещим шипением, тот его ни с каким другим не спутает. Говорил доктор Фу Манчи! — Мне необходимо знать, — доносилось все более отчетливо, так как Смит начал медленно открывать дверь, — имя вашего корреспондента в Наньяне. Я предполагаю, что это может быть мандарин Ен Сун Ят, но вы не хотите этого подтвердить. — Смит тем временем приоткрыл дверь на целых три дюйма и мог уже не только слушать, но и наблюдать. — Тем не менее я знаю твердо, что кто-то из наших высокопоставленных чиновников — предатель. Если вы по-прежнему будете молчать, нам снова придется прибегнуть к допросу с пристрастием. Когда он произнес это «с пристрастием» в своей неподражаемой манере, у меня мороз пошел по коже. Подумать только! На дворе двадцатый век, а в этой проклятой комнате… Смит распахнул дверь настежь. Я сквозь пелену ужаса увидел Элтема. Он был раздет до пояса, связан и подвешен к потолку за руки. За спиной его стоял китаец в потрепанном голубом костюме и с ножом в руке. Элтем был мертвенно бледен. В первый момент я не мог понять, что у него с грудью. Затем сообразил, что это что-то вроде жакета из проволочной сетки, который стянул его так плотно, что тело вылезало из ячеек. Под ним была кровавая лужа… — Дьявол! — заорал Смит. — Они пытают его проволочным жакетом. Стреляйте же, Петри! Стреляйте в проклятого китаезу! Кошачьим прыжком человек с ножом бросился в сторону, но я поднял браунинг и с холодным расчетом, чего сам от себя не ожидал, всадил ему пулю в голову. Я увидел, как закатились его глаза. Увидел дырку от пули, прошедшей точнехонько меж бровей. Даже не вскрикнув, он рухнул на колени, потом упал ничком, вытянув руку вперед и жутко скрежеща зубами в агонии. Его косичка извивалась по полу, как змея. Ко мне полностью вернулось самообладание. Передав пистолет Смиту, я бросился вперед, схватил с пола окровавленный нож и двумя движениями перерезал веревки, на которых висел Элтем. Он рухнул мне на руки, еле слышно причитая: — Хвала Господу… Он милостив ко мне больше, чем я того заслуживаю… Петри, снимите с меня сетку… Я уже был близок к тому, чтобы сдаться. Хвала Господу… Он послал мне силы… Я расслабил, как только было можно, тиски «жакета», но пытаться снять его с Элтема было рискованно: он мог не перенести боли, несмотря на все свое мужество и выносливость. Когда я укладывал его на пол, он от боли потерял сознание. — Где же Фу Манчи? В тоне Найланда Смита слышалось беспредельное удивление. Я поднялся на ноги — все равно в этот момент от меня было мало проку бедному священнику — и огляделся. В комнате не было ничего похожего на мебель. Лишь куча мусора на полу, да керосиновая лампа висела на стене. Дверь была одна, единственное окно заделано решеткой. Однако же мы слышали голос зловещего доктора, который не перепутаешь ни с чьим другим. Голос существовал отдельно от своего хозяина. Бред какой-то. Но мы-то были в здравом уме. Понимали, где находимся, что перед нами лежит убитый китаец-палач, а рядом с ним — в глубоком обмороке его жертва. Внезапная догадка осенила нас почти одновременно. В ярости Смит бросился в коридор ко второй двери. Она была распахнута. Мы долго прощупывали темноту лучом карманного фонарика. И наконец обнаружили переговорную трубу, соединяющую обе комнаты. Смит буквально заскрежетал зубами. Но быстро взял себя в руки и сказал: — Знаете, Петри, все же кое-что мы узнали. По-видимому, Фу Манчи обещал Элтему сохранить жизнь, если тот раскроет имя своего корреспондента. И, судя по всему, он собирался сдержать слово. А это уже каким-то образом его характеризует. — Это почему же? — Элтем никогда не видел Фу Манчи. Но он знает некоторые районы Китая лучше, чем ты знаешь Стрэнд. И у него там множество влиятельных и опасных для доктора друзей. Теперь рассмотрим ситуацию. Фу Манчи отпускает Элтема в обмен на нужную информацию, оба возвращаются в Китай, и там неожиданно их пути пересекаются… Стало быть, доктору надо либо не сдержать слово и убрать Элтема, либо не показываться ему на глаза. Фу Манчи выбрал последнее. Это что-нибудь да значит… Мы направились в комнату, где оставили Карамани. Ха! И она пуста. — Петри, — горько заметил Смит, — мы проиграли вчистую. Мы упустили желтого дьявола, и он опять свободно гуляет по Лондону! Он высунулся в окно, и трель полицейского свистка прорезала темноту. ГЛАВА IV КРИК СОВЫ Вот какими обстоятельствами было отмечено появление доктора Фу Манчи в Лондоне. Они пробудили старые страхи, разбередили старые раны. И даже более — впрыснули в них яд. Я отчаянно пытался вернуться к своим занятиям, изгнать из памяти образ Карамани. Отчаянно и тщетно. Больше не было мира в душе, радость ее покинула. Осталось глумление над собой. Беднягу Элтема мы поместили в больницу, чтобы там он залечил свои страшные раны. Его поразительная стойкость служила мне укором. Смит принял ряд мер, чтобы обезопасить раненого от новых происков доктора, и они были столь успешны, что эта злобная тварь, по-видимому, решила на время оставить всякие попытки покуситься на безопасность этого героического священника и переключила свое внимание на другое. На что именно, я расскажу позже. Сумерки всегда вызывают недобрые предчувствия, ибо темнота зачастую союзница преступления. Однажды ночью, «в тот страшный час, когда могилы свое чрево открывают», рука доктора Фу Манчи потянулась за очередной жертвой. В это время я прощался с одним случайным пациентом. — Доброй ночи, доктор Петри. — Доброй ночи, мистер Форсайт, — ответил я и проводил своего гостя до двери. Тщательно заперев за ним, я выключил свет и поднялся к себе. Мой пациент был старшим офицером судна Вест-Индской компании. В море он сильно поранил руку, получилось нагноение, и когда они пришвартовались, он буквально с трапа сразу бросился ко мне. Итак, оказав ему помощь и отпустив с миром, я поднимался к себе. Часы в холле пробили час. В это время я почему-то подумал о том, что этот Форсайт мне кого-то напоминает. Дойдя до спальни, я с удивлением обнаружил, что там выключен свет. — Смит! — позвал я. — Подойдите сюда и смотрите! — ответила мне темнота. И тут я заметил силуэт моего старого друга в проеме раскрытого окна. Прекрасно его зная, я даже в темноте заметил по его напряженной позе, что он наблюдает за какими-то захватывающими событиями на улице. Я подошел и спросил, что его так заинтересовало. — Вот, обратите внимание на эту купу вязов вон там… Он схватил меня за руку, и я почувствовал, что мне передается его волнение. В том, как он произнес это, я почувствовал крайнюю степень возбуждения. Облокотившись на подоконник рядом с ним, я огляделся. Звезды сияли, царящее спокойствие ночи внушало благоговейный трепет. Лето напоминало тропики, и улица с ее пляшущими огнями выглядела в эту ночь совершенно необычно. Купы вязов внизу виделись чем-то сплошным и бесформенным. Тем не менее мой друг излучал некий магнетизм тяжелого предчувствия, который заставлял не замечать красоты ночи. Она служила лишь напоминанием о том, что среди миллионов лондонцев затаился некий злой дух, само существование которого являлось для меня научной загадкой. — Где ваш пациент? — бросил Смит. Его резкий вопрос придал моим мыслям иное направление. Действительно, ничьи шаги не нарушали тишину. Черт побери, куда, в самом деле, мог деться мой пациент? Я было высунулся из окна, но Смит тут же втянул меня обратно. — Не высовывайтесь! Я посмотрел на него с удивлением: — Это еще почему? — Сейчас скажу, Петри. Вы видели, как он уходил? — Видел. Но я не могу понять, куда он делся. Может быть, задержался почему-либо у ворот? — Похоже, — шепнул Смит, — там, под вязами, его заметили. Его рука все сильнее сжимала мое плечо, по мере того, как росло возбуждение. Надо ли описывать мое удивление? Понемногу меня стала охватывать дрожь, потому что сдержанное напряжение и обострившаяся бдительность Смита могли означать только одно — близость Фу Манчи! Одного этого слова было достаточно, чтобы я весь обратился в зрение и слух. Причем я умудрялся каким-то образом одновременно вслушиваться и в то, что происходило на улице, и в то, что могло произойти внутри дома. Сомнения, подозрения и всевозможные страхи обрушились на меня. Что понадобилось Форсайту у моих ворот? Насколько помню, я никогда его прежде не видел. И все же в облике его было что-то до боли знакомое. А что если его визит обусловлен каким-то заговором? Хотя… рана-то была настоящая. Так лихорадочно метались мои мысли при одном только воспоминании о Фу Манчи. Найланд Смит буквально тисками сдавил мою руку. — Снова там, Петри! — прошептал он. — Смотрите! Смотрите! Его команда была совершенно не нужна. Мы практически одновременно заметили это поразительное… нет, скорее сверхъестественное явление. Из темноты под вязами, как из-под земли, вырвался колеблющийся голубоватый свет. Какое-то время он парил на одном месте, а затем начал подниматься. Подобно огненному видению, вернее, огненной ведьме, он поднимался все выше, выше и выше, пока не достиг, по моим прикидкам, футов двенадцати над землей. И там внезапно померк. — Черт побери, Смит, что это могло быть? — Не спрашивайте, Петри. Такое я уже видел дважды. Мы… Внезапно он смолк. Внизу раздались быстрые шаги. Через плечо Смита я увидел, как Форсайт пересекает дорогу, перемахивает ограждение и продолжает свой путь по шоссе. Смит вскочил. — Мы должны его остановить! — вымолвил он хрипло. Он выбежал из комнаты, и я услышал, как он кубарем скатился по лестнице, крича мне: — На улицу через сад! Через боковой выход! Я его догнал как раз в тот момент, когда он распахнул дверь чулана, через который мы, открыв еще одну дверь, выбежали в сад. Легкий запах цветущего табака был едва различим. Не ощущалось ни малейшего движения воздуха. Я слышал, как впереди меня Смит поворачивает задвижку у ворот. Оставив их открытыми, мы выбежали на улицу. — Мы не должны показывать, что вышли из вашего дома, — быстро объяснял Смит. — Я пройду по улице сотню ярдов, а затем поверну назад. Вы полминуты, не более, ждете, затем двинетесь в противоположном направлении и проделаете то же самое. Как только выйдете из-под света уличных фонарей, перемахивайте ограждения и бегите к вязам. Он сунул мне в руки пистолет и исчез. Пока он был рядом, говорил, приказывал, пока я видел перед собой его лицо, глаза со стальным блеском, для меня не было никого и ничего, кроме нашей общей цели. Но, оставшись наедине с самим собой, с пистолетом в руке в этом тихом и вполне респектабельном месте, я почувствовал какую-то нереальность происходящего. Поразительно мы устроены. Повернув за угол, как было велено, я оказался в мире совершенно иных чувств и мыслей. Я уже думал не о докторе Фу Манчи, этом великом негодяе, мечтавшем о порабощении Китаем Европы и Америки, не о Найланде Смите, который встал поперек дороги зловещему китайцу, чтобы разрушить его планы, и даже не о Карамани, этой юной красавице рабыне — послушном орудии в руках Фу Манчи. Я размышлял о том, что подумает мой пациент, встретив меня в таком виде и с пистолетом в руке. Как раз в этот момент я пересек шоссе и выскочил на пустырь, что был по правую руку. И пока бежал по направлению к вязам, не переставал сам себе удивляться, а также всему тому, что мы со Смитом затеяли. Уже в пятидесяти ярдах от вязов мне пришло в голову, что если Смит решил отсечь от них Форсайта, то мы безнадежно опоздали. По моим расчетам, он давно уже должен быть среди деревьев. И я оказался прав. Пробежав еще двадцать шагов, я услышал впереди странный звук, очень напоминающий крик совы. Я не мог припомнить, чтобы здесь водились совы, но, странное дело, не придал этому никакого значения. До тех самых пор, пока не раздался страшный крик — крик ужаса, который мгновенно передался мне. На какое-то мгновение сознание мое почти выключилось, и очнулся я уже под одним из вязов. — Смит! — закричал я, теряя дыхание. — Смит, где вы? Ответом на мой крик был какой-то неописуемый звук, некая смесь рыданий и хрипа. Из темноты вывалилась страшная фигура — человек с изрезанным лицом. Он смотрел на меня невидящими глазами, его руки шарили по воздуху, будто он ослеп и обезумел от страха одновременно. Я, онемев, отпрянул назад. Человек круто повернулся и рухнул у моих ног. Внутри у него что-то клокотало и булькало. Я застыл, как в параличе, и мог лишь смотреть, как он дернулся и затих. Снова воцарилась тишина. И вдруг откуда-то из-за деревьев вынырнул Смит. Я не шевельнулся. Даже когда он подошел вплотную, я мог лишь бессмысленно на него уставиться. — Прости мне, Боже, — услышал я как бы издалека. — Я позволил ему пойти навстречу смерти, Петри. Его слова привели меня в чувство. — Смит, — мой голос не мог подняться выше шепота, — в один ужасный момент я подумал… — То же самое произошло еще кое с кем, — ответил он. — Наш бедный моряк встретил смерть, предназначавшуюся мне. Вот так, Петри! И тут я понял, почему лицо Форсайта показалось мне знакомым и почему Форсайт сейчас лежит мертвым передо мной. Кроме того, что это был красивый парень и носил легкую бородку, чертами и сложением он был точной копией Найланда Смита. ГЛАВА V СЕТЬ Мы перевернули беднягу на спину. Я опустился на колени и дрожащими, непослушными пальцами с трудом зажег спичку. Поднявшийся неожиданно ветерок чуть было ее не задул, но я вовремя прикрыл огонек ладонью. Он осветил колеблющимся светом загорелое лицо Найланда Смита, отразился неестественным блеском в его глазах. Я нагнулся, и уже гаснущей спичкой осветил лицо его двойника. — Боже! — прошептал Смит. Слабый ветерок задул спичку. За все свою хирургическую практику я ни разу не встречал что-либо столь же ужасное. Лицо мертвеца было все в крови, сочащейся из многочисленных ран у виска, под правым глазом, у подбородка, спускаясь к горлу. Они чем-то напоминали татуировку, и лицо в местах порезов неимоверно распухло. Ладони мертвеца были крепко сжаты в кулаки. Под вопросительным взглядом Смита я продолжал осматривать труп, хотя все ясно было уже с того момента, когда он вывалился из тени деревьев — мертвее не бывает. О чем я и доложил Смиту. — Причем это какая-то противоестественная… Смит, молотя правым кулаком левую ладонь, забегал туда-сюда около мертвеца. Где-то вдали проворчал автомобиль, но я все в том же оцепенении всматривался в изуродованное лицо трупа, который еще несколько минут назад был статным британским моряком. Я отметил контраст, который составляли аккуратная бородка и распухшее лицо. Кажется, я начал мешаться рассудком, но тут послышались шаги. Я вскочил. Шаги зачастили, я повернулся, и перед нами вырос констебль. — Что здесь происходит? — спросил он с повелительными интонациями в голосе, сжав кулаки и переводя взгляд со Смита на меня, с меня на того, кто лежал между нами. Затем его рука метнулась к груди, блеснуло серебро и… — Бросьте свисток! — огрызнулся Смит и выбил его из рук констебля. — Где ваш фонарь? И не задавайте дурацких вопросов! Констебль отпрянул, видимо прикидывая свои возможности справиться с нами обоими, и в это время мой друг вытащил из кармана бумагу и сунул ему в нос. — Читайте! — приказал он. — Будете выполнять мои распоряжения. — Было в его голосе что-то, заставившее полицейского изменить свое мнение о происходящем. Он осветил письмо и, судя по всему, был немало изумлен. — Если сомневаетесь, — продолжал Смит, — возможно, вам не знакома подпись комиссара полиции, позвоните в Скотланд-Ярд из дома доктора Петри. Мы сейчас туда возвращаемся. Затем он показал на мертвого Форсайта: — Помогите нам его отнести. Не нужно, чтобы нас заметили. Огласка здесь ни к чему. Понимаете? Констебль почтительно отдал честь, и все трое мы принялись за нашу скорбную работу: мы подтащили Форсайта к краю лужайки, перенесли через дорогу и внесли в дом, умудрившись не привлечь внимания бдительных соседей. Свою ношу мы водрузили на хирургический стол. — Надо сделать вскрытие, Петри, — распорядился Смит. — Констебль позвонит в скорую, а я тут должен еще кое-что исследовать. Он взбежал по лестнице в свою комнату и через минуту скатился вниз. Хлопнула входная дверь. — Телефон в холле, — сказал я констеблю. — Благодарю вас, сэр! Он вышел из операционной, а я зажег лампу над столом и стал изучать отметины на лице Форсайта. Как я уже говорил, они имели форму продолговатых наколок, причем довольно глубоких и какой-то странной грушевидной формы. Одна такая ранка была на правом глазу. Но самым странным были симптомы, или нет, скорее манера поведения Форсайта, когда он буквально вывалился из-за деревьев на меня. У него явно были поражены мускулы речевого и дыхательного аппаратов. И это лилово-синее лицо, испещренное мелкими ранками (они были и на горле), ввергло меня в состояние глубокой задумчивости. Мысленно я перебирал все известные мне причины смерти, которые подходили бы к данному случаю. Но я так и не пришел к сколь-либо приемлемому выводу. Подробный осмотр тела тоже ничего не дал. Небо уже посерело, предвещая близкий рассвет, когда явились полицейские вместе с каретой скорой помощи и забрали тело Форсайта. Я как раз снимал свое кепи с вешалки, когда возвратился Найланд Смит. — Смит! — воскликнул я. — Вы нашли что-нибудь? Он стоял посреди холла в сером свете зарождающегося утра и растерянно тянул себя за мочку уха. Было видно, как осунулось за ночь его загорелое лицо. Глаза его горели тем лихорадочным блеском, который, признаюсь, одно время я так не любил. Однако со временем научился понимать, что он свидетельствует о чудовищном нервном возбуждении. В эти периоды Смит, как правило, был в состоянии действовать с поразительным хладнокровием, а все его способности обострялись до предела. На мой вопрос он тем не менее не ответил. — Есть у вас молоко? — спросил он резко. Это было так неожиданно, что какое-то время я собирался с мыслями. — Молоко?! — Да-да, Петри! Я буду вам весьма обязан, если вы найдете хотя бы немного молока. Я уже повернулся, чтобы спуститься в кухню, когда вдруг… — Петри! И остатки тюрбо* 1 после нашего вчерашнего обеда тоже были бы крайне желательны. А еще мне нужна небольшая лопатка или совок. Моя нога замерла на первой ступени лестницы. 1 Тюрбо — рыбное блюдо. — Смит, вы что, издеваетесь?.. Он сухо рассмеялся. — Прости, старина, — ответил он. — Я был так занят своими мыслями, что не успел подумать, какими дикими могут показаться мои просьбы. Клянусь, эти свои странности я объясню позднее. А сейчас время слишком дорого. Нет, он явно не шутил, и я буквально слетел по лестнице. Через несколько мгновений у него уже были садовый совок, блюдо с холодной рыбой и стакан молока. — Спасибо, — сказал Смит, — вот только если бы вы перелили молоко в кувшин… Мое удивление превзошло все возможные пределы, но я, ни слова не говоря, вышел и вернулся с кувшином, в который он и вылил молоко. Затем, сунув совок в карман, взяв тарелку с холодным тюрбо в одну руку, а кувшин с молоком в другую, он направился к двери. И уже открыл ее, но в этот момент его осенила новая идея. — Петри, не сочтите за труд, — мой пистолет. Я молча протянул ему пистолет. — Только не подумайте, что я вас мистифицирую, — заметил он с легкими извиняющимися интонациями, — но если мы пойдем вдвоем, это может сорвать мой план. Я скоро вернусь. Тем временем холодный утренний свет уже залил прихожую. Дверь за ним захлопнулась, и я поднялся к себе в кабинет, из окна которого было видно, как Найланд Смит пересек газон и исчез в утреннем тумане, держа направление на группу из девяти вязов. Некоторое время я сидел у окна, наблюдая восход солнца. Под окном прошагал полицейский. За ним шаткой походкой проследовал припозднившийся гуляка в вечернем смокинге. Ощущение реальности начало понемногу возвращаться ко мне. И все же я помнил, что там, за пеленой тумана, проделывал какие-то фокусы с тарелкой холодного тюрбо, кувшином молока и садовым совком человек, которого закон наделил самыми высокими полномочиями; за спиной которого стоит правительство Великобритании; сфера деятельности которого простирается на всем пространстве от Рангуна до Лондона. Далеко справа, у кромки газона, остановился трамвай, затем тронулся вновь. Его желтоватые огни мигали в серой мгле, однако меня интересовало не столько это зрелище, сколько одинокий путешественник, который сошел на остановке. Трамвай прогрохотал под окном, а я изо всех сил старался разглядеть загадочную фигуру, которая пересекла шоссе и двинулась по газону. Это была женщина, несшая что-то вроде большого мешка или свертка. Надо быть самым заскорузлым материалистом, чтобы отрицать присутствие в нас неких мистических сил, которыми мы не умеем управлять, но, которые, при случае, великолепно руководят нашими действиями. Внезапно мне страстно захотелось узнать, кто же эта одинокая путешественница, пересекающая газон в столь ранний час. Без какого-либо четкого плана действий я сбежал по лестнице, надел кепи, выскочил из дома и пересек газон в том направлении, где предположительно мог столкнуться с одинокой странницей. Но случаю было угодно, чтобы я ошибся в расстоянии, и мое приближение к ней скрыл кустарник. Поэтому, оставаясь незамеченным, я мог видеть, как она присела на мокрую траву и стала развязывать узел. Она была одета в какие-то неразличимого цвета лохмотья, носила вульгарную соломенную шляпку и плотную вуаль. Но когда она развязывала узел, мне удалось заметить, что руки ее тонки и белы. Я заметил также, что рядом с ней на земле лежат чудовищного вида матерчатые рукавицы. Между тем «странница» развязала узел и вытащила из него нечто, напоминающее миниатюрную сеть для ловли креветок. Я вышел из кустов, молча пересек разделяющее нас расстояние и подошел к ней вплотную. Легкий аромат духов коснулся меня, и — проклятье! — все те же таинственные благовония древнего Египта взволновали душу. Все волшебство Востока было в этом аромате, и я отлично знал, кто может им так коварно пользоваться. Я склонился над женщиной. — Доброе утро. Не могу ли я вам чем-либо помочь? Женщина вскочила, как спугнутая косуля, и неподражаемо гибким движением восточной танцовщицы отпрянула. В лучах восходящего солнца на пальцах мнимой бродяжки сверкнули драгоценные камни. Сердце мое упало. С огромным трудом мне удалось выговорить: — Нет повода для беспокойства… Она замерла, не спуская с меня глаз. Даже под плотной вуалью я различал их сверкание. Нагнувшись за сеткой, я услышал ее тяжкий вздох и какое-то невнятное бормотание. Но этого для меня было вполне достаточно. — Однако, это не силки для птиц, — сказал я нарочито безразличным тоном. — За какой же невиданной пташкой ты охотишься, Карамани? Резким движением она сбросила вуаль и ужасную шляпу. Ее роскошные волосы тотчас раскинулись по плечам, упали на лоб, ее взгляд прожигал меня насквозь. Как прекрасны в этот момент были ее глаза, казалось, вобравшие всю красоту египетских ночей. И как часто я видел их во сне! Постоянно бороться со страстным желанием обладать женщиной, с которой был уже близок, — только идиот не знает, какая это страшная мука. Для настоящего мужчины нет ничего мучительнее. Но это была моя доля, мое наказание непонятно за какие грехи. И вот передо мной эта женщина, эта прекрасная рабыня исчадия рода человеческого, доктора Фу Манчи. — Вероятно, вы опять приметесь утверждать, что не знаете меня, — начал я несколько грубовато. Губы ее дрогнули, но ответа не последовало. — Порой забывчивость — одно из самых удобных свойств, — продолжал я с горечью, но тут же решил себя одернуть. Ведь слова мои были продиктованы лишь малодушным стремлением услышать ее оправдания. Ну, не глупость ли надеяться на это? Я стал рассматривать сетку. К ней было прикреплено приспособление с сильной пружиной. Совершенно очевидно, что это была разновидность ловушки. — Что вы собирались делать? — спросил я довольно резко, в душе любуясь изысканным рисунком ее губ и проклиная себя за их дрожь. Тогда она заговорила: — Доктор Петри… — Да? — Кажется, вы сердиты на меня не столько за то, чем я занимаюсь, сколько за то, что я вас забыла… Однако… — Не выворачивайте вещи наизнанку, — с деланной строгостью прервал я ее. — Если вам понадобилось забыть все, что между нами было, — ради Бога! Но отвечайте на мои вопросы! В отчаянии она заломила руки. Во всяком случае, в ее голосе оно звучало вполне натурально: — Почему вы так обращаетесь со мной? (О, этот неподражаемый акцент. Я с ума сойду!) Бросьте меня в тюрьму! Убейте! — Тут она топнула своей прелестной ножкой. — Убейте за все, что я натворила. Но не мучьте меня, не сводите меня с ума своими упреками, что я вас забыла. Говорю вам… и готова повторять вновь и вновь… До того времени, как вы ночью на прошлой неделе явились кого-то спасать от… (о, это не было уловкой — Карамани действительно испытывала мучительное колебание, прежде чем назвать имя Фу Манчи) от него , я вас ни разу, ни разу не видела! Ее взгляд горел страстным желанием обнаружить хоть какие-то признаки того, что я ей поверил. Во всяком случае, так в этот момент я с горечью думал. Однако факты были против нее. — Ваши заявления ничего не стоят, — отвечал я, стараясь придать как можно более холода своим словам — Вы — предательница. Вы предаете тех, у кого хватает безумия вам довериться… — Я не предательница! — обожгла она меня взглядом. (Боже мой! Ну что за глаза…) — Все это чушь. Вы прикинули, что вам выгоднее служить Фу Манчи, чем хранить верность своим друзьям. Ваше «рабство» — а по-другому это и не назовешь, — очевидно, не слишком обременительно. Вы помогаете Фу Манчи заманить в ловушку очередную жертву, а в награду он осыпает вас драгоценностями и дорогими подарками… — Ах, так! С горящими глазами, с выражением глубокого отчаяния на лице она бросилась ко мне, рванула на груди платье и обнажила плечо: — Вот некоторые из подарков, которыми он меня осыпает! Я почувствовал, что мной овладевает безумие, и сжал зубы. На прекрасной бархатной коже явственно проступали следы плетки. В следующее мгновение она уже приводила в порядок платье, украдкой наблюдая за моей реакцией. На какое-то время я лишился дара речи. Потом все-таки нашел в себе силы вымолвить: — Если я для вас совершенно посторонний человек, то почему вы решили мне довериться? — Я знаю вас достаточно долго, чтобы вам доверять, — вдруг как-то очень просто сказала она и отвернулась. — Но тогда почему же вы служите этому монстру? Она щелкнула пальцами и послала мне взгляд из-под ресниц: — Зачем спрашивать, если вы все равно не верите ни одному моему слову. Да, логика. Каков урок! И от кого? От женщины! Я решил сменить тему. — Расскажите, зачем вы сюда пришли. Она указала на сетку в моих руках: — Ловить птичек, как вы сами сказали. — Каких еще птичек? Она пожала плечами. И тут меня обожгло воспоминание: крик совы, предшествовавший смерти Форсайта! Сетка была достаточно большой и прочной… А не могло ли так получиться, что какой-то неизвестный западным натуралистам представитель мира пернатых прошлой ночью здесь был выпущен на свободу? Я вспомнил раны на лице и горле Форсайта. В конце концов, этот чертов китаец может владеть такими средствами умерщвления, которых мы и представить себе не можем. Материя, в которую была завернута сеть, лежала у моих ног. В ней еще что-то было. Я нагнулся и вытащил плетеную корзину. Карамани пристально наблюдала за моими действиями, явно волнуясь и прикусив губу. Однако она не пыталась мне помешать. Я открыл корзину. В ней находилась большая чаша, содержимое которой распространяло какой-то незнакомый специфический запах. Я был в полной растерянности и решительно ничего не понимал. — Вам придется проследовать со мной в мой дом, — сказал я сурово. Карамани подняла на меня глаза. От страха они казались огромными. Она собиралась что-то сказать, но, когда я протянул руку, чтобы схватить ее, страх в них мгновенно сменился яростью. Совершенно для меня неожиданно она с дикой грацией отпрянула, круто повернулась и бросилась бежать. С сетью в одной и корзиной в другой руке я стоял как вкопанный, бессмысленно глядя ей вслед. Конечно, можно было попытаться ее догнать, но это, как говорится, была бы попытка с негодными средствами. Карамани бегала совсем не так, как бегают девушки, выросшие в городе или даже деревне. Она бегала, как газель, как истинная дочь пустыни. Пробежав около двух сотен ярдов, она оглянулась и остановилась. Удовольствие от физического напряжения, вызванное бегом, судя по всему, пробудило в ней дьявола, который непременно должен дремать в каждой женщине с такими глазами, как у Карамани. Лучи восходящего солнца освещали ее гибкое зовущее тело, красоту которого не могли скрыть никакие лохмотья. Я даже мог видеть ее дивную улыбку. Потом она насмешливо захохотала, не понимая того, что для меня звук ее голоса подобен музыке, повернулась и исчезла. Со стыдом признаюсь, я с радостью принял свое поражение. Меж тем мир вокруг меня продолжал просыпаться. Пернатый хор пел гимны нарождающемуся дню. Нагруженный своими загадочными трофеями, я возвращался домой, тщетно пытаясь разгадать, какая связь может быть между сеткой у меня в руках и загадочным криком совы — предвестником смерти Форсайта. Дорога, которую я выбрал, привела меня к берегу пруда Монд — в сущности, мелкой лужи с островком посередине. Оказавшись на берегу, я с несказанным удивлением увидел знакомые тарелку и кувшин. Бросив «трофеи», я подбежал к самой кромке воды. — Олл райт, Петри! Секунду подождите, я к вам присоединюсь. Я вздрогнул, посмотрел направо, налево, но, хотя голос несомненно принадлежал Найланду Смиту, нигде не было никаких признаков его присутствия. — Смит! — вскричал я в страшной тревоге. — Смит! — Иду… Уже всерьез сомневаясь, в порядке ли моя голова, я взглянул туда, откуда доносился голос, и увидел Найланда Смита собственной персоной. Он стоял на островке в центре пруда, потом спустился и по мелководью пошел ко мне. — Великий Боже! — начал я… Но его смех перебил меня. — Петри, вы определенно решили, что нынешним утром я спятил! — сказал он в приступе редкого для него веселья. — А я, между прочим, сделал несколько важных для нас открытий. Кстати, вы знаете, что на самом деле представляет собой этот островок? — Островок как островок… — Ничего подобного. Могильный холм, Петри! Он отмечает одну из братских чумных могил, где захоронены жертвы поразившей Лондон эпидемии Великой чумы. А вы глядите на него каждое утро и считаете безобидным островком… Эй, а это что за экспонаты? Он поднял сетку. — Что, силки для пернатых? — Именно, — сдержанно ответил я. Смит устремил на меня внимательный взгляд. — Можно узнать, Петри, где вы это нашли? — В строгом смысле, я не совсем это нашел, — был мой ответ, а потом пришлось рассказать всю историю моей неожиданной встречи с Карамани. По мере моего рассказа его устремленный на меня взгляд становился все холоднее, а когда я сказал, что девчонка ускользнула… — Петри, — отчеканил Смит, — вы глупец! От гнева у меня потемнело в глазах, потому что никому, даже Найланду Смиту, которого я уважаю, может быть, больше, чем кого бы то ни было, я никогда не позволю себя оскорблять. — Согласен, — продолжал он все с тем же холодом в голосе, — Карамани — прелестная игрушка. Но еще и порядочная змея. А рептилии, как вы знаете, менее всего подходят для того, чтобы ими забавляться. Мы не отрываясь смотрели в глаза друг другу, и взгляды были холодными, как дула револьверов. — Смит, — сказал я через силу, — оставим это. Или перемените тон. Я не могу вас больше слушать. — Вы должны слушать, — ответил он, свирепо выдвигая вперед нижнюю челюсть, — вы должны слушать, потому что играете не только с прелестной девочкой, любовницей китайского Нерона, но вы ставите на карту мою жизнь. И я, Петри, из чисто эгоистических соображений с этим согласиться не могу. Я почувствовал, что гнев выходит из меня, как воздух из проколотого детского шарика. В его словах была чудовищная правда. А Смит продолжал: — Вы сами прекрасно знаете, как она фальшива. Однако же взгляд-другой ее темных глаз делает из вас глупца. Из меня однажды женщина тоже сделала идиота. Но я по крайней мере усвоил урок. Для вас же… В конце концов, сэр, если вы желаете повторить печальный опыт Адама, ради Бога. Но не втравливайте меня в свои библейские эксперименты… Потому что закончатся они тем, что мы оба окажемся в лапах этого желтого дьявола! — Смит, вы слишком жестоки со мной, — сказал я, совершенно подавленный его справедливыми упреками. — Хотя вполне возможно, я того заслуживаю. — Слишком заслуживаете, — заверил он, но тут же смягчился. — На мою жизнь было совершено покушение. В результате погиб совершенно невинный человек. Вам в руки попал сообщник, может быть, даже соучастник преступления, и вы даете ему убежать на том лишь основании, что у него прелестные губки, длинные ресницы и еще черт знает что не менее привлекательное… Он открыл плетеную корзину и потянул носом. — Ага! Узнаете, чем пахнет? — Конечно. — Тогда, может, вы догадываетесь, на кого вышла охотиться Карамзин? — Понятия не имею. Смит пожал плечами. — Ну, тогда пошли. — И он взял меня за руку. Мы двинулись по направлению к моему дому. В голове у меня роилось множество вопросов. И среди них самый главный. — Смит, — робко спросил я, — скажите, Бога ради, что вы делали там, на могильнике? Что-нибудь раскапывали? — Нет, — ухмыльнулся Смит, — кое-что закапывал. ГЛАВА VI ПОД ВЯЗАМИ Сумерки застали меня и Найланда Смита у окна спальни. Мы уже знали, что вскрытие показало: несчастный Форсайт умер от отравления. Смит объявил, что я не заслуживаю его доверия, поэтому он не собирается посвящать меня в свою гипотезу происхождения столь специфических травм у Форсайта. — На мягкой почве под деревьями, — рассказывал он, — я нашел его следы и проследил вплоть до того места, где все это произошло. Других следов в радиусе нескольких ярдов не было. Он подвергся нападению как раз в тот момент, когда остановился вблизи одного из вязов. На расстоянии шести или семи футов я обнаружил несколько следов, выглядевших примерно так. И он нарисовал множество точек на промокашке, которая была у него под рукой, . — Так это же когти! — воскликнул я. — Помните этот ночной крик, подобный уханью совы? Что, если это какой-либо неизвестный род пернатых? — Вскоре узнаем. Возможно, даже сегодня ночью, — ответил он. — Поскольку из-за отсутствия луны была совершена ошибка, — и челюсть Смита снова сделалась квадратной при мысли о несчастном Форсайте, — будет предпринята новая попытка. Вы ведь знаете методы доктора Фу Манчи? Так мы сидели в темноте, не спуская глаз с девяти вязов и готовые абсолютно ко всему. Взошла луна, и, как под воздействием лампы Аладдина, все вокруг приняло неестественные, волшебные очертания. К полуночи шоссе под нами совершенно опустело, газон пугал таинственностью, и, если бы не громыхавший время от времени трамвай — порождение электричества и прогресса, можно было бы сказать, что декорации для самой жуткой драмы готовы. Кстати, в прессе и намека не было на то, что произошло прошлой ночью. Найланд Смит был наделен полномочиями препятствовать публикациям, появление которых могло сказаться на его планах. Нам не были приданы ни детективы, ни специальные констебли. Мой друг был убежден, что именно из-за их участия в наших предприятиях произошла утечка информации, в результате чего подвиги доктора Фу Манчи получили ненужную огласку, во многом способствовавшую его успехам. — Нужно опасаться только одного, — вдруг встрепенулся Смит, — что этой ночью он может быть не готов к очередному покушению. — Почему? — Поскольку в Лондоне он сравнительно недавно, то, должно быть, еще не успел мобилизовать всю свою «королевскую рать». Днем, ближе к вечеру, разразилась короткая, но сильная гроза с тропическим ливнем, и теперь по небу, словно играя вперегонки, неслись друг за другом облака. Когда в просветы между ними проглядывал месяц, все вокруг принимало зеленоватый оттенок, и мне всюду начинали мерещиться зеленые глаза Фу Манчи. Облако пронеслось, и у края рощицы разлилось озеро из чистого серебра. — Смотрите туда, — прошептал на ухо Смит. И опять странный свет появился из темноты, стал медленно, с остановками подниматься и наконец исчез в вышине. — Это под деревьями, Смит! Но Найланд уже спешил к двери, бросив мне через плечо: — Не забудьте пистолет. У меня есть. И дайте мне двадцать ярдов форы. Как только я достигну рощицы — сразу же ко мне. Мы выбежали из дома и двинулись в сторону газона, который в это время представлял собой великолепные подмостки для танцующих призраков. Месяц, как назло, куда-то подевался, и я начал опасаться, что, оказавшись среди деревьев, Смит не сумеет вовремя разглядеть затаившуюся там опасность. Я был почти уверен, что он разгадал, что именно там должно таиться. Между тем я старательно выполнял его инструкцию держаться позади и на расстоянии, предполагая, что Фу Манчи или кто-либо из его шайки не посмеют предпринять ничего решительного на глазах у свидетеля. Но, с другой стороны, мы прекрасно понимали, что его орудие смерти, спрятанное где-то здесь, в ветвях вязов, может сделать свое дело и исчезнуть, не оставив следов. Разве не погиб Форсайт, хотя мы находились от него не далее как в двадцати ярдах? Воздух был абсолютно недвижим. Я вслед за Смитом вошел под развесистые кроны. В этот момент месяцу удалось прорвать пелену облаков, и земля под ногами превратилась в пестрый серебристо-черный ковер. Мы медленно продвигались вперед. Увидев черный силуэт посреди лунного серебра, я бросился к нему с криком: — Осторожней, Смит! Громко вскрикнув, он отпрянул в тень. — Назад, Петри! Еще дальше! Он бросился ко мне и так наподдал плечом, что я чуть не упал. И в это самое время мы услышали страшный треск ломающихся сучьев где-то над головой. Было такое впечатление, будто один из вязов падает на нас. Так по крайней мере мне показалось, пока Смит, изрыгая проклятия, пытался меня оттолкнуть. В следующее мгновение на землю со страшным треском рухнула огромная ветвь вяза. Раздался пронзительный крик, потом сдавленный стон… Тут же Смит прямо у меня над ухом открыл пальбу, от чего я совершенно потерял голову… — Мимо! — заорал Смит. — Стреляйте, Петри! Он слева! Хоть вы не промахнитесь! Я повернулся как раз в тот момент, когда черная тень метнулась мимо меня. Выстрелил раз. Другой. И тут еще один страшный вопль раздался в ночи. Найланд направил луч фонарика на упавший сук. — Петри, да ведь вы попали! — вскричал он. — По-моему, попал. С земли из вороха листвы и веток на нас таращилась желтая физиономия. Агония исказила черты, но полный ненависти угасающий взгляд был устремлен на нас. Судя по всему, тяжелый сук, упав на него, сломал ему спину. Он уже замер, пена появилась на губах, но глаза все еще излучали ненависть. — Кажется, языческие боги на нашей стороне, — несколько странно заметил Смит. — Вязы обладают опасным свойством сбрасывать сучья в спокойную погоду. Особенно в затишье после бури. Таким образом, в отношении этого парня бог лесов Пан совершил возмездие. — Не понимаю. Где вообще находился этот человек? — Да на дереве же, лежал на том самом суку, который обрушился. Вот почему на земле не осталось его следов. Несомненно, прошлой ночью ему удалось скрыться только таким образом: он, как обезьяна, перебирался с ветки на ветку, от дерева к дереву, пока не достиг противоположного конца рощицы. Смит бросил на меня изучающий взгляд. — Да, вам, наверное, еще хочется знать, откуда взялся этот таинственный свет? Я бы мог и утром рассказать, но уж слишком, дорогой друг, я был зол на вас. А дело-то самое простое. Берется длинная лента, смоченная спиртом или каким-то другим горючим, где-нибудь за деревьями, в укромном, невидимом со стороны месте, ее конец поджигают, а затем человек начинает крутить ее вокруг себя, выписывая разные фигуры. Пламя охватывает всю ленту, со стороны зрелище загадочное и крайне привлекательное для таких простаков, как мы с вами. Мы, конечно же, — это по замыслу — как мотыльки на огонь, бежим узнать, что бы это значило, и тут как раз… Сам понимаешь… Прошлой ночью я нашел обрывок несгоревшей ленты в нескольких ярдах отсюда. Пока Смит говорил, я рассматривал прислужника Фу Манчи, который мирно покоился в своего рода беседке из ветвей вяза. — Смотрите, у него какой-то кожаный мешок… — Совершенно верно, — нравоучительно отвечал Найланд. — В нем он таскал свое смертоносное приспособление и отсюда выпускал при надобности. — Выпускал? — Именно! И то, что он выпускал, ваша обаятельная подруга хотела отловить сегодня утром. — Смит, перестаньте надо мной издеваться, — сказал я с горечью. — Но все-таки, что это было? Птица какая-нибудь? — Вы помните следы на лице Форсайта, а также те, о которых я вам рассказывал, что обнаружил на земле. Это были следы когтей, не так ли? — По крайней мере, я так думал. Но чьих когтей? — Это были когти некоего ядовитого существа. Я его поймал, убил — признаюсь, против желания — и закопал на островке. Я побоялся бросить его в пруд, потому что какой-нибудь мальчишка с удочкой может его вытащить и оцарапаться. Трудно сказать, сколько времени эти когти будут ядовиты. — Смит, — сказал я, нарочито цедя слова, — вы обращаетесь со мной, как с мальчишкой. Готов согласиться, что я безнадежный тупица. Но скажете вы мне наконец, черт вас подери, кого проклятый китаец таскал в мешке, кого он выпустил из него на беднягу Форсайта… Впрочем, это то самое, что вам утром удалось поймать с помощью молока и тюрбо?.. Так… И за тем же самым была послана Карамани со своими… Я замолчал, физически ощущая приближение разгадки. — Ну, ну! — подбадривал меня Найланд, шаря лучом фонарика слева от нас — Что же у нее было в корзине? — Валерьянка, — ответил я чисто механически. Луч наконец-то нащупал того, кого мне удалось уложить из пистолета. Это был… огромный черный кот! А Смит уже, видимо войдя во вкус лекторской работы, продолжал, как по-писаному: — Вы, конечна же, знаете, дорогой друг, что за валерьянкой кот пройдет огонь и воду. Однако сегодня утром мне пришлось прибегнуть к молоку и рыбе. Я узнал кошачьи следы под деревом и сразу подумал, что если кота выпустили, то он должен находиться где-то поблизости, возможно здесь же, в кустах. Мне удалось выманить его на приманку, хотя животное было очень испугано, и застрелить. Как я уже говорил, этот желтый дьявол интриговал людей своими фокусами с горящей лентой. Человек подходил к вязу по тропинке, над которой нависал огромный сук с этим грязным китаезой. Когда жертва оказывалась точно под ним, тот ухал совой, человек задирал голову, и на него тут же летел кот. — Ну и… — начал я, все еще ничего не понимая. Смит склонился над убитым животным. — Обратите внимание, когти зверюги покрыты каким-то черным блестящим раствором. Только Фу Манчи знает его компоненты. Зато, Петри, мы с вами знаем, как он действует. ГЛАВА VII ПОЯВЛЕНИЕ МИСТЕРА АБЕЛА СЛАТТЕНА — Я не сужу вас, — оборвал Найланд Смит. — Но хочу знать, удовлетворит ли вас, положим, тысяча фунтов стерлингов за то, что вы покажете нам убежище Фу Манчи? Причем деньги будут выплачены независимо от того, найдем мы его там или нет. Абел Слаттен пожал плечами и поспешил вернуться в кресло, с которого он только что вскочил. Он устроился поудобнее, положив шляпу и трость на мой письменный стол. — Небольшой контрактик черным по белому? — переспросил он вкрадчиво. Смит поднялся со своего плетеного кресла и, склонившись над столом, подписал бумагу моей авторучкой. Пока все это происходило, я исподтишка наблюдал за нашим гостем. Он сидел, откинувшись в кресле, его тяжелые веки были опущены. Этот грузный мужчина был вычурно и безвкусно одет, тщательно причесан и к тому же поигрывал моноклем, который шел ему, как корове седло. Говорил он с американским акцентом. Когда Слаттен шевелил правой рукой, на среднем пальце ослепительно сверкал огромный карбункул. Кожа на лице и руках вся была в синих прожилках — свидетельство того, что сердце у него не в порядке. Смит продолжал скрипеть пером, а я бросил взгляд на трость Слаттена. Это была любопытная вещица, вероятно индийского происхождения, из темно-коричневого с прожилками дерева, поразительно напоминающего рисунком змеиную шкуру. Ручка трости оформлена подобающим образом, в виде головки змеи с камешками вместо глаз. Работа была выполнена с каким-то пугающим реализмом. Смит подвинул бумагу Слаттену, тот с фальшивой небрежностью пробежал ее глазами, затем аккуратно сложил и спрятал в карман. Я указал на трость и спросил: — Антиквариат? Наш гость, чья физиономия излучала удовлетворение, которое он по привычке тщетно пытался скрыть, кивнул и взял трость в руки. — Ее сделали австралийские аборигены, доктор, — отвечал он, — а подарил мне один клиент. А вы думали, она индийская? Почему-то все так думают. Но это не просто трость. Это талисман. — В самом деле? — Клянусь. Прежний хозяин приписывал ему магическую силу. По-моему, он предполагал, что это один из упомянутых в Библии посохов… — Хм, посох Арона? — высказал предположение Смит, бросив беглый взгляд на трость. — Что-то в этом роде, — молвил Слаттен уже стоя и, по-видимому, собираясь нас покинуть. — Мы будем ждать вашего звонка, — сказал на прощанье мой друг. — Я позвоню завтра, — был ответ. Смит вернулся в свое плетеное кресло. Слаттен откланялся и направился к двери. Я позвонил горничной, чтобы она его проводила. — Если принять во внимание важность его предложения, — заметил я, когда дверь захлопнулась, — вы не очень-то были любезны с нашим гостем. — Я не собираюсь поддерживать с ним какие бы то ни было отношения, — отвечал мой друг. — Однако в борьбе с Фу Манчи все средства хороши. У этого Слаттена — паршивая репутация… Даже для частного сыщика она слишком паршивая. Он ничем не лучше самого банального шантажиста… — Как вы это узнали? — Очень просто. Я позвонил своему другу Веймауту в Скотланд-Ярд, и он посмотрел его досье. — Зачем? — Я понял, что Слаттен проявляет слишком уж живой интерес к нашему делу. С другой стороны, несомненно, что у него есть какая-то связь с нашими китайцами. Удивляет меня только одно… — Вы что же, думаете… — Да-да, Петри, еще как думаю. Нет такой низости, до которой этот человек не мог бы опуститься. Нет никакого сомнения, Слаттен знал, что этот сухощавый и остроглазый британский инспектор для розыска зловредного китайца наделен исключительными полномочиями. Степень общественной опасности, которая проистекает от этого китайца, столь велика, что даже мы не отдаем себе отчета в ее истинных масштабах. И, прекрасно понимая все это своим безошибочным семитским инстинктом, он тем не менее решил превратить все это в Эльдорадо собственного пользования. Получать и тут, и там. — Вы думаете, он может опуститься до того, чтобы стать агентом Фу Манчи? — спросил я, совершенно ошеломленный. — Не думаю — знаю! Если Фу Манчи хорошо ему заплатит, он будет ему служить так же, как и любому другому. Досье этого человека — как грязная простыня. Слаттен, конечно же, вымышленное имя. На самом деле фамилия его Пипли, лейтенант нью-йоркской полиции, был уволен за какие-то сомнительные махинации в Китайском квартале. — Китайском? — Да, Петри. Поначалу я тоже удивился совпадению. Несомненно одно: он умный мошенник. — Так что же, будем ждать его звонка? — Конечно, но я не собираюсь ждать до завтра. — То есть? — Я предлагаю нанести неофициальный визит мистеру Абелу Слаттену сегодня же ночью. — В его контору? — Зачем? К нему домой. Если, как я подозреваю, он хочет заманить нас в ловушку, то обязательно поторопится нынешней же ночью отрапортовать о своих успехах хозяину. — Тогда мы должны его выследить! Найланд Смит встал и скинул свою поношенную охотничью куртку. — Его уже выслеживают, — ответил Смит со своей характерной, но редкой улыбкой. — Два парня из Си-Ай-Ди наблюдают за домом круглосуточно. Такие сюрпризы были очень характерны для методов моего друга. — Кстати, — заметил я, — вы утром были у Элтема. Насколько я знаю, его скоро выпишут. Где же ему… — Не бойтесь за него, Петри, — перебил Смит. — Его жизни больше не грозит опасность. — Не грозит? — Я вытаращил глаза. — Вчера он получил письмо, написанное по-китайски, на китайской бумаге, запечатанное в обыкновенном почтовом конверте с лондонской маркой. — Ну и что? — Насколько я могу перевести с китайского на английский, написано там примерно следующее: «Несмотря на ваши усилия сохранить инкогнито своего корреспондента в Китае, мы его рассекретили. Он действительно оказался мандарином, но из презрения к предателю я не хочу называть его имя. Четыре дня назад мы его казнили. Кланяюсь вам и желаю скорейшего выздоровления. Фу Манчи». — Фу Манчи?! Наверняка это его новая ловушка. — Напротив, Петри. Фу Манчи неискренне никогда не писал бы по-китайски. К тому же, чтобы разрешить сомнения, я послал запрос и получил вот такой ответ сегодня утром: мандарин Ен Сун Ят был убит в своем саду в Наньяне на прошлой неделе. Такая вот телеграмма… ГЛАВА VIII ДОКТОР ФУ МАНЧИ НАНОСИТ УДАР Плечом к плечу мы спустились по одной из улиц лондонских предместий и остановились перед одним из небольших коттеджей в палисаднике, где буйно разросшиеся кусты лавра и акации лучше всяких табличек говорили: «Сдается или продается». Смит, бросив быстрый взгляд налево-направо, толкнул деревянную калитку и повел меня по гравиевой дорожке. Темнота казалась непроницаемой, так как ближайший уличный фонарь остался в двадцати ярдах за спиной. Из зарослей раздался свист. — Картер? — позвал Смит. Перед нами выросла тень, и я едва-едва смог различить форму полицейского. — Ну? — бросил Смит. — Сэр, мистер Слаттен вернулся десять минут назад, — рапортовал без запинки констебль. — Он прибыл в кэбе, который затем отпустил… — Так он все еще дома? — Через несколько минут после его возвращения к дому подъехал другой кэб. Из него вышла леди. — Леди?! — Та самая, сэр, которая бывала у него и раньше. — Смит, — прошептал я, дернув его за рукав, — а это не… Он слегка повернулся ко мне и кивнул. Сердце мое учащенно забилось. В этот момент мне стало ясно, как Слаттен ведет свою игру. В борьбе против шайки китайских убийц два года назад у нас был агент в лагере противника — Карамани, эта прекрасная рабыня, одно присутствие которой в событиях придавало нашей грязной возне колорит «Тысячи и одной ночи». Тогда я самонадеянно думал, что душа Карамани — эта загадочная восточная душа! — раскрыта для меня. Вот и теперь она занимается своим прежним посредническим ремеслом: обещая раскрыть секреты доктора Фу Манчи, в то же время — я в этом абсолютно уверен — заманивает очередную жертву в тенета страшного ловца. Вчера она оставила меня в дураках. И я этому был рад. Сегодня мне дана отставка, а объектом обольщения избран Абел Слаттен, отъявленный мошенник, кандидат на пожизненное заключение в Синг-Синге. Он избран и порабощен магическим светом этих глаз, развесив уши, верит всей той лжи, что срывается с прекрасных губ, чувствует себя победителем накануне неминуемого разгрома. И как только этот дурак мог вообразить, что из любви к нему эта жемчужина Востока предаст своего хозяина и бросится в его грязные объятия?! Оказавшись во власти этих горьких размышлений, я упустил конец разговора Смита с полицейским. Огромным усилием воли мне все же удалось стряхнуть дьявольские воспоминания, чтобы вновь стать активным участником борьбы против хозяина Карамани — дирижера всех злых дел. Мы буквально в несколько секунд разработали план действий. Смит схватил меня за руку, и мы снова оказались на улице, пересекли ее и затаились в воротах дома немного наискосок. Отсюда было удобно наблюдать за домом Слаттена. По двум горящим окнам на верхнем этаже я заключил, что прислуга ложится спать. Все остальные окна были темны, кроме крайнего левого на первом этаже. Свет пробивался сквозь венецианские жалюзи. — Это кабинет Слаттена, — шепнул Смит. — Он не опасается слежки, поэтому прикрытое жалюзи окно на самом деле широко распахнуто. С этими словами мой друг пересек газон и, абсолютно игнорируя то обстоятельство, что его может заметить любой, кто будет в это время проходить мимо ворот, взобрался на горку из дикого камня и, притаившись у оконного карниза, заглянул в комнату. Какое-то время я колебался, опасаясь, что либо сам свалюсь, либо рассыплю каменную горку. Но тут я услышал нечто такое, что заставило меня подняться наверх, забыв обо всем. Сквозь открытое окно послышался голос — ее голос, который невозможно перепутать ни с чьим другим; который всякий раз, когда я его слышу, заставляет трепетать сердце в груди. Говорила Карамани. Работая изо всех сил руками и коленями, ни секунды не думая о том, во что я превращаю свою одежду, я пулей взлетел наверх и устроился рядом с Найландом. Одна из планок жалюзи была слегка сдвинута, и через образовавшуюся щель мы могли наблюдать, что происходит внутри. А внутри был типичный интерьер кабинета делового человека. Ряды скоросшивателей и папок, стол с подвижной крышкой и милнеровский сейф. У стола на крутящемся стуле сидел вполоборота к окну, откинувшись назад и улыбаясь, Слаттен. Он так безобразно широко раскрывал рот, что мне отчетливо была видна коронка нижнего левого коренного зуба. В кресле спиной к окну, так близко, что можно было дотянуться рукой, сидела Карамани. Женщина, которую в своих снах я видел непременно в восточном одеянии, с золотыми браслетами на запястьях и щиколотках, с дорогими кольцами на пальцах и драгоценными камнями в волосах, была в европейском костюме и шляпке, будто только из Парижа. Карамани была единственной восточной женщиной из всех мне знакомых, которая умела носить европейскую одежду. Пожирая глазами ее изысканный профиль, я думал о том, что, должно быть, Далила была на нее похожа и что, за исключением супруги Нерона Поппеи, история не знала женщины, которая выглядела бы столь невинной, будучи столь же порочной. — Да, моя дорогая, — говорил Слаттен, разглядывая через монокль свою прелестную гостью, — завтра вечером у меня будет все готово для вас. Я почувствовал, как при этих словах Смит вздрогнул. — А вы наберете достаточно людей? — Этот вопрос Карамани задала с каким-то странным равнодушием. Слаттен вскочил. — Девочка моя, — воскликнул он, глядя на нее сверху вниз, посверкивая в свете лампы коронками во рту, — да если надо, я дивизию приведу! Он попытался схватить ее руку в перчатке, которая тихо покоилась на подлокотнике кресла, но она отклонила его попытку с естественной простотой и поднялась. Слаттен буквально пожирал ее глазами. Он потребовал: — Приказывайте мне! — Я еще не готова, — отвечала она сдержанно, — но, убедившись, что вы готовы, теперь я могу строить свои планы. Она скользнула мимо него к двери, ловко увернувшись от протянутой к ней руки с таким изяществом, что это вызвало у меня нервную дрожь. Ведь я однажды тоже стал жертвой всех этих уловок. — Однако… — начал Слаттен. — Через полчаса я вам позвоню, — сказала Карамани и без лишних церемоний распахнула дверь. Смиту пришлось буквально за руку отрывать меня от жалюзи. — Вниз, несчастный! — шипел он. — Если она нас заметит, все пропало! Придя в себя, я повернулся и довольно неуклюже последовал за своим другом. Камень под моей ногой вывалился из гнезда и с грохотом скатился вниз. К счастью, Слаттен тем временем уже вышел в холл и не мог этого слышать. Мы успели заскочить за угол дома, когда ступени залил свет и Карамани сбежала по ним на улицу. В проеме мелькнула чья-то черная физиономия, видимо слуги. Но все мое внимание поглотила эта изящная фигурка в развевающемся на ветру плаще. Вот она мелькнула в воротах и пропала… Смит не шевелился. Удерживая меня, он присел за живой изгородью и просидел в таком скрюченном положении до тех пор, пока мы не услышали где-то внизу звук отъезжающего кэба. Буквально через несколько секунд за ним тронулся другой. — Это Веймаут, — отметил Смит. — Если повезет, мы узнаем местонахождение логова Фу Манчи гораздо раньше, чем Слаттен соблаговолит нам сообщить. — Однако… — Вот именно. Слаттен ведет двойную игру. — Даже в полумраке я мог поймать многозначительный взгляд, устремленный на меня — И потому для нас очень важно не полагаться всецело на его помощь. Эти слова оказались мрачным пророчеством. Не делая новых попыток войти в контакт с детективом (или детективами), мы затаились под окном кабинета и погрузились в долгое ожидание. Вот, судя по звуку, такси-кэб с трудом взбирается по склону. Ближе, ближе… Уехал. Окна прислуги наверху погасли. Мимо ворот прошел полицейский и посветил фонариком. В домах напротив гасли окна, одно за другим. На темных стеклах заиграли холодные блики отраженного света взошедшей луны. В наступившей мертвой тишине каждое слово, произнесенное в кабинете Слаттена, было отчетливо слышно. До нас донеслись слова человека, который, по-видимому, открывал дверь Карамани. Он спрашивал хозяина, нужны ли ему будут еще сегодня его слуги. Смит буквально повис на мне, весь обратившись в слух. — Да, Берк, — последовал ответ. — Дождись моего возвращения. Я буду скоро. Судя по всему, человек вышел из кабинета, потому что примерно около получаса стояла полная тишина. Я уже хотел было размять затекшие ноги (потому что, в отличие от Смита, у которого жилы были, что фортепьянные струны, не мог часами сидеть на корточках), как в кабинете зазвонил телефон. Я вздрогнул и, нервно вцепившись в рукав Найланда, почувствовал, как под толстой материей наливаются сталью мускулы. — Хеллоу, — послышался голос Слаттена, — кто говорит? Да, да! Это мистер Абел Слаттен… Могу ли я приехать немедленно? Я знаю куда. Да, знаю! Я буду у вас через полчаса… До встречи! Я услышал скрип вращающегося конторского стула, возвестивший нам о том, что Слаттен поднялся из-за стола. Затем Смит схватил меня за руку, и мы снова оказались на прежнем наблюдательном посту за углом дома. — Он отправляется за смертью! — сказал Смит. — Но Картер поставил наш кэб ближе к выезду. Мы последуем за ним — возможно, Веймаут потерял след — и постараемся точно определить местонахождение Фу Манчи. И тогда игра в наших руках! Мы… В этот момент раздался душераздирающий вопль такой силы, что я даже затрудняюсь его описать. Потом он перешел в хрип, сквозь который едва можно было различить слова: «Боже… Боже…» Потом звуки стали напоминать истерические рыдания. Я совершенно бессознательно вскочил на ноги и бросился к двери. Передо мной мелькнуло лицо Найланда, судя по выражению, полное самых дурных предчувствий. В это время дверь распахнулась, и в ярком свете прихожей мы увидели Слаттена, который качался из стороны в сторону и молотил воздух руками. — Бога ради, что случилось? — услышал я и только сейчас заметил слугу Слаттена — Берка. Он стоял за спиной хозяина, пытаясь его поддержать, и страшно побледнел, увидев нас, поднимавшихся в прихожую по лестнице. Но прежде, чем мы оказались рядом, Слаттен издал еще один полузадушенный вопль и рухнул головой вперед на пороге собственного дома. Мы ворвались в прихожую и увидели Берка, стоявшего с поднятыми над головой руками. За нашей спиной кто-то бежал по гравию, и я понял, что к нам спешит Картер. Берк, обрюзгший человек с бульдожьим лицом, упал на колени подле Слаттена. С ним случился приступ нервного смеха. — Брось дурака валять! — приказал Смит, крепко тряхнув его за плечо. От этого «встряхивания» Берк отлетел к стене и там сжался в комок, закрыв ладонями лицо. На верхнем этаже происходила какая-то суета. Из темноты выступил Картер, осторожно обошел Слаттена и стал рядом с нами. — Помоги нам его втащить, — скомандовал Смит. — Нужно закрыть дверь. Не без труда мы проделали это, и Картеру наконец удалось закрыть дверь. Мы остались втроем, а между нами — мстительная тень Фу Манчи. Когда я склонился над Абелом Слаттеном, одного прикосновения к нему было достаточно, чтобы понять — это только тело. Душа уже отлетела. Смит встретился со мной взглядом, все понял и в ярости заскрипел зубами. У него заходили желваки под смуглой кожей. Лицо его приобрело то самое угрюмое выражение, которое я так хорошо знал и которое не предвещало ничего хорошего тому, кто был его причиной. — Умер… Так сразу и умер? — Разве только удар молнии прикончил бы его быстрее. Перевернуть его? Смит утвердительно кивнул. Мы сделали это вдвоем и тут же услышали какое-то перешептывание и вздохи со стороны лестницы. Смит вскочил на ноги и пригвоздил взглядом целую группу полуодетой прислуги. — Возвращайтесь к себе, — приказал он им. — И чтобы никто из вас не спускался в прихожую без моего приказания. Властный окрик возымел соответствующее действие: слуги в панике удалились наверх. Берк, трясясь как в лихорадке, сидел на нижней ступеньке и истерично лупил себя по коленкам. — Я говорил ему, говорил! — бормотал он, как заевшая патефонная пластинка. — Я предупреждал, предупреждал его, предупреждал… — А ну, встань! — заорал на него Смит. — Встань и иди сюда! Испуганный до смерти человек посмотрел направо, потом налево, как бы желая убедиться, что приказание относится именно к нему, и только после этого встал и покорно подошел. — Фляжка с тобой? — обратился Смит к Картеру. Детектив молча протянул Берку сосуд с неким бодрящим эликсиром. — Итак, — продолжал распоряжаться Смит, — вам, Петри, конечно же, интересно осмотреть тело, а я тем временем задам этому джентльмену ряд вопросов. И он хлопнул по плечу насмерть перепуганного Берка. — Господи, — взвыл тот, — да я был в десяти ярдах от него, когда все это произошло. — Никто тебя не обвиняет, — поспешил успокоить несчастного Смит, — но поскольку ты — единственный свидетель, нам не на что больше рассчитывать, кроме как на твою помощь, чтобы выяснить истину. Сделав огромное усилие, чтобы вернуть себе самообладание, Берк кивнул и посмотрел на моего друга глазами несчастного ребенка. Пока они беседовали, я отыскивал на Слаттене следы насилия. О том, что я нашел, расскажу позднее… — Итак, — начал Смит, — ты говоришь, что предостерегал его. Позволь узнать, когда и от чего именно предостерегал? — Я предостерегал его, сэр, что этим все кончится… — Что именно — все? — Да все его дела с китайцем. — У него были дела с китайцем? — Он неожиданно встретил его в Ист-Энде, в игорном доме. А познакомились они еще раньше, во Фриско. У того парня было прозвище — Сингапурский Чарли. — Сингапурский Чарли? — Да, сэр, тот самый, который содержал притон наркоманов на Радклифской дороге… — Но притон сгорел… — Однако Чарли спасся. — А он что, член одной из банд? — Да. В Нью-Йорке мы называли их «Семерка». Тут я краем глаза заметил, что Смит изо всех сил тянет себя за мочку левого уха, что, как я уже где-то говорил, свидетельствовало о его глубокой задумчивости. — «Семерка».. «Семерка»… — как бы размышлял он вслух. — Это весьма любопытно… весьма. Я всегда подозревал, что доктор Фу Манчи и эта шайка — тесно связаны. Продолжайте, Берк! Продолжайте! — Хорошо, сэр, — отвечал тот, по-видимому, уже успокоившись. — Лейтенант… — Какой лейте… Ах да! — спохватился Смит. — Слаттен служил в полиции в чине лейтенанта. — Да, сэр. Получилось так, что он — мистер Слаттен то есть — какое-то время держал Сингапурского Чарли в руках. Это было приблизительно года два назад, и он думал, что с его помощью сможет провернуть какое-то огромнейшее дело… — То есть он меня предвосхитил? — Да, сэр, но вы тогда устроили большую облаву и все испортили нам. Смит мрачно кивнул и посмотрел на детектива из Скотланд-Ярда. Тот кивнул в ответ еще более мрачно. — Да, на чем я… А, пару месяцев назад, — вернулся Берк к прежней теме, — он снова встретил Чарли в Ист-Энде, и тот познакомил его с девушкой, кажется, египтянкой. — Продолжай, продолжай, — подбадривал Смит, — я знаю эту египтянку. — Он встречался с ней множество раз, и к нам она приезжала раза два. По ее словам выходило, что они вместе с Чарли собираются выдать босса своей шайки… — Разумеется, не за красивые глаза? — Да, наверное, — отвечал в некотором замешательстве Берк, — но здесь я толком ничего не знаю, кроме того, что я его предостерегал. — Гм, — хмыкнул Смит. — А что произошло сегодня ночью? — У него должно было состояться свидание с этой девушкой… — начал Берк. — Все это я знаю, — прервал с раздражением Смит. — Я хочу знать единственное: что произошло после телефонного звонка? — Он велел мне ждать его, и я пошел подремать в соседнюю с кабинетом комнату. Это столовая. И тут меня разбудил телефон. Я слышал, как лейтенант… мистер Слаттен то есть… вышел из кабинета, и я тоже выскочил из столовой как раз в тот момент, когда он снимал с вешалки шляпу. — Но у него не было шляпы на голове, когда мы его увидели. — Ему так и не удалось снять ее с вешалки. Только он за нее взялся, как тут же издал страшный крик и резко обернулся, будто кто-то напал на него сзади. — В прихожей больше никого не было? — Ни души. Я стоял вот здесь, у лестницы в столовую, но он даже не повернулся в мою сторону. Он смотрел прямо перед собой, но там… никого не было. Крики его были ужасны… Голос Берка сорвался, и он снова задрожал. — Потом он бросился к входной двери, похоже, так и не заметив меня. Он стоял там и кричал. И рухнул прежде, чем я успел к нему подбежать… Найланд Смит устремил на Берка пронзительный взгляд. — И это все, что тебе известно? — нарочито медленно проговорил он. — Бог свидетель, я больше ничего не знаю и больше ничего не видел. Когда он принял смерть, рядом не было ни одного живого существа. — Посмотрим, — пробормотал Смит и повернулся ко мне. — От чего он погиб? — Очевидно, от этой маленькой ранки на левом запястье. — Я взял уже остывшую руку несчастного Абела и показал Смиту. На запястье была маленькая воспалившаяся ранка, а ладонь и вся рука заметно опухли. Смит сокрушенно опустил голову, резко, со свистом вздохнул. — Петри, вы знаете, что это такое? — воскликнул он. — Конечно. Причем тут не помогли бы ни тугая повязка, ни инъекции аммиака. Смерть наступила практически мгновенно. Его сердце… Меня прервали громкий стук в дверь и звонки. — Картер, — вскричал Смит, повернувшись к детективу, — никому не открывать. Никому! Объясни им, кто я! — Ну, а если это инспектор? — Я сказал же, ни-ко-му! — рявкнул Смит. — Берк! Стойте, где стояли! Картер, вы можете вести переговоры с теми, кто барабанит в дверь, через щель почтового ящика Петри, не шевелитесь. Эта гадость вполне еще может быть здесь, в прихожей! ГЛАВА IX ПОЯВЛЕНИЕ «АЛЬПИНИСТА» За ночь мы перевернули вверх дном весь дом Абела Слаттена, закончили лишь к рассвету, не обнаружив ровным счетом ничего, кроме глубокого разочарования. Один провал тянул за собой другой, и вернувшийся к концу обыска инспектор Веймаут отрапортовал, что Карамани удалось ускользнуть. Как давно мы не видели друг друга! И вот снова рядом этот здоровяк, наш могучий товарищ по тем страшным дням, которые мы пережили вместе и которые посеребрили его виски. Но он остался все тем же расчетливым, умным и мужественным бойцом. Таких нельзя сломить. Таких можно только убить. Я заметил, каким теплом засветились его голубые глаза, когда он увидел меня, каким искренне радостным было рукопожатие. — Доктор, — начал он с ироническим отчаянием в голосе, — опять ваша черноглазая подружка обвела меня вокруг пальца. И все же старый пес знает свое дело. Следы ведут в прежнем направлении, значит, логово зверя где-то рядом. Он повернулся к Смиту, чья мрачная, осунувшаяся физиономия делала его совершенно больным в неверном свете зарождающегося утра. — Я думаю, Фу Манчи залег где-то поблизости от сгоревшего опиумного притона «У Шень Яна» Смит согласно кивнул и ответил: — Мы постараемся как можно скорее прочесать весь этот район. Инспектор Веймаут взглянул на тело Абела Слаттена. — Чем это они его? — Довольно грубая работа для Фу Манчи, — ответил я, поддавшись саркастически-грустному настроению Веймаута. — Он ему змеюку в шляпу подложил. — Руками Карамани, — перебил Смит. — Змея подложила змею. Сказав это, он с некоторым вызовом посмотрел на меня. Впрочем, может быть, мне это показалось, но на всякий случай я ответил с подобающей сдержанностью: — Очень может быть, что и Карамани. Однако никто этого собственными глазами не видел. — Я думаю так, — продолжал Смит. — Змея действительно была спрятана где-то в верхней одежде, висящей на вешалке. И когда он рухнул на пороге, ядовитая рептилия выскользнула на улицу. Теперь нам остается, когда взойдет солнце, обыскать весь сад. — Его надо убрать отсюда. — Веймаут глазами показал на труп. — Выставить слуг и запереть дом, все прочее оставив на местах. — Я уже распорядился об этом, — ответил Смит. В его голосе чувствовались страшная усталость и горечь поражения. — Ни одна бумажка не должна быть сдвинута с места, — он обвел рукой вокруг, — а на досуге мы внимательно просмотрим его архивы и все остальное. Поскольку предместье начало просыпаться, мы поспешили покинуть дом, на котором роковой китаец уже поставил свою печать. Последним моим впечатлением об этой улице, которое зафиксировала память, было звяканье молочных бидонов. Все-таки Лондон — удивительный город. Только здесь жизнь и смерть могут бок о бок каждая вершить свое дело, совершенно не мешая друг другу. Веймаута мы оставили присматривать за домом Слаттена, а сами вернулись ко мне. По дороге мы не сказали друг другу ни слова. Несмотря на мои просьбы лечь и отдохнуть по-человечески, Найланд предпочел устроиться в плетеном кресле в моем кабинете. Около полудня он принял ванну, потом сделал себе какую-то имитацию завтрака и опять засел в кресле. Ровно в полдень объявился с рапортом Картер, но не сообщил ничего нового. Возвратившись после посещения больных в полпятого, я застал Найланда Смита на том же самом месте, где и оставил его. Между тем день склонился к вечеру, на землю пали сумерки… А в углу моего огромного кабинета у погасшего камина по-прежнему в плетеном кресле маячила долговязая знакомая фигура. Казалось, Найланд плыл на кресле в плотных клубах табачного дыма. В пустом камине громоздились горы пепла и россыпи сгоревших спичек. Он был самым неопрятным курильщиком если не в мире, то из всех, которых мне довелось знать. Еще час прошел, но, кроме периодического выбивания пепла из трубки и бренчания спичками, Найланд не подавал никаких иных признаков жизни. Так, без рубашки, в своей старой тужурке он провел в тростниковом кресле и день, и вечер, покинув его лишь минут на десять для какого-то подобия обеда. На мои неоднократные попытки вступить в разговор он отвечал недовольным ворчанием. Поэтому, когда совсем стемнело и я отпустил последнего пациента, ничего другого не оставалось, как заняться приведением в порядок своих записей о бурной деятельности зловещего желтого доктора. За этим занятием меня и застал телефонный звонок. Спрашивали Смита, и тут он не заставил приглашать себя дважды. После довольно продолжительного разговора он вернулся в кабинет какой-то взвинченный и принялся расхаживать из угла в угол. Я сделал вид, что всецело поглощен своим делом, хотя украдкой пристально за ним наблюдал. Он яростно тянул себя за мочку левого уха, а выражение его лица свидетельствовало о крайней степени замешательства. В конце концов он взорвался: — Я брошу все это дело, Петри! Либо я слишком стар, чтобы бороться на равных с таким противником, как Фу Манчи, либо просто с годами сильно поглупел. По-моему, я потерял способность мыслить ясно и последовательно. Ведь для нашего доктора это убийство, — если взять его, как оно есть, — несвойственная ему неловкость. В нем чувствуется некая незавершенность. Этому могут быть два объяснения: либо он тоже утратил свои прежние способности, либо ему помешали. — Помешали? — Петри, я опираюсь на факты, — Смит оперся обеими руками на мой стол и, пригнувшись, пристально посмотрел мне в глаза. — Разве похоже на Фу Манчи прибегать к убийству таким изощренным способом, используя для этого одного из своих главных агентов, и все ради чего? — Но мы не нашли змеи… — Неужели ты сомневаешься, что Карамани ее подложила? — Да, Карамани была у Слаттена в вечер его убийства, но ни один суд присяжных не признает ее виновной. Смит возобновил свое вышагивание по комнате. — Петри, вы для меня необыкновенно полезны, — заметил Смит наконец, не без сарказма в голосе, — полезны в качестве адвоката обвиняемых мною; вы все время предостерегаете меня от печальных последствий моих ошибок и предрассудков. И все же я буду настаивать, что наше присутствие прошлой ночью в доме Слаттена помешало Фу Манчи завершить это предприятие таким образом, как он было задумано. — Почему вы так думаете? — Веймаут заставил меня так думать. Он только что звонил из Скотланд-Ярда. Констебль, которого оставили дежурить в доме убитого, рапортовал, что менее часа назад была предпринята попытка проникнуть в него с улицы. — Вот как? — А, так вас это заинтересовало? Я думаю, что это обстоятельство кое на что проливает свет. — Полицейский видел этого человека? — Нет, он только слышал его. Кто-то пытался влезть через окно ванной комнаты, добраться до которого, скажу я вам, может только опытный скалолаз. — Судя по всему, попытка успехом не увенчалась? — Нет, помешал констебль Но он не только не поймал «альпиниста», он не сумел даже разглядеть, кто это был. Некоторое время мы молчали. — Что вы собираетесь делать? — спросил я. — Я думаю, что мы должны втайне от слуг Фу Манчи устроить засаду в доме Слаттена и ждать день, неделю — сколько потребуется — до тех пор, пока они не повторят свою попытку. Совершенно ясно, что мы с тобой, Петри, проглядели нечто такое, что обусловливало это убийство. Короче, либо случайно, либо благодаря нашей сверхбдительности, либо из-за непродуманного плана действий всегда чисто работавший Фу Манчи подарил нам что-то вроде ключа к одной из своих тайн. ГЛАВА X «АЛЬПИНИСТ» ВОЗВРАЩАЕТСЯ В полной темноте мы проникли в прихожую Слаттена, оттуда в кабинет, который, по мысли Смита, должен быть главной ареной боевых действий. Мы достигли его без всяких приключений, и я тут же разместился в кресле, в котором еще недавно сидела Карамани. Найланд встал около распахнутой двери. Итак, мы взяли на себя роль привидений в доме убитого. В доме, который лишь несколько часов назад покинуло тело его хозяина. Впрочем, раньше я уже участвовал в подобном ночном бдении. Тогда мы с Найландом и еще одним крепким парнем поджидали штатных убийц из команды Фу Манчи. Как известно, в темноте у человека обостряется слух, и звуки, которых при свете он просто не замечает, буквально лавиной обрушиваются на него, натягивая и без того напряженные нервы. Но среди всех самым пугающим мне показался, как ни странно, самый безобидный — тиканье часов на каминной полке. Я подумал, что точно такое же «тик-так, тик-так» равнодушно отсчитывало последние секунды жизни Абела Слаттена и все так же продолжалось, когда он уже лежал на пороге собственного дома остывающим трупом. Когда я более или менее привык к темноте, то поймал себя на том, что сижу, уставившись в конторский стул Слаттена, будто в ожидании, что вот сейчас войдет его хозяин и усядется поудобнее. На бюро я заметил маленькую статуэтку китайского Будды, чья золотая шапочка мне напомнила золотой зуб покойного. В доме что-то все время поскрипывало, потрескивало и напоминало крадущиеся шаги, однако Найланд не выказывал никаких признаков беспокойства, и я понимал, что это лишь игра моего воспаленного воображения. Через открытое, забранное жалюзи окно за моей спиной я слышал слабый шелест листвы. И мне чудился в нем свистящий шепот: «Фу Манчи… Фу Манчи… Фу Манчи…» Так изнурительно тянулась ночь. Вдруг часы пробили час, и от этого звука я чуть не выпрыгнул из кресла, до такой степени были напряжены мои нервы. А вот Смит стоял, как каменное изваяние. Он умел владеть собой и, когда надо, безжалостно подавлять свой бурный темперамент. Порой казалось, что он обладает каким-то врожденным иммунитетом против всего того, что может внушить человеку страх. Он обладал способностью сохранять ледяное спокойствие посреди всеобщей паники. Но когда опасность проходила, он буквально падал от нервного истощения. «Тик-так, тик-так» — продолжали отмеривать время часы, но биение моего сердца, казалось, их заглушало. Чтобы успокоиться, я стал считать «тики» и «таки»: один, два, три, четыре, пять… Досчитал до сотни, другой, третьей… И вдруг в ставший уже привычным шумовой фон ночного дома врезался новый, сразу привлекший к себе внимание звук. Он донесся откуда-то сверху, из-под самой крыши. Там раздавался скрип, в общем-то очень знакомый для уха, но я затруднялся представить, каково может быть его происхождение. Затем послышался очень мягкий, как будто через подушку, удар. И снова все смолкло. Мой мозг лихорадочно заработал. Верхняя площадка дома освещалась днем через застекленный люк в полу чердака. Строго на ним в черепичной крыше был оборудован, по-видимому, точно такой же фонарь. Таким образом, развивал я свою мысль, если… Но тут еще один неожиданный звук прервал мою кипучую умственную деятельность. Тут уж не могло быть сомнений: некто открывал застекленный люк над лестничной площадкой верхнего этажа, делая это чрезвычайно медленно, осторожно и почти неслышно. Тем не менее в моих ушах, за ночь привыкших различать малейшие шорохи, скрип казался чудовищным. Найланд Смит показал мне рукой, что нужно стать по другую сторону открытой двери, вернее, за ней, чтобы меня не было видно спускающемуся с лестницы. Глухой звук известил нас о том, что люк полностью открыт и прикреплен к стропилам. Легкий шелест возвестил о том, что человек спускается через люк. Затем скрипнули половицы, и мы услышали характерное шлепанье босых ног по линолеуму в коридоре верхнего этажа. Теперь я был абсолютно уверен, что кто-то из опасных слуг доктора Фу Манчи каким-то образом взобрался на крышу дома и проник через фонарь на площадку верхнего этажа. Не могу описать и даже в памяти восстановить то состояние величайшего нервного напряжения, когда я ждал, что вот сейчас я услышу скрип ступенек под ногами спускающегося человека. Но меня постигло разочарование. Я по-прежнему слышал в двух шагах от себя нервное дыхание Найланда Смита, а видел перед собой перила совершенно пустой лестницы на фоне смутно белеющей стены. И вдруг на самом верху лестницы появилась большая черная тень. Смит, находясь по другую сторону двери, не мог ее видеть, но мне она была видна прекрасно. Тень как появилась, так и исчезла совершенно беззвучно. И вдруг снова показалась, только на три ступеньки ниже. И тут я уже с настоящим ужасом подумал о том, что мой друг все еще не подозревает о приближении врага, а у меня нет никакой возможности незаметно подать знак. Между тем тень снова исчезла и появилась третий раз уже на уровне моих глаз. Однако темнота была такая, что я едва мог различить смутные очертания человеческой фигуры на фоне более светлых обоев… И тут я понял, что Найланд наконец-то увидел его. Вдруг часы пробили полвторого. В этот момент нервы мои (я до сих пор признаюсь в этом с краской стыда!) не выдержали, и у меня вырвался невольный слабый вскрик. Все! Мои истеричность и слабонервность нас рассекретили. Весь тщательно продуманный план действий рухнул в одну секунду. Вместо него — свалка людей и событий. Смит, не колеблясь ни секунды, прыжком пантеры достиг прихожей. — Свет! — закричал он. — Свет, Петри! Выключатель у входной двери! Я сжал кулаки, пытаясь усилием воли обуздать предательские нервы, и проскочил за спиной Смита мимо лестницы прямо к двери, по счастью, зная, где должен находиться выключатель. В это время раздался дикий вопль — совершенно нечеловеческий, принадлежавший скорее зверю… Я обернулся и увидел такую картину: Смит — одна нога на лестнице, другая на полу, далеко вперед вытянув руки и опасно откинувшись назад, вцепился своими жилистыми пальцами в горло почти голого человека. Тело того блестело, смазанное каким-то жиром, голова была наголо обрита, по-обезьяньи низкие надбровные дуги и вытаращенные, налитые кровью, как у бешеной собаки, глаза завершали картину некоего зверского человекоподобия. Рот его был оскален, на губах — пена. Обеими руками он сжимал толстую палку, которую обрушивал на голову Найланда Смита. Но мой друг стоял, будто высеченный из камня, мертвой хваткой сжимая горло этого недочеловека. Я бросился на помощь другу и вырвал палку из рук голого бандита. Кстати, я узнал в нем члена смертоносного братства, которое чтило доктора Фу Манчи как своего бога и господина. Не хочу описывать конец нашей схватки. Не думаю, чтобы читателю понравилось подробное описание того, как Найланд Смит с остекленевшим взором, поминутно теряя сознание, тем не менее стоял живой копией лейтоновского «Атлета», сжимая железными тисками горло одного из слуг Фу Манчи даже тогда, когда тот уже бессильно обмяк. В последнем проблеске сознания, вытирая заливавшую глаза кровь из раны на голове, он указал на палку, которую я отнял у этого неудачливого домушника и все еще вертел в руках. — Это не посох Аарона, Петри! — прохрипел он. — Посох Моисея! Палка Слаттена! Удивление на какой-то момент вытеснило в моем сознании беспокойство о состоянии моего друга. — Однако! — Я повернулся к вешалке, где трость Слаттена покоилась, как и в момент его смерти. Рядом был зонт и еще одна легкая тростниковая палочка. Все правильно, ведь мы ничего не трогали в этом проклятом доме. Я стал разглядывать палку у себя в руках и понял, что второй точно такой же в мире не сыщешь. Тем временем Смит рухнул на пол прямо у моих ног. — Петри, — прошептал он едва слышно, — внимательно исследуйте ту, что на вешалке… Но не прикасайтесь к ней… Там еще может… Я прислонил его к подножию лестницы. В это время констебль яростно забарабанил в дверь с улицы. Но вместо того, чтобы ему открыть, я подошел к вешалке и взялся за трость, рисунком в точности повторяющую мою палку. Смит слабо вскрикнул, и я тотчас выронил трость, будто обжегся ею. — Господи! — вырвалось у меня невольно. Во всем были похожи трость и палка в моих руках. Во всем, кроме одной маленькой детали. Трость у вешалки заканчивалась точно такой же змеиной головой, как и та, которую отнял я у бандита. Но голова эта была… живой. Только, непонятно почему, она была в каком-то полусонном состоянии. И слава Богу! — иначе плохо бы мне пришлось. Я неминуемо разделил бы участь Абела Слаттена, так как в полости его трости сидела страшная австралийская гадюка! ГЛАВА XI БЕЛЫЙ ПАВЛИН Найланд Смит решил не откладывать в долгий ящик осуществление разработанного им плана кампании против Фу Манчи, которым он, как это уже известно читателю, поделился с инспектором Джоном Веймаутом. Не прошло и двух суток, как мы покинули дом ныне покойного Слаттена, а я уже трясся в такси по Уайтчепел-роуд, увлекаемый отчаянным беспокойством. Шел дождь, и через залитые стекла авто было трудно разглядеть, что происходит на улице. И все же было видно, что неблагоприятная погода не является серьезной помехой деловой активности. Во всяком случае, в этом районе. Мы осторожно пробирались через торгующую и галдящую разноплеменную толпу, запрудившую улицу. По обеим сторонам мостовой тянулись ряды бесконечных лавочек. Казалось, их владельцы решили бросить вызов хозяевам окрестных магазинов и отбить всех покупателей. Евреи-лоточники в характерных безрукавках наперебой расхваливали свой товар. Меня всегда поражала эта потрясающая неуемность детей Израиля в погоне за наживой. Для них не существует ни чужого языка, ни чужой природы. Их энергия абсолютно одинакова как на грязной лондонской мостовой под проливным дождем, так и под знойным небом на рынках Ближнего Востока. Они предлагали ткани и какие-то экзотические одеяния, всевозможную обувь и лак для волос. Чтобы заполучить покупателя, они прибегали к тысяче уловок, остроумных шуток, трюков и самых последних анекдотов сезона. Нет, надо собственными глазами увидеть эту толпу, где поляки, русские, сербы, венгерские евреи, итальянцы… где Ближний и Дальний Восток толкаются локтями, где варварский английский торгуется с идишем и тем не менее оба умудряются понимать друг друга, где аукционист, происхождение которого остается вечной загадкой антропологии, с рутинным пафосом навязывает публике никому не нужный хлам… Какие-то драные картузы, шали, наброшенные небрежно на засаленные локоны, растрепанные женщины сомнительного вида, многие с младенцами на руках, — все они кишели на мостовой и тротуарах, буквально облепив мелкие лавчонки подобно термитам, копошащимся в кусках падали. А дождь продолжал поливать все это меркантильное человеческое столпотворение, барабаня по крыше такси, заливая стекла, блестя алмазными каплями на волосах прохожих, заглушая удары молотков аукционистов, стекая тонкими струйками с брезентовых крыш лавчонок. Но человечеству, собравшемуся здесь с севера, юга, запада и востока, не было ровным счетом никакого дела до влаги вверху и грязи внизу. Оно толкалось, галдело, ругалось, поносило и расхваливало, всецело поглощенное безрадостным процессом купли-продажи. Время от времени за запотевшим стеклом мелькала чья-то желтая физиономия или же мертвенно-бледная и черноглазая, но практически невозможно было в этом калейдоскопе заметить хоть одно приличное, здоровое лицо. Это был особый, подпольный мир, где грязь и порок расхаживают рука об руку по безобразным улицам, своего рода тигель для всех отбросов общества, Зазеркалье, поглотившее прошлой ночью Найланда Смита. Я без устали вглядывался в толпу, пытаясь отыскать в ней знакомое лицо. Чье именно, я тогда даже не знал, но нисколько бы не удивился, если бы среди всего этого безобразия передо мной мелькнули прекрасные черты Карамани, хитрая физиономия бирманского бандита, аскетическое, подернутое бронзовым загаром лицо Найланда Смита… Сто раз я ошибался, принимая чье-то красное лицо за румяного инспектора Веймаута. И в какой-то момент (сердце у меня упало) померещилось, что зеленые раскосые глаза Фу Манчи мелькнули в толчее между лавочками. Я, конечно, понимал, что все это плоды воспаленного воображения, бессонных ночей, а также безотчетного беспокойства, которое не покидало меня в течение последних тридцати часов. Беспокойства за Найланда Смита. Вчера вечером по очень слабой наводке Берка, бывшего коллеги Абела Слаттена по нью-йоркской полиции, он отправился в какой-то притон, где предположительно скрывается уже упомянутый нами Сингапурский Чарли, он же Шень Ян, некогда содержавший логово наркоманов. Как мы знали, Шень Ян являлся креатурой доктора Фу Манчи. Экспедиция была слишком рискованной, чтобы позволить Смиту отправиться в нее одному. Но мне помешал срочный вызов к тяжелобольному, и Найланд почему-то не стал меня дожидаться. Видимо, сама судьба распорядилась, чтобы он отправился без меня. И наверняка произошло что-то страшное, потому что буквально по пятам за Найландом инспектор Веймаут с сотрудниками Центрального департамента расследований прочесал весь район, но никаких следов Смита не нашел. В конце концов муки неизвестности стали для меня непереносимы, и я сам бросился на поиски друга. Поехал искать без всякого определенного плана, лишь с одними мрачными предчувствиями. Куда конкретно отправился Смит, я знать не мог, так как он покинул дом без меня: я был в то время у больного. В Скотланд-Ярде мне тоже не смогли сообщить ничего определенного. Веймаут, который вел дело под началом Смита, покинул управление рано утром, и с тех пор о нем тоже ничего не было известно. Водитель свернул на какую-то слабо освещенную улочку. Сияние, шум и гам одной из главных артерий города понемногу угасли за нашей спиной. Я забился в угол кэба, буквально раздавленный ощущением отчаянного одиночества. Теперь мы двигались к домам, которые скучились у дороги на Вест-Индские доки и с одной стороны ограничивались Лаймхаузской дамбой, а с другой стороны — улицей Пеннифилдс. Это было в своем роде уникальное китайское гетто — своего рода миниатюра более крупного Чайнатауна в Ливерпуле и уже совсем огромного китайского квартала в Сан-Франциско. Внезапно меня осенила идея, и я, схватив переговорную трубку, распорядился: — Сначала в участок речной полиции, а потом на Радклифское шоссе. Водитель повернулся и согласно кивнул. Тут же он свернул направо, на еще более узкую улочку. Она спускалась под уклон в восточном направлении и соединялась с широкой магистралью, по которой бежали сияющие огнями трамваи. Я уже совсем было потерял направление, как вдруг после правого и левого поворотов обнаружил, что за окном авто — дверь в полицейский участок. Погруженный в состояние какого-то механического отупения, я открыл дверь и увидел за столом старого знакомого по одному из самых мрачных эпизодов нашей кампании против желтолицего доктора — инспектора Раймэна. На мой немой вопрос он движением головы дал столь же немой отрицательный ответ. Затем прибег к словам: — С десяти часов наш катер стоит против Каменной лестницы. Вместе с людьми из Скотланд-Ярда мы прочесываем этот район… Я поежился при слове «прочесываем», потому что, хотя и в иносказательном применении, для меня оно заключало самый страшный смысл. Смысл, обусловленный манерой Фу Манчи убирать врагов со своего пути. В воображении тут же возникли зеленые от воды бревна причала Лаймхауза, плеск под ними Темзы и в нечетком отраженном свете фонарей тело захлебнувшегося Найланда Смита. А Раймэн продолжал: — Кроме того, мы пустили катер патрулировать вдоль берега от нашего причала и до Тильбюри. Третий поставили караулить у мола… — И он для наглядности показал большим пальцем за спину. — Не желаете ли сами в этом убедиться? — Благодарю вас, нет, — ответил я. — Судя по всему, вы сделали все, что в ваших силах. Можете ли вы мне дать адрес того места, куда прошлой ночью направился Смит? — Разумеется, — отвечал инспектор с оттенком разочарования в голосе. — Правда, я думал, что он вам известен. Вы помните, где обретался Шень Ян? Это неподалеку от бухты Лаймхауз. Так вот дальше на восток, к дамбе, между улицами Джилл и Трикольт втиснулся квартал деревянных домов. Припоминаете? — Да, припоминаю. Так, значит, наш старый приятель снова там обосновался? — Как будто так. Однако вам, судя по всему, неизвестно, что Веймаут сегодня рано поутру произвел там повальный обыск. — Неужели? — Да, но, к сожалению, безрезультатно, — монотонно продолжал свое повествование инспектор. — Мерзавец Шень Ян как сквозь землю провалился, и хотя у нас не было никаких сомнений, что в доме находится игорный притон, нам не удалось собрать никаких подтверждающих эту версию доказательств. А также… мы не нашли никаких признаков того, что там могли находиться мистер Найланд Смит и этот американец Берк, который вызвался быть его проводником. — Откуда такая уверенность, что они пошли именно туда? — Двое из Центрального департамента расследований, которые вели наблюдение за домом, видели, как оба джентльмена туда входили. Они уже собирались подать сигнал, но как раз в это время — в половине четвертого утра — в дом ворвалась полиция. — Кого-нибудь арестовали? — За что? — вскричал инспектор. — Каждый дюйм этой крысиной норы был тщательно обследован. Китаец, который представился полиции хозяином этого, как он выразился, «респектабельного дома с квартирами для найма», оказывал полиции всяческое содействие. — Как я понимаю, место это долго находилось под наблюдением? — Разумеется. Как с берега, так и с реки. Да нет их там. Они могут быть где угодно, только не там! Некоторое время я соображал, что теперь следует предпринять. Пообещав Раймэну, что зайду к нему позже, я вышел из участка в туман и дождь, подозвал дожидавшееся меня такси и велел шоферу вернуться на прежнюю дорогу. Огни участка речной полиции вскоре исчезли в тумане, и мы опять оказались в темном лабиринте туманных улиц, которые таили в себе больше страшных и грязных тайн, чем владения царя Миноса. Великое лондонское торжище осталось далеко позади. Справа шли неровные ряды прибрежных строений. За ними плескалась Темза, воды которой похоронили следы стольких преступлений, сколько не знали ни древний Тигр, ни античный Тибр. Слева от меня с трудом пробивались сквозь туман огоньки над входами в дешевые кабачки. Слабый свет редких уличных фонарей, казалось, еще больше уплотнял тьму. Временами мне казалось, что я мчусь навстречу бездне, которая неизбежно поглотит меня. Душевное состояние было — хуже не придумать, и я заметил: оно меня посещало всякий раз, когда я оказывался в лондонских трущобах. Ощущение грозящей мне опасности становилось почти физическим, повсюду мне мерещилась зловещая рука Фу Манчи. Когда машина остановилась в каком-то темном закоулке, мне стоило больших усилий заставить себя выйти. Под ногами была скользкая грязь. С одной стороны дорогу преграждала высокая кирпичная стена, над которой в темноте угадывалась дымовая труба. Справа громоздились какие-то портовые строения, а впереди сквозь сетку мелкого дождя мерцал свет одинокой лампочки. Я поднял воротник плаща, уже коченея при одной только мысли, что сейчас придется углубиться в эту холодную сырую мглу. — Подождите меня здесь, — приказал я шоферу и, нащупав в нагрудном кармане свисток, добавил: — Я свистну, куда вам надо будет подъехать. Судя по всему, это был усердный и сообразительный малый. Я заказал его этой ночью как раз потому, что он уже не раз возил нас со Смитом и практически стал равноправным участником всех наших предприятий. Переложив свой браунинг из заднего кармана брюк в карман плаща, я шагнул в туман. Дойдя до единственного в окрестностях уличного фонаря, я обнаружил, что свет фар такси совершенно поглотил туман. Плотная завеса мглы оставляла только один способ ориентировки — прислушаться. Но ухо различало только монотонный шум дождя и журчание в водостоках. Временами где-то в отдалении раздавалась пароходная сирена. На реке жизнь не прекращалась круглые сутки и в любую погоду, о чем свидетельствовал доносящийся с нее смутный гул. Я завернул за угол, и передо мной открылась целая улица сплошь деревянных домов. Я попытался установить, не ведется ли за мной слежка. Впрочем, если и велась, то была достаточно умело замаскирована. На улице я не встретил ни души. Без всякого плана я шагал под темными окнами до тех пор, пока не обнаружил, что улица кончается тупиком. Я подошел к расшатанным воротам, за которыми был длинный ряд ступеней, без сомнений, спускавшихся к реке. Не знаю зачем, я тронул ветхие доски ворот и обнаружил, что они не заперты. Спускаясь по ступенькам, я обнаружил, что под сводами арки должен был гореть фонарь, но стекло было разбито, и дождь загасил пламя. Газ с бесполезным шипением вырывался из горелки. Спустившись, я оказался на причале узенькой бухточки. Над Темзой висел тяжелый туман, способный, казалось, поглотить любой звук. И тут, как по заказу, раздался такой фантастически жуткий вопль, что я чуть в воду не свалился. Отпрянув от края пристани, я бросился назад, к лестнице, и тут передо мной встало что-то белое, как классическое привидение… Я абсолютно убежден, что немногим на долю выпало столько тяжких испытаний, сколько вашему покорному слуге, но этот вынырнувший из темноты призрак я бы отнес к самым страшным явлениям, с которыми мне когда-либо приходилось сталкиваться. Я буквально застыл на месте, объятый сверхъестественным ужасом, не в силах пошевелить рукой. Мне начало мерещиться, что призрак уже плывет по воздуху. Нервы были настолько напряжены, что казалось, будто я обрел способность видеть в темноте. Надо было сделать один-единственный шаг навстречу неведомому, и, наконец, я его сделал. И — о чудо! — этого оказалось вполне достаточно, чтобы из состояния полного ужаса перейти к величайшему изумлению и непониманию того, кто я и где. Говорят, такое состояние посещает курильщика опиума, очнувшегося от наркотических грез. Протянув руки и схватив это белое видение, я обнаружил, что оно представляет собой вполне живое и теплое нечто. При ближайшем рассмотрении оно оказалось… белым павлином. Признаюсь, в первый момент, обнаружив это, я с огромным трудом сдержался, чтобы тут же не открутить ему голову. Право же, стоило ради такой находки спускаться среди ночи на самое дно этих грязных и опасных лондонских трущоб. Однако же птицу надо было куда-то девать, и со своей находкой под мышкой, волоча ее метровый хвост по грязи, я направился к оставленной машине. ГЛАВА XII И СНОВА ЭТИ ЧЕРНЫЕ ГЛАЗА Странно, но эта домашняя птица в руках вовсе не вернула мне чувства реальности происходящего. Шофер, открыв мне дверь и увидев павлина, буквально лишился дара речи от изумления. У него было такое выражение лица, что я не мог не расхохотаться, хотя, честно говоря, мне было совсем не до смеха. Все-таки он довольно быстро пришел в себя, выскочил, открыл дверь в салон. И я, убедившись, что все окна плотно закрыты, запустил туда наше будущее великолепное жаркое. — Бога ради, сэр… — начал было водитель. — Правильно, — перебил я его, — именно Господь Бог по неизреченной благости своей послал нам за самоотверженные труды сегодняшней ночью роскошный обед. Кстати, вы умеете готовить павлина под нефшательским соусом? Заметив, что еще немного — и парень свихнется окончательно, я решил переменить тон и заговорил как можно серьезнее: — Ладно, шутки в сторону. Условимся так: если по истечении часа я не вернусь, отправляйтесь вместе с этим красавцем в участок речной полиции. Только смотрите, чтобы он от вас не убежал. — Слушаюсь, сэр, — ответил шофер с некоторым замешательством в голосе. — Но я совершенно не понимаю, кому в окрестностях Лаймхауза понадобилось держать павлина? — Не твоя забота, — осадил я парня, однако тут же подумал, что ведь и мне, довольно часто бывавшему в этих трущобах, прежде никогда не приходилось видеть павлинов. Согласитесь, проституткам, наркоманам, сутенерам, бандитам и содержателям всевозможных притонов как-то некогда заниматься разведением домашней птицы. Все их время занимают дела поважнее. И тут у меня забрезжила неясная догадка, что павлин-то мне попался неспроста. Я поскорее вернулся к лестнице под аркой и, стоя наверху, стал внимательно изучать дом, к которому она спускалась. Сквозь мглу я как-то сумел разглядеть разбитые стекла на окнах, что свидетельствовало о его полной заброшенности. И лишь одно над самой аркой было как будто заклеено бумагой, намокший край которой стал понемногу отставать. Однако, подумалось мне, куда же подевались детективы Скотланд-Ярда, которые, по идее, должны здесь торчать за каждым углом? Но, судя по всему, во всей округе не было ни одной полицейской души, иначе бы меня обязательно окликнули. Ведомый своими все более крепнувшими подозрениями, я принялся спускаться по лестнице. Во мне крепла уверенность (и вскоре она получила блестящее подтверждение), что я нахожусь совсем близко от логова китайца. Спустившись ступеней на восемь, я оказался в самом темном месте под сводами арки. Тут-то все и произошло. На голову мне с удивительной точностью набросили петлю, она мгновенно перетянула мне горло, и я только успел почувствовать дикую боль в основании черепа и осознать, что меня душат… Это было последнее, что зафиксировала угасавшая мысль. Когда я снова вернулся в этот мир, первым ощущением было продолжающееся удушье. Я чувствовал, что мои налившиеся кровью глаза готовы лопнуть. Мелькнула мысль, что это лишь затянувшаяся агония. Невольно рука моя потянулась к горлу. Оно распухло и горело, но петли на нем уже не было. И тут сознание опять меня покинуло. Второму «пробуждению» сопутствовало возвращение обоняния, и я остро ощутил едва заметный, но до боли знакомый восточный аромат. Это были ее духи… Они встряхнули меня лучше всякого тонизирующего, и, слабо вскрикнув, я сел на полу, который ходил подо мной, как палуба во время качки. Одна мысль сверлила: это ее, ее духи. А это может означать только одно. Она здесь. Здесь Карамани. Она была где-то совсем рядом, пока я, не знаю сколько времени, лежал без сознания. И я, ровным счетом ничего не видя в сплошной темноте, стал ощупывать руками пространство вокруг себя, в совершенно безумной надежде, что она где-то здесь, рядом. Тем не менее моя распухшая глотка, полная невозможность повернуть шею и пульсирующая головная боль вскоре вернули меня к реальности. Я вспомнил с горечью, что у нас с ней все кончено, что за ее замечательной красотой и очарованием скрывается дьявольское бессердечие одного из самых коварных слуг доктора Фу Манчи. И мне стало от этого так больно, что я не выдержал и застонал. В ответ в окружающей меня темноте что-то зашевелилось. Мои нервы натянулись до предела в предощущении новой опасности. Непроницаемый мрак его еще более обострял. Ведь я уже знал, что доктор Фу Манчи находится в Лондоне четвертый месяц. Времени у него было более чем достаточно, чтобы привести в порядок и боевую готовность весь свой одушевленный и неодушевленный убийственный арсенал. Я скрючился на полу, со страхом ожидая повторения странного звука, а воображение уже населяло окружающий мрак извивающимися ядовитыми рептилиями, ползущими по стене и потолку тарантулами и прочими разными мерзкими тварями. Тем временем за спиной послышалось какое-то ритмическое постукивание, и я повернулся на звук всем корпусом, потому что ворочать шеей было просто невозможно. Передо мной оказалось заклеенное бумагой окно, которое давало едва заметный свет. Намокший край листа отклеился, завернулся, и по нему стучали капли. В одно мгновение я сообразил, что нахожусь в той самой комнате над аркой, за которой с таким интересом наблюдал с улицы. Я даже расслышал шипение газа в разбитом фонаре. С колоссальным трудом я поднялся на ноги и почувствовал, что меня качает как пьяного. Вытянув руку, я попытался нащупать стену, шагнул в предполагаемом направлении, споткнулся обо что-то массивное, лежащее на полу, и рухнул лицом вперед… Однако вместо того, чтобы расквасить себе нос, я ткнулся во что-то относительно мягкое. Привалившись к стене, лежал связанный по рукам и ногам человек. Некоторое время я лежал без движения, чувствуя, как подо мной поднимается и опускается грудь моего собрата по заключению. И тут я вполне отчетливо понял, что моя жизнь во многом зависит от того, удастся ли вернуть себе самообладание. Постепенно мне удалось победить головокружение и тошноту, я встал на колени и нашарил в кармане пиджака плоский электрический фонарик. Плащ, в котором лежал пистолет, бесследно исчез, но фонарик почему-то не тронули. Я нажал кнопку и осветил лицо лежащего. Ба, Найланд Смит собственной персоной! Я чуть не разбил фонарь. Он лежал, с ног до головы опутанный веревками, привязанный к вделанному в стену кольцу. Во рту был кляп, засунутый так тщательно, что я просто не представляю, как Смит умудрился не задохнуться. Знакомый бронзовый цвет лица заметно подернулся бледностью, но глаза горели все тем же неукротимым огнем. Через мгновение я стремительно разматывал и вынимал кляп у него изо рта. Надо сказать, что он был довольно хитро закреплен кожаными ремешками, завязанными на затылке. Но я справился с ними относительно быстро, и в следующий момент услышал, как Найланд тихо выругался. — Да, старина, — хрипло вымолвил он, — живы мы с вами до сих пор исключительно Божьим промыслом. Кстати, я видел, как они вас сюда затаскивали, и уже думал… — А я, между прочим, все эти двадцать четыре часа думал о том, какого черта вы пошли в это логово, не… — Петри, я не хотел брать вас с собой из-за дурного предчувствия. И, как видите, оно полностью оправдалось. Значит, судьбе было угодно, чтобы вы стали моим освободителем. Быстрее же! У вас нож с собой? Да, подумал я, энергии в нем даже после всего перенесенного не убавилось. — Разрежьте веревки на запястьях и щиколотках, но остальные не трогайте, — продолжал он командовать. Я стремительно выполнил распоряжение. — Теперь, — не унимался Смит, — поставьте этот дерьмовый кляп на прежнее место, только не затягивайте слишком. И учтите, как только они обнаружат, что вы приходите в себя, они тут же вас свяжут, как связали меня. Понимаете? Она трижды сюда заходила… — Карамани? — Да тише вы! Я услышал, как где-то в отдалении открылась дверь. — Быстро! Завязки, кляп! — зашептал Смит. — И как только они войдут, изобразите, что начинаете приходить в себя… Довольно неуклюже — пальцы меня плохо слушались — я выполнил его распоряжения, спрятал в карман фонарик и распростерся на полу. Сквозь полузакрытые веки я видел, как открылась дверь и на пороге появилась Карамани. В руках она держала простую керосиновую лампу, которая чадила ежесекундно и мигала, наполняя угаром и без того затхлый воздух комнаты. Она явилась воплощением экстравагантности. Трудно было даже вообразить что-либо менее соответствующее этому месту. Представьте себе невольницу гарема, задрапированную в роскошные восточные шелка, с жемчужинами, которые блестели, как слезы, в ее волнистых волосах. Ее запястья перехватывали толстые золотые браслеты, а пальцы были унизаны драгоценными кольцами. Тяжелый пояс покоился на бедрах, подчеркивая грациозность фигуры, одна из лодыжек была перехвачена золотой лентой. Когда она появилась в дверном проеме, я почти совсем сомкнул веки и все же продолжал, как завороженный, следить за ее маленькими красными туфельками. И снова я почувствовал тонкий аромат ее духов. Он, подобно мускусному дыханию Востока, как и прежде, сводил меня с ума. Он был подобен яду, источаемому прекрасным цветком. Однако мне пора было играть свою роль, и я, отбросив руку в сторону так, чтобы как можно громче стукнуть кулаком по полу, громко застонал и попытался встать на колени. На какое-то мгновение мне удалось перехватить удивленный взгляд ее широко открытых глаз, устремленных на меня с таким загадочным выражением, что сердце мое тут же оборвалось. Но Карамани сразу отступила к двери, поставила лампу на пол и хлопнула в ладоши. Едва я опять откинулся на пол, симулируя полную потерю сил, как в комнату проскользнули китаец с лишенным выражения лицом и бирманец, чьи изрытые оспой черты застыли навсегда в порочной усмешке. Пока эти два желтых негодяя связывали меня, а Карамани им светила, мне удалось заметить, что рука ее, державшая лампу, заметно дрожала. Я стонал и слабо сопротивлялся, устремив на свою мучительницу взгляд, полный немого укора. И, как мне думается, не без некоторого эффекта. Она потупилась, прикусила губу и заметно побледнела. Затем быстро вскинула глаза и, снова натолкнувшись на мою укоризну, отвернулась, опершись рукой о стену, будто потеряла равновесие. Да, уникальное испытание выпало кое-кому из нашей пестрой компании. И все же, чтобы не прослыть лицемером, стремящимся спрятать свое безумие, признаюсь, что, когда я снова оказался в кромешной тьме, сердце мое бешено забилось не от радости по случаю успеха нашей уловки, но от того, что мой укоризненный взгляд отразился чем-то похожим на сострадание в прекрасных черных глазах Карамани. Этой бесчестной и порочной Карамани. Впрочем, довольно обо мне. И десяти секунд не прошло с того момента, как закрылась дверь, а Смит уже выплюнул кляп и, тихо ругаясь сквозь зубы, яростно освобождался от пут. В следующую минуту я тоже был свободен, если не считать этих огромных черных глаз, от которых невозможно было освободиться. — Ну, что теперь? — спросил я шепотом. — Надо думать, — ответил Смит, — малейшая ошибка — и мы пропали. — Как долго ты здесь находишься? — С прошлой ночи. — А что, Фу Манчи… — Фу Манчи здесь, — мрачно ответил Смит. — И не только Фу Манчи, но и еще кое-кто. — Как, есть еще кто-то? — Да, и этот кое-кто явно повыше рангом нашего дорогого Фу Манчи. Я понятия не имею, кто это, но сужу лишь по тому, что происходит нечто необычное: по логике нашего доктора, я должен быть убит двадцать четыре часа тому назад. Однако внимание Фу Манчи было занято чем-то неизмеримо большим, чем моя скромная смерть. А этим может быть только одно — явление какого-то неизвестного нам таинственного гостя. Я полагаю, что именно в честь его присутствия ваша соблазнительная подруга вырядилась восточной одалиской… Он помолчал некоторое время, потом добавил: — Я дал бы пятьсот фунтов стерлингов, чтобы хоть на мгновение увидеть лицо этого гостя. — А Берк?.. — Кто знает, что с ним произошло. Нас обоих захватили врасплох в заведении гостеприимного Шень Яна, как раз в тот момент, когда в какой-то сомнительной компании игроков в покер мы, как истые аристократы, пускали на ветер наши денежки. — Хорошо, а Веймаут… — Дорогой Петри, нас с Берком оглушили и перетащили черт знает куда еще за несколько часов до того, как Веймаут нагрянул в этот игорный дом. Единственное, чего не могу понять, как это им удалось протащить нас буквально под носом у полицейских, которые вели круглосуточное наблюдение за этим притоном. Но как бы там ни было, они умудрились это сделать, что блестяще подтверждается моим теперешним местонахождением. Между прочим, у вас есть оружие? — Нет, мой пистолет пропал вместе с плащом. В слабом свете из разбитого окна я мог видеть, что Смит впал в глубокую задумчивость, привычно теребя мочку левого уха. — Меня тоже обезоружили, — пробормотал он в раздумье. — Так, может, в окно? — Нет, слишком высоко. — Да, и мне так кажется. Эх, если бы хоть один пистолет на двоих… — Ну и что бы вы тогда сделали? — Я бы явился на их сборище собственной персоной. Оно, должно быть, проходит где-нибудь здесь, в самом здании. И таким образом сегодня же вечером положил бы конец затянувшейся борьбе с шайкой Фу Манчи, избавил бы старушку Англию от Желтой Погибели, потому что именно сегодня здесь собрались не только ассистенты-убийцы треклятого доктора, но и тот, кто на самом деле возглавляет эту преступную группу. Какой-нибудь мандарин… Впрочем, черт его знает. ГЛАВА XIII СВЯЩЕННЫЙ ОРДЕН Смит тихо пересек комнату и толкнул дверь. Она оказалась незапертой, и в следующее мгновение мы уже были в коридоре. И тут в отдалении раздался чей-то крик. Высокий скрипучий голос с утробными интонациями перемежался злобным змеиным шипением. — Это Фу Манчи! — прошептал Смит, схватив меня за рукав. Несомненно, голос принадлежал нашему неподражаемому китайцу. И он выдавал, что владелец его находится в такой степени истерии, на которую способны лишь опасные для окружающих маньяки. Голос перешел в пронзительный крик, принадлежащий скорее разъяренному животному, чем человеку. Затем он внезапно оборвался. Кто-то вскрикнул, но уже не голосом Фу Манчи, затем последовали глухой стон и звук упавшего тела. Смит все еще сжимал мою руку, когда я резко отпрянул назад в распахнутую нами дверь, так как заметил, что из темноты на нас стремительно катится нечто, напоминающее большой пушистый ком. У моих ног он замер, устремил на меня мерцающий взгляд и, издав что-то вроде злобного лепета или клекота, прыгнул в сторону и пропал из виду. Это оказалась любимая обезьянка доктора Фу Манчи. Смит втащил меня обратно в комнату, которую мы только что покинули. Он полуприкрыл дверь, и я тут же услышал за ней хлопки чьих-то рук. В большой тревоге мы ждали, что будет дальше. И вот в коридоре послышались новые зловещие звуки. Судя по всему, тащили чье-то тяжелое тело. Я слышал, как открыли люк. Натужные восклицания говорили о том, что тяжелая работа подвигается. Что-то натягивали, что-то скрипело, после чего люк мягко опустили на прежнее место. Смит наклонился к моему уху: — Фу Манчи наказал кого-то из своих слуг, — прошептал он. — Сегодняшней ночью металлические кошки не будут ржаветь в бездействии. При этих словах Смита я содрогнулся, живо представив, какое кровавое дело творится буквально в нескольких метрах от нас. В наступившем молчании было слышно только, как дождь тихо шуршит за окном да все так же пароходные сирены время от времени разрывают мглу над водой. И я почему-то подумал, что один из этих пароходов, вполне возможно, в этот самый момент перемалывает своим винтом тело несчастного слуги доктора Фу Манчи. — Никто не ждет вашего возвращения? — прошептал с надеждой Смит. — Сколько времени я был без сознания? — Около получаса. — Ну, тогда шофер будет ждать еще столько же. — У вас не сохранился свисток? Я пошарил в кармане. — К счастью! — Отлично! Тогда у нас есть шанс. Мы снова выскользнули в коридор и крадучись двинулись наугад в поисках люка. Через десять шагов в абсолютной темноте мы достигли еще одного коридора-ответвления. В конце его мы заметили слабый свет в маленьком окошке. — Должно быть где-то здесь, — прошептал Смит, — зажгите фонарик. Я посветил по полу и у самых ног обнаружил квадратный деревянный люк. Склонившись над ним, чтобы изучить его устройство, я на всякий случай, преодолевая страшную боль в шее, взглянул через плечо назад: Найланд Смит на цыпочках подбирался к светящемуся окошку. Мысленно я послал ему проклятье, хотя и почувствовал такое же сильное искушение заглянуть в это окошко. Моля Бога, чтобы половица не скрипнула под ногами, я двинулся вслед за Смитом. И вот мы оба, плечо к плечу, заглядываем в маленькую квадратную комнату. Это были совершенно нищие и безрадостные апартаменты: ни обоев на стене, ни ковра на полу. Стол и стул составляли всю меблировку. На стуле спиной к нам восседал дородный китаец в желтом шелковом халате. Его лица невозможно было разглядеть, зато было превосходно слышно, как он лупит кулаком по столу, изрыгая потоки слов тонким писклявым голосом. В следующее мгновенье я увидел, как в дальнем конце расхаживает высокая узкоплечая фигура — фигура незабываемая, одновременно привлекательная и отталкивающая, сутулая и грациозная. Сцепив длинные костлявые руки за спиной, поигрывая маленьким веером, опустив острый подбородок на грудь так, что свет лампы под потолком освещал только высокий выпуклый лоб, этот человек мрачно мерил комнату шагами. Один раз он бросил косой ядовитый взгляд из-под полуопущенных век на велеречивого оратора, глаза его загорелись зеленым огнем, но он тут же был потушен его хозяином. У меня кровь застыла в жилах, а сердце учащенно забилось. Рядом я слышал стесненное дыхание Смита. Теперь я полностью отдавал себе отчет в тех ощущениях, когда я впервые спустился по каменной лестнице и оказался около этого дома. Он испускал какие-то особенные миазмы. Это была некая аура, чары волшебства, которые генерировал этот человек и которые были подобны радиоактивному излучению. Такова была злая духовная сила Фу Манчи. Я уже собрался было отойти от окна, но Смит сжимал мою руку, как в тисках. Он с увлечением слушал бурную речь обращенного к нам спиной китайца, и я заметил по его глазам, что Найланд все понимает. Когда долговязая фигура китайского доктора снова появилась в поле нашего зрения, Смит пригнулся и слегка подтолкнул меня к коридору. Как только мы добрались до люка, он прошептал мне на ухо: — Петри, своими жизнями мы обязаны врожденной ребячливости китайцев. Нация почитателей предков способна на все, и доктор Фу Манчи — это чудовище, терроризировавшее Европу, оказался лицом к лицу с реальной опасностью впасть в бесчестье, лишившись награды. — Что вы имеете в виду, Смит? — Я имею в виду, что надо поторапливаться. Если не ошибаюсь, где-то здесь есть веревка, посредством которой вы сюда «вошли». А теперь мы таким же образом выйдем. Открывайте люк. Передав Смиту фонарик, я нагнулся и осторожно поднял крышку люка. И тут я услышал мягкий музыкальный голос, который так часто слышал во сне: — Боже мой, не туда! Там нет пути! От неожиданности я чуть не уронил крышку, но все же, сохранив присутствие духа, аккуратно ее опустил. Выпрямившись, я повернулся… Передо мной, сжимая нежными пальчиками в драгоценных кольцах плечо Смита, стояла Карамани. Сколько я знал Найланда Смита, никогда не видел его в таком замешательстве. Его раздирали одновременно гнев, недоверие, испуг. Все эти чувства попеременно отражались на его бронзовом лице. Застыв от изумления, он пристально вглядывался в прекрасное лицо девушки, а она, не отрывая руки от плеча Смита, обратила свои черные глаза на меня все с тем же загадочным выражением. Губы ее были слегка приоткрыты, грудь в волнении трепетала. За какие-то десять секунд молчания мы трое изобразили всю гамму человеческих эмоций. Карамани заговорила первой: — Как раз этим путем они сейчас вернутся, — прошептала она, склонившись ко мне (Боже мой, я даже в самые отчаянные моменты умудрялся наслаждаться ее музыкальным голосом!). — Если хотите спасти свои жизни и сохранить мою, то, пожалуйста, верьте мне! — Она внезапно всплеснула руками и страстно посмотрела мне в глаза. — Поверьте мне еще хоть один раз, и я покажу вам дорогу! Найланд стоял как вкопанный, не сводя с нее глаз. — О! — горячо прошептала она, топнув в нетерпении ногой. — Да слышите вы меня или нет? Идемте же, а то будет поздно! Я с беспокойством взглянул на моего друга. В это время доктор Фу Манчи снова подал разгневанный голос, которым почти заглушил визгливые интонации своего соотечественника. Я перехватил вопросительный взгляд Смита. Он был устремлен на люк у моих ног, который начал медленно подниматься. Карамани чуть вскрикнула, но предупреждение запоздало. В проеме уже появилась отвратительная желтая физиономия с раскосыми глазами. Я почувствовал, что силы меня оставляют, и совершенно утратил возможность соображать и действовать, а Найланд — как раз наоборот: стоило физиономии показаться в люке, как он мгновенно двинул по ней ногой. Внизу загрохотало, потом раздался характерный звук. Если судить по звуку, удар был такой силы, что сломал китайцу челюсть, и он полетел вниз. Крышка люка с грохотом опустилась. Но и через закрытую крышку я слышал, как тело перекатывалось по ступенькам. Однако мы все равно, видимо, пропали. Карамани, как птичка, упорхнула в один из боковых проходов как раз в тот момент, когда из другого с оскалом разъяренного шакала появился доктор Фу Манчи. — Сюда! — завопил Смит. Мы бросились к комнате, расположенной над лестницей. Но все наше проворство оказалось бессмысленным, так как навстречу нам из темноты вынырнуло множество желтолицых людей, в руках которых блестели изогнутые ножи. Среди них мы со Смитом узнали того самого бирманца, который еще недавно связывал меня. Он встал бок о бок с доктором Фу Манчи, не без интереса наблюдавшим за нашими прыжками. — Петри, мы проиграли, — пробормотал Смит, — борьба была упорной, но Фу Манчи победил. — Еще не совсем! — воскликнул я, выхватив из кармана полицейский свисток и поднося его к губам. Но в этот самый момент один из бандитов набросился на меня сзади и вырвал свисток. Затем произошла короткая схватка, в результате которой нас со Смитом снова связали. Жизнь нам сохранили только потому, что так распорядился Фу Манчи. Мне показалось, что сквозь сопение и вопли нападавших я услышал его хриплый голос, которым он отдавал приказания. И действительно, кроме многочисленных ссадин и синяков, у нас с Найландом не было ни одной раны. В мгновение ока вся эта бандитская братия куда-то пропала, и мы, двое задыхающихся пленников, оказались наедине с доктором Фу Манчи. Зрелище было незабываемое. Вообразите сумрачный коридор и длинную, задрапированную в желтое фигуру чертова китайца, склонившуюся над нами. К нему вернулось его обычное спокойствие, и, пытаясь разглядеть его как можно лучше в сумеречном свете, я все более поражался огромной интеллектуальной силе этого человека. На лице его лежала печать гения, а черты выдавали прирожденного правителя. Порывшись в памяти, я обнаружил, что его лицо, если стереть с него зловещее выражение, очень напоминало лицо могущественного фараона Сети, мумия которого лежала в каирском музее. Откуда ни возьмись прибежала вприпрыжку докторская обезьянка, запрыгнула ему на плечо и вцепилась в редкие бесцветные волосы на его макушке. Затем, изогнувшись, стала вглядываться в его лицо. Доктор Фу Манчи шлепнул маленькое существо, потом взял ее на руки и стал укачивать, как мать укачивает дитя, что-то напевая себе под нос. Некоторое время только эта тихая колыбельная да наше со Смитом шумное дыхание нарушали тишину. Внезапно мы услышали гортанный голос: — Вы пожаловали весьма кстати, господин полицейский инспектор Смит и доктор Петри. Именно сейчас меня почтил визитом один из величайших мужей Китая. Во время моего отсутствия на родине мне оказали высокую честь: несмотря на все происки клеветников и недоброжелателей, император Поднебесной принял меня в Священный орден Белого Павлина. Разгоряченный речью, он широко размахнулся и запустил своей обезьянкой вдоль по коридору. — О боги, — зашипел он яростно, — в чем я согрешил? За что такая катастрофа обрушилась на мою голову! Знайте, друзья мои, что этот священный Белый Павлин, специально доставленный на туманный британский берег как символ моей неувядающей славы, вдруг бесследно исчез. За такое святотатство меня ждет смертная казнь. И я заслужил ее. Смит незаметно толкнул меня локтем. Я знал, что он тем самым хотел напомнить мне свои слова относительно той детской чепухи, от которой зависит жизнь китайского интеллектуала. Я же был просто поражен искренностью гнева, горя, печали и отчаяния доктора Фу Манчи. В этом нельзя было сомневаться, видя его лицо и слыша его голос. А доктор продолжал: — Только одним-единственным деянием я могу смягчить свое наказание. Я должен отказаться от всех своих титулов, владений и наград только для того, чтобы мне оставили жизнь для завершения моей работы, которая еще только начинается. И тут я понял, что мы пропали, потому что эти признания мы должны были унести с собой в могилу. Внезапно глаза доктора зажглись зеленым огнем, и он устремил свой гибельный взор на Найланда Смита. — И все же Творец мироздания был милостив ко мне, — продолжал он с мягкими интонациями. — Сегодня ночью вы умрете. Сегодня ночью главный враг нашей паствы перестанет существовать. Таково мое предложение — цена искупления… Моя мысль лихорадочно заработала. Я старался повести дело так, чтобы не упустить неожиданно свалившуюся на нас возможность избавления. Доктор Фу Манчи уже собирался хлопнуть в ладони, когда я крикнул: — Остановитесь! Он тут же замер, и взор его потух. — Доктор Петри, — произнес он крайне ласково, — я всегда слушал вас с глубочайшим вниманием. — У меня есть предложение, — произнес я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно тверже. — Вы даете нам свободу, а я восстанавливаю вашу пострадавшую честь: возвращаю вам пропавшего священного павлина. Доктор Фу Манчи нагнулся и так приблизил свое лицо к моему, что я мог разглядеть малейшую морщинку, которыми была испещрена его желтая кожа. — Говорите! — прошипел он. — Вы вытаскиваете мое сердце из черной дыры. — Я могу возвратить вашего Белого Павлина, — говорил я, стараясь не отпрянуть от этого лица, находящегося так близко от моего, — потому что только я знаю, где он находится. Доктор стремительно выпрямился и вознес руки высоко над головой. Его кошачьи глаза загорелись неистовым возбуждением. — Боже! О бог золотого века! Ты возрождаешь меня, как птицу Феникс из пепла. Он повернулся ко мне: — Быстрее же! Ваши условия?! Не мучьте меня! Смит вытаращился на меня в изумлении, но я, не обратив на него внимания, продолжал: — Вы освобождаете меня немедленно. Потому что через десять минут будет поздно. Мой друг останется у вас. Один из ваших слуг пойдет со мной и подаст вам условный сигнал, когда я возвращусь с павлином. Мистер Найланд Смит и вы или кто-нибудь вместо вас подойдете ко мне на углу улицы, где полиция прошлой ночью устроила облаву. После этого мы даем вам десять минут форы, а затем поступаем по своему усмотрению. — Согласен! — воскликнул Фу Манчи. — Но я требую одного — слово чести англичанина. — Я даю его. — И я, — прохрипел Смит. Десять минут спустя мы стояли с Найландом возле такси, только что выменяв на бьющуюся в наших руках птицу наши жизни. Слабый свет фар освещал эту жалкую капитуляцию перед врагом белой расы. Со свойственной ему дерзостью и в то же время доверием к британскому пониманию чести доктор Фу Манчи сам привел Найланда Смита, как только сопровождавший меня бандит подал ему условный сигнал. Никто не произнес ни слова, за исключением шофера, который от удивления тихо выругался. Наш необыкновенный китаец молча откланялся и в сопровождении слуги тут же исчез — как сквозь землю провалился. ГЛАВА XIV КАШЛЯЮЩИЙ УЖАС Одним рывком я вскочил с постели. Я вообще спал очень плохо все эти дни, с тех пор как мы таким чудесным образом спаслись из логова Фу Манчи. Вот и теперь я собрался в комок, нервы были натянуты как струны, и слушал, слушал. И совершенно не мог объяснить себе причину своего панического состояния — то ли это был ночной кошмар, то ли еще что-то. Да нет же, наверняка сквозь сон я слышал крик, чей-то подавленный зов о помощи, но сейчас, даже задержав дыхание, с предельно обостренным восприятием я не слышал ничего, кроме полной тишины. Может, все-таки мне это приснилось… — На помощь, Петри, на помощь!.. Крик донесся из комнаты Найланда Смита, расположенной как раз над моей. Никаких сомнений не осталось, что мое расстроенное воображение здесь ни при чем. Кажется, моему другу угрожала смертельная опасность. Не набросив халата, я выскочил на площадку босиком, рванул вверх по лестнице, буквально выбил дверь комнаты Смита и влетел туда, как камень, выпущенный из пращи. Я ни секунды не сомневался, что такие крики издавал мой друг как раз в тот момент, когда боролся не на жизнь, а на смерть. И что ему заткнули рот. Лунный свет из окна не достигал постели моего друга. Он едва доходил до края ковра из овечьей шкуры, лежащего около постели. Но именно оттуда, из темноты, раздался звук слабого сдавленного кашля. Не знаю, может быть, спросонок и в панике мне померещилось, но я увидел, как в столбе лунного света мелькнуло что-то похожее на серую полосу, что-то длинное и змееподобное выскочило из комнаты через приоткрытое окно… Затем снаружи раздались звуки, напоминающие щелканье бича и опять этот характерный кашель. Я включил свет и бросился к постели, готовый увидеть на ней что угодно, хоть живого удава. — Смит! — закричал я пронзительным, совершенно несвойственным мне голосом. — Старина, что с вами? Он не ответил, и мое сердце сжалось ужасным предчувствием. Он лежал почти на полу, со странным образом повернутой головой, как не лежат живые. Я нагнулся, схватил его за плечи и увидел, что глаза у него закатились. Его руки свисали как плети, пальцы касались ковра. — Боже мой, — шептал я как безумный. — Что могло случиться? Я затащил его на подушку и еще раз стал внимательно рассматривать его лицо. Худое, с обтянутыми выдающимися скулами, сейчас оно выглядело мертвенно-бледным. Я всегда был уверен, что его продубленная на солнце кожа ни при каких обстоятельствах не может изменить своего бронзового оттенка, но сейчас оно являло собой страшную смесь серого с коричневым. Рот опух, а на худой шее явно проступали следы, оставленные пальцами душителя. Внезапно дыхание вернулось к нему — громкое и конвульсивное, сопровождаемое характерным клокотанием. Черты лица стали разглаживаться. Я начал делать своему другу искусственное дыхание, и после нескольких энергичных усилий его рука потянулась к горлу. Снизу донесся шум, и я понял, что Смит разбудил не одного меня. — Все в порядке, старина, — сказал я, склонившись к самому лицу Найланда, — мужайтесь! Он открыл глаза — взгляд был мутным. И все же он меня узнал. — Порядок, Смит, — сказал я как можно спокойнее, — но вам пока лучше не шевелиться. Полежите некоторое время спокойно. Заметив на туалетном столике фляжку с бренди, я налил ему немного в стакан, разбавил водой и угостил его этим слабым стимулирующим средством. В это время в дверях появилось бледное как полотно, с широко открытыми глазами лицо нашей экономки. — Нет повода для беспокойства, — бросил я ей через плечо возможно небрежнее. — Мистера Смита подвели нервы, и он проснулся от какого-то страшного сна. Идите спать, миссис Ньюсан. Найланд Смит с видимым трудом проглотил содержимое стакана, который я поднес к его губам. Заметив, с какой осторожностью он прикасается к своей распухшей шее, я понял, что мой энергичный массаж причинил ему немалые страдания. Но, слава Богу, опасность миновала. Остекленелый взгляд исчез, и глаза больше не вываливались из орбит. — Боже, — прошептал он. — Вы знаете, Петри, я ведь был на самом краю могилы, теперь я слабее котенка. — Слабость скоро пройдет, — старался я его ободрить. — Обморок вам больше не грозит. Немного свежего воздуха, и… Говоря это, я встал, посмотрел на окна, потом перевел взгляд на Смита, он все понял и криво усмехнулся. — Но, Петри, это было просто невозможно, — произнес он сиплым голосом, имея в виду окна. Хотя ночи были невозможно душными, окна приподнимались лишь на четыре дюйма. Поднять их повыше мешали железные скобы, вделанные в оконный переплет. Эти предосторожности были предприняты на случай попыток вторжения людей доктора Фу Манчи. И вот теперь, переводя взгляд с моего полузадушенного друга в постели на завинченные окна, я не мог отделаться от мысли, что даже такая предосторожность оказалась тщетной. Я старался вспомнить, что бы это такое могло быть, что я на первый взгляд принял за горжетку. Я внимательно разглядывал распухшие следы чьих-то пальцев на горле Найланда Смита. От ближайшего окна кровать отстояла более чем на метр. Все эти вопросы, на которые я так мучительно искал ответы, должно быть, отразились на моем лице, потому что, когда я повернулся к Смиту, он произнес, все так же не отнимая руки от своего помятого горла: — Одному Богу известно, что это было, Петри. Никакому человеку просто невозможно было дотянуться до меня. Той ночью мы уже не сомкнули глаз, а остаток ее Смит провел, облачившись в халат, в тростниковом плетеном кресле в моем кабинете за стаканом разбавленного бренди и, несмотря на мой запрет, со своей неизменной вересковой трубкой, пропутешествовавшей со своим хозяином по всем темным закоулкам Востока и наконец прибывшей целой и невредимой в эту прозаическую комнату в лондонском предместье. Я стоял рядом, опершись локтем на каминную доску, и смотрел на него сверху вниз. — Черт подери! — повторял он раз за разом, осторожно трогая шею. — Еще немного, и мне был бы конец. Конец самый натуральный. — Да, старина, возможно, вы даже не подозреваете, как немного оставалось до вашего «немного», — отвечал я. — Вы стали синим, как залежавшийся цыпленок в мясной лавке. — И все же мне удалось, — продолжал Смит, — на какой-то момент разжать эти пальцы, чтобы позвать на помощь. Но это был только момент, Петри, потому что, честное слово, пальцы эти были из чистой стали. — Кровать… — начал я. — Да, знаю, — раздраженно перебил Смит, — что не должен был ложиться так близко от окна. Но ведь известно, что доктор избегает шумных приемов вроде высаживания окон, дверей и тому подобного, и я думал, что устроился достаточно безопасно, исключив возможность бесшумного проникновения кого бы то ни было в комнату… — А я, наоборот, всегда подчеркивал, что опасность есть, — перебил я Смита. — Скажем, как насчет отравленных дротиков? Или каких-нибудь ядовитых змей или насекомых, которых вполне достаточно в арсенале Фу Манчи? — Вы знаете, привычка к опасности притупляет бдительность, — отвечал мой друг. — Но в данном случае, заметьте, агенты доктора, кажется, ни при чем. Хотя угроза моей жизни была достаточно реальной. Такое впечатление, что доктор Фу Манчи специально решил нам продемонстрировать, что все наши предосторожности — и в первую очередь с окнами — тщетны. К черту все это, Петри! В такую погоду просто невозможно спать в герметически закупоренной комнате. Здесь хуже, чем в Бирме! Я прекрасно переношу тропики, но лондонская жара меня просто изнуряет. — Это все от избыточной влажности. Но, что поделаешь, надо к ней как-то приспосабливаться. И с наступлением сумерек, Найланд, окна необходимо закрывать наглухо. Найланд Смит выбил свою трубку о каминную решетку. Ее чашечка яростно зашипела, но он тут же набил ее новой порцией своей адской смеси, заодно обильно рассыпав ее по ковру. Смит поднял на меня глаза; лицо его имело необычайно мрачное выражение. — Петри, — сказал он, зажигая спичку о подошву своего шлепанца, — по-моему, ресурсы доктора Фу Манчи просто неистощимы. И прежде, чем мы покинем эту комнату, нам надо принять несколько важных решений на этот счет. Его трубка хорошо разгорелась. — Скажем, надо разобраться, что за чудовище душило меня сегодня ночью. Разумеется, старина, я обязан вам жизнью, но знаете ли вы, что перед самым нападением этого загадочного существа я был разбужен его кашлем, его отвратительно пронзительным кашлем… Я пробежал взглядом по корешкам книг на своих полках. Довольно часто, идя по следам очередного преступления нашего блестящего китайского доктора, который изобретал одно за другим все новые и новые уникальные орудия смерти, мы добывали ключ к разгадке его приемов именно в научных работах натуралистов, чьи бесценные наблюдения абсолютно необходимы для домашней библиотеки любого уважающего себя медика. В природе есть великое множество тварей и наркотических средств, в естественных условиях совершенно безвредных, но которые можно сделать опасными для человеческой жизни. А что касается надругательства над природой, нарушения ее баланса и превращения ее целительных сил в полную противоположность, в этом доктору Фу Манчи поистине не было равных. Я, например, знал, что ему удалось в лабораторных условиях вырастить до огромных размеров крошечный грибок, чтобы приготовить из него средство, крайне опасное для здоровья человека. В знании всех разновидностей ядовитых насекомых он, по-моему, превзошел всех энтомологов мира. Точно так же не было равных ему в области чистой токсикологии. Кровавый герцог Борджиа рядом с ним казался младенцем, однако же последнее средство доктора, которое он применил нынешней ночью против Смита, поставило нас в тупик. — Может быть, это послужит нам ключом, — сказал Найланд, указав на маленькую пепельницу на столе рядом с ним. — Как вы думаете, что это такое? Но я смотрел и ничего не мог понять. — Как я уже говорил, — продолжал мой друг, — меня разбудил чей-то кашель, затем смертельной хваткой кто-то сдавил мне горло, и я инстинктивно стал шарить руками, чтобы схватить нападавшего. Но схватиться было… не за что. Тогда я вцепился в пальцы, которые пережали мое дыхательное горло, и обнаружил, что они маленькие, как о том свидетельствуют оставшиеся следы, и волосатые. Мне удалось крикнуть, но, кажется, никто меня не услышал. И тогда изо всех сил, которые у меня еще оставались, я попытался разжать их мертвую хватку. Наконец мне удалось отпихнуть одну руку, и я снова позвал на помощь, на этот раз уже не так громко. Затем обе руки снова вцепились мне в горло, и силы оставили меня, но я все же как сумасшедший вцепился в эти волосатые руки; кровавая пелена закрыла мне глаза, все вокруг меня закружилось, и сознание провалилось в какую-то белую бездну. Но, судя по всему, в предсмертной агонии я хорошо поработал ногтями. Можно осмотреть трофей. Уже, наверное, в двадцатый раз я взял пепельницу и поднес ее к настольной лампе, чтобы исследовать содержимое. В маленькой медной чаше лежали чьи-то перепачканные кровью сероватые волоски на клочке кожи. Этот фрагмент эпидермиса имел какой-то странный голубоватый оттенок, а волосы у корней были гораздо темнее. Если не принимать во внимание необычный оттенок, этот клок мог быть выдран из предплечья чрезвычайно волосатого человека. Однако мысленно перебрав все народонаселение Севера, Запада и Востока от монголов до эскимосов, австралийцев и центральноафриканцев, от конголезцев до полинезийцев, я не мог вспомнить ни одного этнического типа с таким кожным покровом и такой волосатостью, на которые указывал имеющийся у нас клочок. Найланд Смит с интересом наблюдал за моей титанической умственной работой. — Вы озадачены? — спросил он. — Вот и я тоже. Судя по всему, коллекция монстров доктора Фу Манчи получила изрядное пополнение. Причем самое печальное, даже определив, что это было, нам никогда не удастся увидеть подтверждение своей версии собственными глазами. — Вы имеете в виду… — начал я. — Петри, кровать находилась от окна на расстоянии чуть более метра, а рама была приподнята всего на несколько дюймов. — Он наклонился вперед, привалился грудью к кромке стола и вытянул в мою сторону руку. — Достаньте линейку и померяйте. Поставив поднос, я взял линейку и измерил расстояние от края стола до кончиков его пальцев. — Почти семьдесят три сантиметра, — удовлетворенно заметил Смит и убрал свою руку, чтобы зажечь потухшую трубку. — А ведь у меня достаточно длинные руки. Как бы там ни было, Петри, но одну вещь мы должны сделать немедленно, кстати, я об этом уже не раз говорил: нужно срубить плющ, украшающий стены вашего дома. Жалко, конечно, но ведь нелепо рисковать жизнью во имя удовлетворения эстетических потребностей. Да, а что вы думаете о звуках, напоминающих щелканье бича? — Ничего не думаю, Смит, — ответил я устало. — Это вполне могла быть толстая ветка плюща, которую сломал ваш ночной гость. — Да, но звук не очень-то похож. — Честно говоря, и меня это объяснение не очень удовлетворяет, но другого нет. Смит, оставив трубку спокойно догорать, сидел, уставившись прямо перед собой и теребя мочку левого уха. — Вы знаете, мною овладевает прежнее замешательство, — продолжал я, обращаясь к Смиту. — Когда я впервые узнал, что доктор Фу Манчи снова в Англии, что он разместил свою смертоубийственную машину где-то в Лондоне, мне это показалось совершеннейшей фантастикой. Потом я встретил Карамани. И она, которую мы привыкли считать его жертвой, оказалась-таки его послушной рабыней. Теперь, когда вместе с Веймаутом поставлен на ноги весь Скотланд-Ярд, этот злой дух опять безнаказанно разбойничает среди нас, наши жизни в постоянной опасности, становится страшно ложиться спать, буквально в каждом закоулке таится наша смерть… Весело, что и говорить. Смит не ответил. Кажется, он даже и не слышал моих слов. Я великолепно знал это его состояние и что вывести из него Найланда насильно просто невозможно. Насупив брови, со взглядом глубоко сидящих глаз, устремленным в пространство, он мог сидеть так часами, зажав в зубах потухшую трубку. При одном только взгляде на него у меня самого начинало сводить челюсти, как будто я тоже зажал в зубах трубку. Серьезно говоря, лучше этого сухопарого инспектора британской полиции трудно было найти человека, который мог с таким же успехом противостоять нашему желтому доктору. Я уважал это его состояние глубокой погруженности в размышления, потому что в отличие от меня он обладал самой доскональной информацией о преступном мире Востока, этого загадочного Востока, откуда явился к нам Фу Манчи. Я тихо выскользнул из комнаты, всецело отдавшись собственным горьким размышлениям. ГЛАВА XV КОЛДОВСТВО — Вы говорите, что у вас есть для меня две новости? — обратился Найланд Смит к инспектору Веймауту, который сидел напротив него за столом и потягивал кофе. — Да, есть два сообщения, — ответил человек из Скотланд-Ярда, и Смит застыл с яичной ложкой в руке, весь обратившись во внимание. — Первое — желтокожая шайка переменила квартиру. В Ист-Энде их больше нет. — Как вы в этом удостоверились? — Двояко. Во-первых, Фу Манчи разоблачил свое местопребывание, а он никогда этого не делает. Во-вторых, мы последовательно произвели повальный обыск всех домов, не пропустив ни одной крысиной норы. Тот самый дом, где, по вашим словам, Фу Манчи посетил некий китайский мандарин и где вы, мистер Смит, и, — посмотрев в мою сторону, — и вы, дорогой доктор, находились какое-то время в заключении… — Неужели? — прервал его Смит, налегая на яйцо. — Именно так, — продолжал инспектор, — и в этом строении сейчас нет ни души. Нет ни малейшего сомнения, что наш замечательный китаец нашел какое-то другое убежище. Однако моя вторая новость гораздо интереснее для вас. Если мне не изменяет память, вы были препровождены в игорный дом китайца Шень Яна неким бывшим офицером нью-йоркской полиции Берком… — Боже правый! — воскликнул Смит, вскинув глаза. — Я думал, что они его тоже поймали. — И я так думал, — мрачно ответил Веймаут. — Оказывается, ничего подобного! Ему удалось удрать в суматохе, которая возникла в ходе нашей облавы. До сих пор он скрывался у своего племянника — садовника, живущего в районе Апминстера. — Так он и теперь там скрывается? — уточнил Смит. — Точно так, именно скрывается. С тех пор он боится высунуть нос на улицу. Утверждает, что за ним наблюдают день и ночь. — Но тогда… — В конце концов ему пришло в голову, что скрываться бесконечно невозможно, — продолжал инспектор, — что-то надо делать. И нынешним утром он рискнул сделать вылазку. Поскольку он убежден, что постоянно находится под наблюдением, он покинул дом в строжайшей тайне, спрятавшись в рыночном фургоне между ящиками. В Ковент-Гардене он благополучно высадился и явился к нам в Скотланд-Ярд ни свет ни заря. — Чего он конкретно опасается? Инспектор Веймаут поставил кофейную чашку и слегка подался вперед. — Он что-то знает, — сказал полицейский, понижая голос. — И они знают, что он что-то знает. — Что же именно? — Найланд Смит выразительно посмотрел на детектива. — Каждый волен назначать свою цену, — ответил с улыбкой Веймаут, — и Берк, судя по всему, думает, что вам он продаст дороже, чем полиции. — Так, — отозвался Смит. — Он хочет меня видеть? — Нет, он хочет, чтобы вы его повидали, — ответил полицейский. — Я думаю, он ждет, что вы арестуете человека или людей, которые шпионят за ним. — Он приводил какие-нибудь доказательства, что за ним следят? — Несколько. Берк рассказал о молодой цыганке, которая окликнула его через изгородь, отделявшую цветник дома племянника, где он отсиживался, от соседской лужайки. — Цыганка… — прошептал я и посмотрел на Смита. — Да, доктор, вы правы, — перехватил мой взгляд Веймаут. — Это была Карамани. Она спросила у него, как добраться до чего-то, уж не помню чего, и даже попросила записать это на вырванном из блокнота листке, якобы из опасения забыть. — Вы слышите, Петри? — бросил Смит. — Слышу, слышу, — ответил я, — но совершенно не представляю, какое особенное значение имеет этот факт. — А я представляю, — резко ответил Смит. — Прошлой ночью я, кажется, не зря насиловал свои усталые мозги. А сегодня мне надо заглянуть в Британский музей за подтверждением некоторых моих подозрений. Сказав это, Смит повернулся к Веймауту: — Где теперь этот Берк? — Он возвратился домой к племяннику таким же образом, спрятавшись между пустыми ящиками в фургоне. За всю свою жизнь я не встречал более напуганного человека. — Судя по всему, оснований у него для этого более чем достаточно, — заметил я Веймауту. — И это весьма серьезные основания, — мрачно подтвердил Найланд Смит. — Если человек располагает информацией, имеющей прямое отношение к безопасности Фу Манчи, избежать смерти ему может помочь только чудо, подобное тому, что выручило нас. — Берк утверждает, — продолжал Веймаут, — что каждую ночь кто-то рыщет вокруг их дома. Так вот, раза два или три он просыпался (к счастью, Берк спит довольно чутко) от страшного кашля за окном. Берк спит с пистолетом под подушкой и не раз, подбегая с ним к окну, он видел очертания некоего существа, которое соскакивало с черепичной крыши над потолком его комнаты прямо в цветочные грядки… — Существа! — воскликнул Смит, и его серые глаза загорелись. — Вы сказали — существа? — Я сознательно употребил это слово, — отвечал Веймаут, — потому что Берк утверждал, что оно передвигается на четвереньках. На какое-то время воцарилось молчание, затем я позволил себе высказать предположение: — Вполне возможно, что человек, соскакивая с наклонной черепичной крыши, может опуститься на четвереньки. — Вполне, — согласился инспектор, — и я тоже высказал такое предположение Берку. — А, кроме кашля, он больше никаких звуков не слышал? — вмешался Смит. — Что-нибудь наподобие треска сухой ветки? — Он ничего об этом не говорил, — ответил Веймаут не без некоторого удивления. — Ну, и каков ваш план? Веймаут слегка улыбнулся: — Один из своих фургонов племянник Берка оставил позади Ковент-Гардена, чтобы он вернулся после полудня. Мое предложение: вы, я и мистер Смит, подобно Берку, спрячемся между пустыми ящиками и так доедем до Апминстера. Найланд Смит вскочил, оставив недоеденным свой завтрак, и принялся расхаживать взад и вперед по комнате, в задумчивости теребя левое ухо. Затем он начал рыться в кармане халата, откуда в конце концов извлек свою неизменную трубку, потрепанный кисет и коробку спичек. — Следует ли понимать, что Берк боится возвращаться домой даже среди белого дня? — спросил он внезапно. — До сего времени он ни разу не покидал дом своего племянника, — отвечал Веймаут. — Похоже, он думает, что всякое открытое общение с властями или с вами будет равносильно подписанию самому себе смертного приговора. — Ну, в этом-то он абсолютно прав, — заметил Смит. — Вот поэтому-то он и вернулся с такими предосторожностями, — продолжал инспектор. — Да и нам, если мы рассчитываем хоть на какой-то успех, придется принять те же меры. Рыночный фургон, нагруженный таким образом, чтобы в середине оставалось место для нас, подойдет к конторе «Пайк и Пайк» в Ковент-Гардене около пяти часов пополудни. Я предлагаю всем нам встретиться там в половине пятого, чтобы вместе отправиться в дорогу. Закончив свою речь, инспектор посмотрел на меня вопросительно. — Включите и меня в список, — сказал я ему. — В фургоне найдется свободное место? — Разумеется, — был ответ. — Это довольно большое сооружение на колесах, но удобств я не гарантирую. Найланд Смит, до сих пор без устали расхаживавший по комнате взад-вперед, вдруг стремительно куда-то вышел. Но раньше, чем мы успели с инспектором обменяться по этому поводу удивленными взглядами, он возвратился, неся в руке маленькую медную пепельницу. Смит поставил ее перед Веймаутом и спросил: — Видели ли вы когда-нибудь что-либо подобное? Инспектор внимательно рассматривал нашу находку, мизинцем поворачивая ее то туда, то сюда, причем проделывал это с явным отвращением. Смит и я следили за ним в полном молчании, и, наконец поставив пепельницу на стол, он взглянул на нас в полном замешательстве: — Это чем-то напоминает водяную крысу. Найланд Смит внимательно на него посмотрел. — Так, значит, водяную крысу? Вообще-то мне тоже кажется, что есть какое-то сходство, да. Однако, — и он стал разматывать шелковый шарф, который был повязан вокруг шеи, — видели вы когда-нибудь, чтобы водяная крыса оставляла следы, подобные этим? Веймаут вскочил на ноги. — Что это? — вскричал он. — Когда это случилось и как? Найланд Смит в свойственной ему сжатой манере объяснил, что произошло с ним прошлой ночью. Когда он закончил, пораженный Веймаут прошептал: — Великий Боже! Существо на крыше, кашляет, на четырех лапах… — Я так себе его и представлял! — воскликнул Смит… — Должно быть, — начал я в волнении, — доктор Фу Манчи вывез какое-нибудь новое ужасное животное из Бирмы… — А вот и не из Бирмы, Петри, — буквально накинулся на меня Смит, — не из Бирмы, а из Абиссинии. Итак, начавшийся день обещал быть весьма и весьма насыщенным событиями. Рано утром Найланд Смит отправился в Британский музей для проведения каких-то загадочных расследований. Я посетил своих» немногих больных (по выражению Найланда Смита, у нас чертовски здоровый округ) и, возвратившись домой, обнаружил, что до нашей встречи в Ковент-Гардене у меня еще в запасе три часа абсолютно свободного времени. Закончив свой одинокий ленч, я ощутил внезапное беспокойство и полную невозможность оставаться более в четырех стенах. Полностью снарядившись для нашего вечернего предприятия и не забыв сунуть в карман пистолет, я вышел из дома и отправился к ближайшей станции метро. Там я купил билет до Черинг-Кросс и вскоре обнаружил себя блуждающим без всякой цели по многолюдным улицам. Повинуясь какому-то безотчетному велению памяти, я дошел до Нью-Оксфорд-стрит, а когда посмотрел, куда же меня занесли ноги, то невольно вздрогнул. Я стоял перед той самой лавочкой букиниста, в которой два года назад повстречал Карамани. И тут на меня нахлынуло столько горьких мыслей, что, даже не взглянув на выставленные на продажу книги, я углубился в Мюзеум-стрит. И здесь, стараясь скорее отвлечься, чем что-то купить, я стал рассматривать восточный фарфор, египетские статуэтки, индийское оружие и прочие редкости, стоявшие в витрине антиквара. Но как бы я ни старался сосредоточиться на этих предметах, я не мог отделаться от роя нахлынувших воспоминаний. Они как бы выключили меня из реальности. Толпа на мостовой, оживленное движение по всей Нью-Оксфорд-стрит — все это для меня перестало существовать. Вместо горшков и статуэток в витрине я погрузился в туманный воображаемый мир, освещенный огромными красивыми глазами прекрасной Карамани. В нежных оттенках китайской вазы, стоящей где-то в глубине лавочки, я угадывал румянец ее щек, ее лицо вставало передо мной насмешливым фантомом, выступив из темноты между отвратительным позолоченным идолом и индийской ширмой из сандалового дерева. Я пытался стряхнуть этот навязчивый образ, сосредоточив все свое внимание на высокой этрусской вазе в ближайшем к входной двери углу витрины. Но что это? Может, я и в самом деле схожу с ума? На какой-то момент я почувствовал, что действительно теряю рассудок, потому что, несмотря на все мои усилия прогнать видение, оно не исчезало. Среди древней керамики я явственно видел обращенное ко мне колдовское лицо юной рабыни. Вероятно, со стороны я действительно выглядел сумасшедшим и, возможно, стал привлекать внимание прохожих, но я ничего этого не запомнил, так как все мое внимание было сосредоточено на этом лице в обрамлении пышных, черных как вороново крыло волос, на этих слегка приоткрытых красных губках, сияющих темных глазах, которые завораживали меня из глубины лавочки. Я был в смущении, мне стало жутко. Я стоял как зачарованный, не в силах двинуться с места. Наконец, сделав огромное усилие над собой, я шагнул к двери, повернул ручку и вошел в лавочку с таким спокойным видом, на какой только был способен. Занавеска, прикрывавшая маленькую дверь за одним из прилавков, слабо качнулась, будто от сквозняка, но я буравил ее яростным взглядом до тех пор, пока из-за нее не появился некий плод смешения греко-еврейско-японских генов, который невозмутимо встал по ту сторону прилавка напротив меня и отвесил легкий поклон. Его появление было столь неожиданным, что я невольно отпрянул. — Сэр, могу ли я что-либо вам предложить? — спросил меня этот мутант с новым легким поклоном. Какое-то время я изучал его в полном молчании, потом сказал: — Мне сейчас показалось, что я видел здесь свою старую знакомую, но, может быть, я ошибся… — Совершенно верно, вы ошиблись, сэр, — отвечал лавочник, в легком удивлении приподняв брови. — Возможно, ошибка произошла благодаря отражению в витрине. Но, может, я покажу вам наш товар? — Не стоит беспокоиться, — ответил я, внимательно вглядываясь в его лицо. — Как-нибудь в другое время. Я стремительно вышел на улицу. Одно из двух: либо я действительно теряю рассудок, либо Карамани скрывается в этой лавке. Однако, сознавая беспомощность своего положения, я постарался запомнить имя хозяина, начертанное на вывеске этого торгового предприятия — «Дж. Саламан». Запечатлев навеки в памяти эту экзотическую фамилию, я пошел своей дорогой, стараясь привести в порядок рассудок и унять бешеное сердцебиение. ГЛАВА XVI ИЩУЩИЕ РУКИ Из темного угла комнаты, где я занял позицию, через слегка приоткрытое окно (подобно нашему, оно было забрано скобами) моему взору открывались ряды теплиц, сияющие в лунном свете, а за ними шли ряды цветочных клумб, растворяясь в голубоватой дымке Лунный свет в комнату не попадал, но мои глаза понемногу привыкли к темноте, и я уже достаточно четко мог разглядеть лежавшего на кровати между мной и окном Берка. Похоже, снова вернулись славные денечки, когда мы с Найландом Смитом сидели в засаде, поджидая слуг доктора Фу Манчи. Более мирную сцену, чем этот цветочный уголок графства Эссекс, трудно было даже вообразить. Но то ли благодаря тому, что я прекрасно знал, насколько обманчив царящий вокруг покой, то ли потому, что у меня уже выработалась интуиция, предвещающая приближение агентов дьявольского китайца, эта ничем не нарушаемая тишина казалась мне неумолимо надвигающейся грозовой тучей, а сама ночь — каким-то безмолвным мрачным предзнаменованием. Меня терзали самые разные вопросы, и среди них главный: какие сведения Берк хотел нам продать? Вечером он отказался говорить на эту тему, а теперь играл роль приманки, порученную ему Найландом Смитом. Он изображал безмятежно спящего, хотя время от времени не мог удержаться, чтобы шепотом не поделиться со мной своими опасениями, сомнениями, страхами. Этой ночью вроде все складывалось в нашу пользу. У меня не было ни малейшего сомнения, что доктор Фу Манчи решил покончить с отставным нью-йоркским полицейским. Кроме того, я не сомневался, что нам удалось проскользнуть незамеченными мимо его невидимых агентов. Если верить Берку, только его бдительность предотвращала постоянные попытки привести в исполнение замысел Фу Манчи. Поэтому оставалось очень мало сомнений, что этой ночью будет сделана еще одна попытка. Каждый, кому приходилось оказываться в подобных обстоятельствах, — я имею в виду караулить всю ночь напролет, — знаком с ощущением перехода из одного состояния в другое (что соответствует фазам движения Земли, которое происходит в атмосфере в полночь, в два и в четыре утра). В течение этих четырех часов наступает период крайнего угасания всей жизнедеятельности, и врачи, как правило, именно в это время более всего опасаются за жизнь своих пациентов. Нынешней ночью я особенно ощутил падение жизненного тонуса, и теперь, когда темнота особенно сгустилась перед восходом солнца, безотчетный страх, сродни тому, который я уже испытывал в предшествовавших столкновениях с китайцем, напал на меня как раз в тот момент, когда я менее всего был готов с ним бороться. Но кругом было все спокойно, как вдруг… — Вот оно! — зашептал Берк на постели. Меня уже и так изнурял долгий озноб, а тут при его словах — просто заколотило. Я тихо поднялся со стула и, оставаясь в тени, стал пристально вглядываться из своего угла в проем полукруглого окна. Без единого звука за стеклом появился маленький силуэт неправильной формы, чем-то напоминающей собачью голову, низко сидящую на квадратных плечах. Злобные глазки внимательно изучали комнату. Голова поднималась все выше, и наконец все существо скрючилось на карнизе. Стало невозможным разглядеть его черты, так как оно пригнулось к отверстию, образованному приподнятой рамой. Оно издавало еле слышные звуки, как бы принюхиваясь. Пораженный ужасом происходящего, я в тот момент совершенно не представлял, как Берку удастся выполнить свою роль. И тут я увидел, что в образованную оконной рамой щель просовывается рука. Она становилась все длиннее, маленькие пальцы были вытянуты вперед и шевелились, отыскивая что-то. Всякое неведомое внушает ужас, а поскольку я не мог определить, что собой представляет это существо, обладающее немыслимо длинными руками, тянущимися к глотке человека на кровати, я испытывал тот вид парализующего страха, который обычно посещает нас в ночных кошмарах. — Скорее, сэр, скорее! — вскричал Берк, вскочив с подушки. В этот момент волосатые руки нашли его горло. Подавив в себе боязнь прикоснуться к существу, пытавшемуся задушить через окно спящего, я бросился к нему и схватил за волосатые предплечья. Силы небесные! Таких мускулов и сухожилий, как под этой волосатой кожей, мне еще не приходилось встречать. Было впечатление, что они из стальной проволоки! И с внезапным леденящим ощущение!» своего бессилия я вдруг понял, что никогда не смогу разжать эти тиски. Берк в них хрипел, испуская дух прямо у меня на глазах. — Смит! — заорал я что было сил. — Смит! На помощь! Скорее! Несмотря на полное смятение, я все же услышал какой-то шум снаружи. Существо за окном дважды кашлянуло, затем раздались звуки, напоминающие щелканье бича, я расслышал чей-то крик, но разобрать слов не смог, и, наконец, беглая пальба из пистолета. Существо с волосатыми руками вдруг дико заворчало и снова начало кашлять. И тут я почувствовал, что стальные тиски чуть-чуть разжимаются. Я сразу понял две вещи: первое, что, до смерти напуганный внезапностью атаки, я совершенно забыл, как мы заранее уславливались действовать; и второе, я явно недооценил силу нашего гостя, хотя Смит предупреждал об этом. Осознав наконец-то, что бороться с этим неизвестным существом бесполезно, я бросился назад в свой угол за оружием, которое оставил там, беспечно думая, что оно мне не понадобится. Это был острый и тяжелый топор, который притащил Найланд Смит на нашу встречу в Ковент-Гардене. К величайшему изумлению моему и Веймаута. Когда я снова прыгнул к окну и поднял над головой это примитивное оружие, снизу прогремел еще один выстрел, на который существо ответило еще более яростным ворчанием, кашлем и гортанными звуками. И в то же мгновение я изо всех оставшихся сил опустил топор на одну из волосатых рук, отхватив ее с той же легкостью, с какой мы ножом отрезаем кусок сыра. Раздался вопль, в котором, как мне показалось, смешалось и человеческое, и звериное. Вторая рука исчезла в проеме с быстротой молнии, и какое-то неопределенных очертаний тело скатилось по наклонной черепичной крыше на землю. В тот же миг внизу раздался крик еще громче того, который издавал Берк, но я повернулся к кровати, пытаясь понять, что с ним. Огромных трудов мне стоило зажечь трясущимися пальцами свечу. Когда я все же это сделал, передо мной открылась страшная картина. За мою богатую приключениями жизнь мне приходилось повидать всякого, но даже самому страшному зрелищу было далеко до того, что предстало предо мной в колеблющемся свете свечи. Берк лежал поперек кровати с запрокинутой головой. Одной закоченевшей рукой он, казалось, хватался за воздух, другой сжимал отсеченное мною волосатое предплечье. Но пальцы отрубленной руки все в той же смертельной хватке застыли у него на горле. Его лицо почти почернело, глаза вылезли из орбит. Преодолевая отвращение, я схватил ужасный обрубок, пытаясь освободить горло от его смертельных тисков, но все мои усилия были напрасны. Даже мертвая, эта рука была столь же неумолима, как и живая. Я выхватил из кармана нож и постепенно, перерезая сухожилие за сухожилием, освободил Берку горло. Но моя работа оказалась напрасной. Берк был мертв. Мне кажется, я даже не сразу это понял. Я был в поту с головы до ног. Одежда прилипла ко мне. Меня всего трясло. Я вцепился в подоконник, и, стараясь не испачкаться в крови, пытался разглядеть поверх крыш, что происходит на дальних цветниках, откуда доносились возбужденные голоса. Я слышал чьи-то крики, но голова моя работала настолько плохо, что я почти не обратил на них внимания. Вокруг меня все куда-то поехало. — Смит! — закричал я в окно. — Смит, Бога ради, где вы? На лестнице раздался топот, дверь за моей спиной распахнулась, и Найланд Смит ввалился в комнату. — Дьявол! — выдохнул он и бросился опять к двери. — Вы поймали его, Смит? — спросил я хриплым голосом. — Скажите, Бога ради, что это было? — Пошли вниз, — спокойно ответил Смит, — и держите себя в руках. Нетвердыми шагами я последовал за ним вниз по лестнице на мощенный камнем двор. Какие-то фигуры двигались в конце некоего подобия аллеи между двумя теплицами, и одна из них, с фонарем в руке, склонилась над чем-то, лежащим на земле. — Тот, что с фонарем, племянник Берка, — зашептал мне Смит на ухо. — Про дядю ему пока ни слова. Я кивнул, и мы поторопились присоединиться к людям. На земле лежал один из тех коренастых бирманцев, которых я привык отождествлять с командой Фу Манчи. Он лежал лицом вниз, вместо затылка у него было кровавое запекшееся месиво, а рядом лежал тяжелый пастуший бич, рукоятка которого была вся в крови и волосах. В ужасе я отпрянул, и Смит удержал меня за руку. — Он набросился на своего проводника! — зашипел Найланд мне в самое ухо. — Я по крайней мере дважды попал в него из пистолета, и обезумевшее существо, вернувшись к своему проводнику, прикончило его… — Так что же оно… — Да, Петри, оно убежало. Даже в этом состоянии у него силищи на четырех мужиков хватит. Взгляни! Он нагнулся, разжал пальцы на левой руке мертвого бирманца, вытащил скомканный клочок бумаги и развернул его. — Посветите-ка мне! Желтый луч упал на лицо. — Так я и думал. Это из записной книжки Берка. Понадобилось, чтобы эта дрянь взяла след. Смит повернулся ко мне, и его серые глаза приняли необычное выражение. — Интересно, какой же из моих вещей пользуется Фу Манчи, чтобы натравить то же самое на меня? Он встретился взглядом с человеком, держащим фонарь. — Я думаю, вам лучше вернуться домой, — сказал Найланд, глядя ему прямо в глаза. Человек побледнел. — Сэр, вы хотите сказать. Вы хотите сказать… — Мужайтесь! — сказал Смит, кладя ему руку на плечо. — В конце концов, он сам выбрал эту игру с огнем. Человек бросил дикий взгляд на Смита, потом перевел его на меня и нетвердой походкой направился к дому. — Смит… — начал я. Он повернулся ко мне и сделал нетерпеливое движение. — Веймаут уехал в Апминстер, — резко сказал он, — к утру нам нужно прочесать весь район. Возможно, эти убийцы прибыли сюда на машине, но наши выстрелы предупредили шофера, и он имел возможность благополучно удрать. А эта самая дрянь должна вскоре ослабеть от потери крови, и поимка ее — всего лишь вопрос времени. ГЛАВА XVII ДЕНЬ В РАНГУНЕ Закончив телефонный разговор, Найланд Смит вернулся ко мне. Почти сутки миновали с того момента, когда Берк принял свою ужасную смерть. — Ничего нового, — сказал Найланд. — Похоже, наше неуловимое существо забилось в какую-нибудь недоступную щель и там сдохло. Я оторвался от своих записей. Между тем Смит, удобно расположившись в плетеном кресле, начал опять загораживаться от мира плотной и ароматной дымовой завесой. А я подобрал исписанный безобразным почерком моего друга (к тому же еще и карандашом!) клочок бумаги, чтобы переписать его в свой исторический отчет и тем завершить очередную главу о последнем преступлении Фу Манчи. Вот что там было: «Семитское племя Амхарун, родственное фалашам, долгое время обреталось в южной провинции Абиссинии Шоа. Соседи считали людей его нечистыми и отверженными родом человеческим еще со дней правления Менелека, сына Сулеймана и королевы Шебы, от которых они вели свое происхождение. Кроме обычая есть мясо, вырезая его из еще живых животных, за ними числилась еще одна скверность — совокупляться с так называемыми священными бабуинами. Однажды меня проводили к одной хижине на берегу озера Хаваш и показали некое существо… Главной характерной чертой его была совершенно непонятная злобность по отношению к людям и какая-то дичайшая нежность к своим мохнатым собратьям. В обонянии они не уступали ищейкам, а их необычайно длинные передние конечности обладали чудовищной силой. Эти весьма человекоподобные обезьяны не могли жить даже в северных провинциях Абиссинии. Их тут же косила чахотка…» — Но, Смит, вы мне так и не объяснили, — сказал я, закончив переписывать его листок, — как вы снова напали на след Фу Манчи? Как вы узнали, что мы ошибались, считая его мертвым, хотя он был жив, здоров и деятелен, как никогда. Найланд Смит поднялся и посмотрел на меня с каким-то загадочным выражением. Затем ответил: — Да, я действительно не стал вам говорить. А вы все-таки хотели бы это знать? — Разумеется, — ответил я не без некоторого удивления, — и мне совершенно непонятно, почему это надо от меня скрывать. — Действительно, непонятно, — подтвердил Смит. — Я надеюсь, — сказал он, как-то странно на меня поглядывая, — что нет сколько-нибудь серьезной причины скрывать это от вас. — Да что вы все ходите вокруг да около? — Ну, хорошо, — примирительным тоном ответил он мне, взял со стола свою трубку и стал яростно набивать ее табаком. — На правдивую информацию о Фу Манчи я набрел совершенно случайно, когда в один прекрасный день оказался в Рангуне. Я там снимал небольшой домишко, и вот однажды, выйдя на улицу и повернув за угол, я буквально нос к носу столкнулся… И тут он опять как-то замешкался, затем завязал свой кисет и бросил его на плетеное кресло. Затем чиркнул спичкой. — Итак, я столкнулся с Карамани, — возобновил он свое повествование, часто затягиваясь и пуская облака табачного дыма в потолок. Я затаил дыхание. Так вот почему он так долго держал меня в полном неведении. Он знал о моих безнадежных и неистребимых чувствах к этой прекрасной и чертовски лицемерной дочери Востока, которая теперь стала, возможно, одним из самых опасных агентов доктора Фу Манчи. Губительность ее магических чар я уже не раз испытал на себе. — Ну и как же вы поступили? — спросил я совершенно спокойно, барабаня пальцами по столу. — Совершенно естественно, — продолжал Смит, — с радостным криком к бросился навстречу, протянув ей обе руки. Я приветствовал ее как старого друга, с которым мы давно расстались. Я тут же подумал, с какой радостью вы узнаете, что я нашел вашу пропажу, и уже предвкушал, что вы появитесь в Рангуне с первым же быстроходным судном. — Ну, а дальше? — Карамани отпрянула от меня, и в ее взгляде я прочитал такую враждебность, что даже опешил. Ничего хотя бы отдаленно напоминавшее дружеские взаимоотношения, только ненависть и презрение. Найланд пожал плечами и стал расхаживать взад и вперед по комнате. — Не знаю, как бы вы, Петри, поступили в подобных обстоятельствах, но я… — Что вы? — По-моему, я поступил наилучшим образом. Без лишних слов я сгреб ее в охапку прямо на людной улице и потащил ее к себе домой, хотя она дралась и вырывалась, как маленький демон. Нет, она не визжала, не вопила, ничего подобного, но боролась, как озлобленное дикое животное. Следы этой схватки я до сих пор ношу на теле. И все же я водворил ее в свою контору, которая, на мое счастье, к этому времени оказалась совершенно пустой, усадил ее на стул, а сам стал напротив. — Продолжайте, — попросил я его глухо. — Что было потом? — Ее прекрасные глаза жгли меня такой ненавистью, что у меня просто мурашки побежали по коже. И это после того, что мы для нее сделали, после нашей замечательной дружбы и сверх всего после вашей… близости — нет, я отказывался что-либо понимать. Она была одета очень модно, на европейский манер. Говорю вам, все это было настолько непонятно и неожиданно, что в какой-то момент я подумал: вот сейчас проснусь и все кончится. Но, увы, происходящее было столь же реально, сколь реальна была ее враждебность. Все это надо было основательно обдумать, и, после нескольких безуспешных попыток втянуть ее в разговор и не получив в ответ ничего, кроме ненавидящих взглядов, я оставил ее в конторе, заперев дверь на ключ. — Не слишком ли своевольно? — Знаете ли, Петри, инспектор полиции все-таки имеет некоторые полномочия, и в своих действиях он никому не обязан давать отчет. В конторе было единственное окно на высоте шести с лишним метров над землей. Оно выходило на узенькую улочку — ответвление главной магистрали (как вы помните, я уже говорил, что наш дом был угловым), так что я не боялся ее побега. Дело в том, что наша встреча с Карамани произошла в тот момент, когда я спешил на одно весьма важное свидание, которое никоим образом нельзя было пропустить. Поэтому, отдав распоряжение туземному слуге у входной двери, я бросился наверстывать потерянное время. Как обычно, трубка моего старого друга погасла не вовремя, и, пока он ее снова разжигал, я продолжал барабанить пальцами по столу. — В полдень наш парнишка, — продолжал Найланд, — как и было ему приказано, угостил Карамани чаем. Он нашел ее в куда более спокойном состоянии духа, чем утром. Я вернулся с наступлением сумерек, и туземец бодро отрапортовал, что в последний раз он был у пленницы полчаса назад. Он застал ее в кресле за чтением газеты. (Замечу, что все более-менее ценное в конторе надежно запиралось.) К этому времени я уже достаточно четко представлял, что буду делать, поэтому неторопливо поднялся по лестнице, открыл дверь и вошел в темную комнату. Включив свет, я обнаружил… Вернее, никого не обнаружил. Контора была пуста. — Пуста? — Птичка упорхнула в открытое окно. А между прочим, упорхнуть было не так-то просто. Вы бы это сразу поняли, увидев местоположение дома. Противоположная сторона улицы, на которую выходило окно, представляла собой глухую стену длиною метров до сорока. А поскольку в это время шли ливневые дожди, по улице нельзя было ни пройти, ни проехать. Кроме того, мальчик, которому, я препоручил свою пленницу, сидел все время у входа, расположенного как раз под окном конторы. И после последнего посещения пленницы он все полчаса не сходил со своего поста. — Так она же могла подкупить его, — сказал я с горечью, — или уговорить, использовав все свои дьявольские способности. — Клянусь, это было невозможно, — парировал Смит решительно. — Я прекрасно знал этого парня, и готов поклясться, что он ей не по зубам. В грязи под окном я не обнаружил никаких следов лестницы, да ее и не могло быть, потому что наш привратник неотлучно находился у входа. Короче, она не могла спуститься из окна и тем более выйти через дверь. — А за окном не было никакой галереи? — Нет, было совершенно невозможно вскарабкаться откуда-нибудь справа или слева от окна. Я постарался лично в этом убедиться. — Но, дорогой мой, — вскричал я, — вы таким образом исключили все естественные возможности побега. Получается, что птичке действительно ничего другого не оставалось, как упорхнуть. — Нет, в самом деле, Петри, я и по сей день понять не могу, каким образом она выскользнула из комнаты. Знаю только, что она проделала это в высшей степени виртуозно. — А что потом? — Я увидел в этом невероятном побеге деятельное участие нашего дорогого доктора Фу Манчи. Кого же еще? Наше перемирие кончилось, и я без промедления начал добывать информацию по своим каналам. Действуя таким образом, я вскоре напал на след и узнал, что, вне всякого сомнения, наш любезный доктор не только живее всех живых, но и вполне благополучно снова отбыл в Европу. Некоторое время мы молчали. Затем Смит опять подал голос: — Я думаю, что мне когда-нибудь удастся узнать эту тайну. Однако на сегодня это все еще загадка. Он взглянул на часы. — У меня сейчас встреча с Веймаутом, поэтому я оставляю эту проблему вам. Попробуйте поломать голову над тем, что не удалось мне. До скорого. Поймав мой вопросительный взгляд, Смит добавил: — О, я слишком долго не задержусь. Думаю, что отправиться на такое дело в одиночку особой опасности не представляет. Найланд Смит отправился наверх одеваться, оставив меня за письменным столом в глубоком раздумье. Мои записки по поводу возобновившейся активности доктора Фу Манчи лежали стопкой по левую руку, и, открывая их новый раздел, я начал с того, что добавил некоторые подробности удивительного события в Рангуне, которые можно считать отправным моментом второй военной кампании нашего китайца. По дороге на улицу Смит заглянул ко мне, но, увидев, как я поглощен своим делом, не стал меня тревожить. Кажется, я уже оповестил читателя о том, что моя врачебная практика на тот период не была особенно велика. Таким образом, когда пришло время принимать пациентов, у меня было лишь двое больных. Когда эта работа закончилась, я посмотрел на часы и решил посвятить остаток вечера небольшому самостоятельному частному расследованию. Найланду я ничего об этом не говорил только лишь потому, что боялся его насмешек. Я нисколько не забыл, что видел или в худшем случае вообразил, что видел, лицо Карамани в лавке антиквара буквально в нескольких шагах от Британского музея. В голове у меня сложилась некая теория, которую я стремился проверить практикой. Я вспомнил, что два года тому назад встретил Карамани как раз неподалеку от этого места. Кроме того, инспектор Веймаут утверждал, что Фу Манчи недавно перенес свою штаб-квартиру из Ист-Энда. Все это указывало на то, что, вполне возможно, новое логово доктора находилось где-то поблизости, если не в самой лавке антиквара, под самым носом у ничего не подозревающих властей. Быть может, я придавал слишком большое значение своему новому заблуждению. Возможно также, что моя теория покоилась всего-навсего на желании верить, что именно Карамани я увидел в лавке антиквара. Если ее появление там было всего-навсего видением, плодом моего Воспаленного воображения, то, конечно, все мои вышеприведенные предположения должны были лететь ко всем чертям. Поэтому я и положил сегодняшней ночью их тщательно проверить и в зависимости от результата выработать стратегию на будущее. ГЛАВА XVIII СЕРЕБРЯНЫЙ БУДДА Из всех лондонских улиц Мюзеум-стрит выглядела наименее подходящей для штаб-квартиры доктора Фу Манчи. Однако, если только воображение не сыграло со мной злую шутку, именно в окне почтенного антиквара, торгующего под именем Дж. Саламан, передо мной мелькнули удивительные, подобные полночному бархату восточной ночи глаза Карамани. По мере того как я медленно подходил к освещенному окну, мое сердце билось все чаще, и я уже проклинал ту навязчивую идею, которая, наперекор всему, не оставляла меня и продолжала отравлять мне жизнь. В этот час Мюзеум-стрит, которую и днем-то не назовешь оживленной магистралью, казалась совершенно безжизненной, и, если не считать огней какого-то магазина уже по ту сторону музея, коммерческая активность на ней уже полностью прекратилась. Дверь жилого дома, расположенного как раз напротив антикварной лавки, бросала свет на тротуар. По обеим сторонам улицы мне попались навстречу всего два-три человека. Оглядевшись, я повернул дверную ручку и зашел в антикварный магазин. Тот же самый темноволосый и малоподвижный субъект неопределенной национальности вышел из-за занавешенной двери приветствовать меня — единственного покупателя. — Добрый вечер, сэр, — проговорил он монотонно, сопровождая свои слова легким кивком головы, — не желаете ли что-нибудь посмотреть? — Я хотел бы взглянуть на все, что у вас выставлено для продажи, — было моим ответом. — Я не ищу какую-то конкретную вещь. Лавочник снова поклонился, сделал широкий приглашающий жест желтой рукой и сел на стул за прилавком. Я закурил сигарету с такой беспечностью, как если бы меня вызвали на самую заурядную операцию, и с интересом стал разглядывать предметы, от которых ломились полки и столы вокруг меня. Должен признаться, что впечатления от этого своего турне у меня остались достаточно расплывчатые. Я брал в руки вазы, статуэтки, египетских жуков-скарабеев, бусы, ожерелья, молитвенники, подборку старых литографий, опаловые украшения, бронзу, фрагменты редких кружев, книги, напечатанные двести и более лет назад, ассирийские таблицы, кинжалы, римские кольца и сотни других редкостей. Все это я делал крайне медленно, демонстрируя свой чрезвычайный интерес, и тем не менее не составив ни об одной вещи ни малейшего представления. Исподтишка я продолжал наблюдать за своим лавочником. Я был весь внимание и слух; особенно меня привлекло то, что скрывала занавешенная дверь в задней стене лавочки. — Должен вас предупредить, сэр, — обратился ко мне человек за прилавком все тем же лишенным чувств монотонным голосом, — что вскоре мы закрываем. Я положил обратно на стеклянный прилавок тщательно вырезанный и ярко раскрашенный секхекский кораблик и поднял глаза. Действительно, все мои методы были любительскими — я абсолютно ничего не узнал, да и в будущем вряд ли что узнаю. Я старался угадать, как бы Найланд Смит на моем месте провел расследование, изнурял мозги поисками какого-либо средства, чтобы проникнуть во внутренние покои этого замечательного заведения. Я уже полчаса ломал над этим голову, однако ничего мало-мальски подходящего придумать не смог. Почему я не хотел признать свое поражение — трудно сказать, но вместо этого я изо всех сил напрягал свою голову, чтобы оттянуть время. Пока я озирался по сторонам, продавец очень терпеливо ожидал моего ухода. Тут мне попался на глаза открытый ящик позади прилавка. Три нижние полки были пусты, а на четвертой восседал в своей характерной позе серебряный Будда. — Можно взглянуть на эту серебряную фигурку? — спросил я лавочника. — Сколько вы за него просите? — Это не продается, сэр, — ответил человек несколько более живо, чем отвечал до этого. — Не продается?! — переспросил я с нарочитым удивлением, а глазами энергично сверлил занавешенную дверь. — Как же так? — Она уже продана. — Хорошо, но вы не будете возражать, если я все-таки ее посмотрю? — Эта вещь не продается, сэр. Такой отпор со стороны торговца в другое время вызвал бы соответствующую реакцию с моей стороны, но сейчас он возбудил во мне какое-то странное подозрение. Улица за окном магазина выглядела относительно пустынной, и, подталкиваемый каким-то странным чувством, которое у меня не было времени анализировать, я выбрал нечто совершенно оригинальное, нисколько не сомневаясь, что в случае необходимости Найланд Смит, используя свои исключительные полномочия, вернет мне свободу. Я сделал вид, что направляюсь к входной двери, затем резким движением повернулся, проскочил мимо продавца и, перепрыгнув через прилавок, схватил серебряного Будду. Перспектива быть арестованным за попытку воровства меня не заботила совершенно. Убеждение, что Карамани скрывается где-то в этом доме, руководило мною. И еще одна идея, неожиданно возникшая по поводу этого серебряного божка, завладела моим рассудком. Не могу сказать конкретно, каких последствий я ожидал, но то, что потом произошло, было поразительнее самой прихотливой игры воображения. Вцепившись в фигурку, я обнаружил, что она прикреплена к полке. В следующий же момент, когда я потянул ее на себя, оказалось, что это ручка двери, которая тут же передо мной открылась. Под моими ногами были устланные ковром ступени. Тотчас же мое стремление проникнуть в секреты этого заведения сменилось утроенным стремлением выскочить отсюда немедленно и во что бы то ни стало по той простой причине, что у подножия лестницы лицом ко мне стоял доктор Фу Манчи собственной персоной. ГЛАВА XIX ЛАБОРАТОРИЯ ДОКТОРА ФУ МАНЧИ Не могу себе представить, что кто-либо из простых смертных был близок с доктором Фу Манчи. Я даже не поверю, что кто-либо может привыкнуть к его присутствию, не испытывая при этом страха. До этого я пять или шесть раз видел Фу Манчи, и он все так же носил желтый халат, ходил, уткнувшись острым подбородком в грудь, демонстрируя свой огромный лоб в обрамлении редких бесцветных волос. За всю свою жизнь я ни разу не встречал такой силы взгляда, какой обладал этот человек. Его единственным больным местом (а может быть, и не больным вовсе) была какая-то мутноватая пленка, которой время от времени подергивались его раскосые глаза. Однако в тот момент, когда я перешагнул порог и взглянул на него, эти глаза горели ярким зеленым огнем. Броситься на него в этот момент было бы пустым ребячеством, однако после минутного замешательства я все же заставил себя двинуться по направлению к нему. И тут я получил огромной силы удар по голове, и сознание мое куда-то провалилось. Возвращение его ознаменовалось ужасной болью в голове, из чего я заключил, что кто-то сзади ударил меня мешком с песком. Возможно, тот же продавец. Однако мое возвращение к жизни не сопровождалось никакими сомнениями относительно предшествовавших событий и своего настоящего положения, как это бывает. Еще прежде, чем открыть глаза и окончательно прийти в себя, я понял, что руки мои скованы наручниками и что в комнате этой должен находиться доктор Фу Манчи. Эта абсолютная уверенность в присутствии рядом зловещего китайца возникала не благодаря возвращающейся способности соображать, а чисто подсознательно. Так всегда было, когда судьба сводила меня не только с самим Фу Манчи, но и с кем-нибудь из его ужасных слуг. Воздух в комнате был пропитан какими-то утонченными ароматами, хотя я не думаю, что тут применялись какие-то специальные эссенции или благовония. Скорее их источали восточная мебель и драпировки. Эти неуловимые ароматы Востока! Каждый город пахнет по-своему. Лондон так, Париж иначе, по запаху слепой сразу отличит Марсель от Суэца, а Нью-Йорк — от Гонолулу. Атмосфера в этой комнате была восточной, и даже правильнее будет сказать — дальневосточной. Она вся была проникнута какой-то таинственной значительностью. Глаза мои открылись. Я лежал на низкой кушетке в довольно просторной комнате. Два окна были занавешены таким образом, что для находящегося внутри они совершенно потеряли свою европейскую конфигурацию. Все это навело меня на мысль, что к появлению здесь Фу Манчи тщательно и долго готовились. Сильно сомневаюсь, что подобный интерьер можно найти где-нибудь на Востоке или Западе. Как раз там, где я лежал, с потолка свисал огромный, изысканно украшенный фонарь. В дальнем конце комнаты находились высокие шкафы. В одних стояли книги, но большая часть была заполнена всякого рода научным оборудованием: рядами колб, пробирок, реторт, змеевиков, весов и прочим. За большим, украшенным изысканной резьбой столом восседал доктор Фу Манчи. Перед ним лежал раскрытый том какого-то старинного издания, и некая темно-красная жидкость, напоминающая кровь, кипела в пробирке над бунзеновской горелкой. Указательным пальцем правой руки с чудовищно длинным ногтем он водил по строчкам открытой страницы, как мне показалось, ежесекундно сверяя процессы, происходящие в пробирке, с тем, что было написано в книге. Кроме того, он все время посматривал на огромную стеклянную емкость, соединенную с конденсатором Либига. Она была установлена на массивной металлической раме и заполнена маслянистой жидкостью, в которой плавало что-то похожее на гриб шестидюймовой высоты, внешне напоминающий поганку, но имеющий блестящую оранжевую окраску. На реторту были направлены лучи трех ультрафиолетовых ламп, а в колбу, которая собирала продукты этого странного эксперимента, капля за каплей падала красная жидкость, похожая на ту, что кипела в пробирке. Все это я охватил взглядом в один миг. И тут же доктор Фу Манчи оторвался от книги и повернулся ко мне. В этот момент все окружающее исчезло для меня. — Я сожалею, — раздался пришепетывающий голос, — что пришлось к вам применить столь суровые меры, однако медлить было нельзя. Надеюсь, доктор Петри, что это не доставило вам больших неудобств. Поскольку на эту тираду было не обязательно отвечать, то я решил промолчать. — Вам должно быть известно, как я уважаю ваши научные познания, — продолжал китаец голосом, который время от времени переходил в какие-то гортанные звуки, — и вы почувствуете то удовольствие, которое доставил мне ваш неожиданный визит. Я с благодарностью преклоняю колено перед моим серебряным Буддой, ибо думаю, что — в будущем, разумеется, — вам удастся побороть свое предубеждение, обусловленное полным незнанием истинных мотивов моих действий, и рассматриваю вас как своего помощника в благородном деле установления всеобщего интеллектуального контроля, которому предстоит превратиться в новую планетарную силу. Я нисколько не сержусь на вашу прежнюю враждебность ко мне и даже вот теперь, — он указал на реторту, — провожу эксперимент, который поможет вам преодолеть отсутствие взаимопонимания и лучше приспособиться к новым перспективам. Все это говорилось без малейшего проявления эмоций, после чего доктор вернулся к своим книге, пробирке и реторте с таким видом, будто вообще ничего не случилось. Я думаю, что даже самый сумасшедший взрыв эмоций с его стороны, самые страшные проклятия и угрозы не произвели бы на меня такого обескураживающего действия, как эта холодная, взвешенная речь, произнесенная этим редким, пришепетывающим голосом. В его тоне, во взгляде его зеленых глаз, в каждой позе этого худощавого и сутулого тела чувствовалась некая неземная сила. Я поставил на себе крест и, как-то сразу после слов доктора сжившись с ролью подопытного кролика, с каким-то болезненным интересом следил за ходом эксперимента. Однако не прошло и нескольких секунд, как я со стыдом обнаружил, что, несмотря на всю мою солидную университетскую программу, я в химии полный профан. И даже не в той химии, в которой творит этот злой гений, а в самой простенькой, на студенческом уровне. Весь процесс являлся для меня полной загадкой Что с чем соединялось и что должно было получиться — я не мог даже предположить. В комнате воцарилось молчание, нарушаемое лишь бульканьем в пробирке, и понемногу мое внимание переключилось от стола на другие предметы, один из которых меня просто ужаснул. Это была стеклянная емкость почти пятиметровой высоты, заполненная густой жидкостью янтарного цвета. Жидкость была прозрачной и позволяла разглядеть отвратительную собакоподобную физиономию с низким лбом, оттопыренными ушами и свинячьим плоским носом. Мертвый оскал открывал острые клыки, длинное желтовато-серое тело держалось (теперь уже не держалось) на коротких кривых ногах, зато повисшая безвольно правая рука была длины необычайной. Левая была отрублена по локоть. Должно быть, доктор Фу Манчи был вполне удовлетворен ходом эксперимента, потому что он снова поднял на меня глаза. — Вас заинтересовал мой бедный циноцефалит? — спросил он, и глаза его затуманились, как при катаракте. — Он был прекрасным слугой, доктор Петри, однако низшие гены в его генеалогии иногда подводили. Потом он потерял руку и, в конце концов, проявил столько неблагодарности по отношению к тому, кто его воспитал, что убил одного из моих самых старых и верных последователей, выходца из Бирмы. Сказав это, Фу Манчи снова с головой ушел в эксперимент. Странное дело, он не выказывал ни малейших эмоций и говорил так, как болтают между собой ученые коллеги, заглянув к приятелю в лабораторию. Тем не менее ужас происходящего стал самым печальным образом сказываться на моем самообладании. Представьте себя на моем месте. Вот вы лежите в наручниках в комнате, где находится человек, представляющий собой угрозу всей белой расе. Человек этот как ни в чем не бывало проводит эксперимент, который, если верить его словам, призван навсегда отсечь вас от общества вам подобных, внести какие-то психологические или физиологические изменения в ваш организм и, возможно, низвести до уровня того животного, которое вот здесь, перед вашими глазами, плавает в стеклянной посуде. Кое-что из истории этого страшного экземпляра получеловека-полуобезьяны я знал. Это он покушался на жизнь Найланда Смита, это я отсек ему руку топором во время его последнего убийства. Обо всем этом доктор Фу Манчи, конечно же, знал, и потому его безмятежная речь утроила мой ужас. Я попытался незаметно пошевелить руками, но оказалось, что наручники прикреплены цепью к кольцу, вделанному в стену за моей спиной. Все места пребывания доктора Фу Манчи были с избытком оборудованы такими приспособлениями. У меня вырвался короткий нервный смешок. Доктор медленно поднялся из-за стола и, укрепив пробирку на подставке, с осторожностью поставил ее на полку рядом с собой. — Я счастлив, что вы находитесь в таком прекрасном расположении духа, — заметил он мягко. — Но, к сожалению, другие дела вынуждают меня временно вас покинуть, а в мое отсутствие ваши глубокие познания в химии, в наличии которых я уже имел случай не раз убедиться в прошлом, помогут вам с живым интересом проследить за действиями ультрафиолетовых лучей на этот великолепный образчик сибирского amanita muscaria. Возможно, в будущем, когда вы погостите у меня в Китае (кстати, я уже начал оформлять документы для вашего визита), мы с вами обсудим некоторые малоизвестные свойства этого гриба. Скажу больше, вашей первой работой, когда вы приступите к выполнению своих обязанностей в качестве ассистента в моей лаборатории в Киянгсу, вам предстоит произвести серии из двенадцати экспериментов, которые я наметил для исследования потенциальных возможностей этого уникального гриба. Сказав все это, он направился к задрапированной двери своей характерной кошачьей, хотя и немного неуклюжей походкой. Подняв драпировку и слегка кивнув мне на прощание, доктор покинул комнату. ГЛАВА XX ПЕРЕКЛАДИНА Не помню, как долго пролежал я в одиночестве. Голова была занята многими проблемами. Из них самая главная — мое ближайшее будущее. В том, что доктор Фу Манчи за что-то по-своему меня ценит, я мог и раньше убедиться. Должно быть, он составил себе ошибочное представление, что я передовой ученый и могу быть весьма полезен в его экспериментах. И ради того он решил отправить меня в Китай, где в каком-то укромном месте расположена его главная лаборатория. Относительно же средств, которые он собирается использовать, то, прекрасно зная его успехи в некоторых областях науки, я ни минуты не сомневался, что он открыл средство вызывать у человека искусственную каталепсию (двигательное расстройство — застывание человека в принятой им или приданной ему позе, так называемая «восковая гибкость»). По всему судя, меня упакуют в ящик, погрузят в трюм и выгрузят уже где-нибудь на родине зловещего доктора. Все-таки каким же идиотом я оказался! В какой-то момент было мучительно сознавать, что долгая практика борьбы с доктором Фу Манчи и кое-какое знание его методов меня ровным счетом ничему не научили. И разве не глупо было в одиночку отправиться его выслеживать, не оставив за собой никакого следа, сознательно проникнуть в его логово?.. Как я заметил выше, на моих запястьях были наручники, соединенные цепью со вделанным в стену кольцом. Так вот я решил изменить позицию рук, чтобы они находились не сзади, а спереди. Для этого я с огромным трудом просунул сначала одну, потом другую ногу в петлю, образованную моими скованными руками, и таким образом смог преспокойно рассмотреть устройство моих наручников. Впрочем, результаты не были утешительными. Как я и предполагал, они запирались на замок. Так я сидел некоторое время, тупо уставившись на свои стальные браслеты, пускавшие яркие блики под светом лампы над головой. От неприятных мыслей меня отвлек неожиданный звон ключей. В какой-то момент я начал сомневаться, не ослышался ли, потом подумал, что это, должно быть, один из слуг доктора закрывает дверь комнаты на ночь, потом снова раздался этот характерный звон, и я уверился, что это не случайно. Кто-то работал ключами в соседней комнате. Сердце мое подпрыгнуло и тут же замерло. С низким свистящим криком какой-то маленький серый силуэт проскользнул в дверь, через которую вышел Фу Манчи, и покатился, как гонимый ветром пушистый ком, под стол доктора. Появление этого странного серого существа сопровождалось звоном ключей. Страх оставил меня, но место его заняло сильное беспокойство. Существо, которое сейчас что-то лепетало по моему адресу из-под стола, было обезьянкой доктора. В промежутках между бормотанием и гримасничаньем она задумчиво покусывала связку ключей на кольце, которое сжимала своими маленькими ручками. Таким образом она перепробовала на зуб все ключи и, судя по всему, осталась крайне разочарованной тем обстоятельством, что ни один не удалось разгрызть. У меня мелькнула мысль, что один из этих ключей вполне мог быть от моих наручников. Ни за что не поверю, что муки Тантала были в этот момент сильнее моих. Мысленно я перепробовал тысячи вариантов, как освободиться, но напрочь исключал столь неправдоподобный. Мною овладело что-то вроде священного ужаса. Если с помощью этих ключей я снова обрету свободу, то как же потом смогу сомневаться в милости Провидения? Тем не менее они еще были от меня достаточно далеко, а кроме того, никто не мог поручиться, что ключ от наручников находится именно в этой связке. И вообще, каким образом можно подманить обезьянку? Пока я натужно думал, отбрасывая один замысел за другим, маленькое животное забрало дело в свои руки. Обезьянка бросила кольцо с ключами на ковер в моем направлении, потом прыгнула, подхватила его, повертела над головой и перекувырнулась; затем она снова схватилась за кольцо, и, держа его у самого уха, начала яростно звенеть ключами. Вдруг неожиданно сильным прыжком она оказалась на цепи, поддерживающей лампу у меня над головой. Крутясь там и раскачиваясь, как акробат на трапеции, она посматривала на меня сверху с любопытством. Маленькая голубоватая рожица в обрамлении гротескных бакенбард дополняла сходство с клоуном-акробатом, но кольцо с ключами она не отпускала ни на секунду. Мое ожидание стало невыносимым. Но вместе с тем я боялся пальцем пошевелить, чтобы не спугнуть обезьянку с ключами. И пока я так лежал, обмениваясь взглядами с маленьким зверьком, настало время второго чуда в нынешнюю ночь. Знакомый голос, забыть который меня не заставит ничто и никогда, голос, который я постоянно слышу во сне и который некогда слышал наяву, послышался из соседней комнаты: — Та'ала хина! — звала Карамани. — Та'ала хина, Пеко! Эффект был мгновенным. Связка ключей полетела вниз, чуть не попав мне по голове, обезьянка одним прыжком оказалась на полу и пулей бросилась к двери. Не помню случая, чтобы мне требовалось больше присутствия духа, чем в тот момент. Малейшая ошибка закончилась бы для меня катастрофой. Ключи соскочили с дивана, и скованными руками я не мог до них дотянуться. Тогда я быстро изменил позу и постарался без лишнего шума придвинуть их ближе ногой. Я уже почти в этом преуспел, когда в дверь совершенно бесшумно вошла Карамани с обезьянкой на руках. На ней было легкое муслиновое платье, сквозь складки которого можно было разглядеть ее ножки в шелковых чулках и красных туфельках. Какое-то время она рассматривала меня с несколько деланным спокойствием, затем ее взгляд упал на лежащие на полу ключи. Медленно, не отрывая глаз от моего лица, она пересекла комнату, наклонилась и подобрала их. Это был один из острейших моментов моей жизни, поскольку все, что она проделала, вдребезги разбило мою надежду на спасение. Те жалкие сомнения, которые я питал раньше, теперь оставили меня. Если бы хоть какая-то искорка былой дружбы еще теплилась в груди Карамани, она могла бы сделать вид, что не заметила ключей. Ключей, в которых была вся моя надежда на избавление от козней дьявола-китайца. Порой молчание бывает красноречивее всяческих слов. С полминуты, а может и более, Карамани стояла, разглядывая меня. И я смотрел на нее взглядом, в котором укоризна и гнев перемешались, как яды в ретортах ее всесильного патрона. Но Боже мой, какие же у нее были глаза! Обыкновенно яркие темные глаза ассоциируются со смуглым цветом лица, но лицо Карамани имело такой оттенок, что оно мне напоминало скорее всего лепесток чайной розы. Я знал, что многие смеются надо мной, когда я начинал наяву бредить этой девушкой, но эти люди никогда ее не видели, а увидев, наверняка были бы близки к моему состоянию. Наконец она отвела глаза и опустила ресницы. Она подошла к креслу доктора Фу Манчи, положила ключи среди всякого научного хлама у него на столе и, опершись локтем на раскрытую книгу, подперев подбородок ладонью, снова устремила на меня загадочный взгляд. Я не отважился вспоминать о прошлом, в котором эта юная предательница сыграла такую роковую роль, потому что, даже наблюдая ее сейчас, и в этих обстоятельствах не мог поверить в ее фальшивость. Мое теперешнее состояние было воистину жалчайшим, мне стало так больно на душе, что я готов был заплакать. И вдруг она заговорила. В этот момент эффект, который произвел на меня ее голос, был подобен ланцету хирурга, бередящего старую рану. — Почему вы так смотрите на меня? — спросила она почти шепотом. — По какому праву вы вздумали меня корить? Разве вы когда-нибудь предлагали мне дружбу, чтобы я имела хотя бы возможность ответить вам тем же? Когда я впервые увидела вас в доме — там, у реки, вы пришли кого-то спасать от (последовала столь знакомая мне пауза, перед тем как назвать имя Фу Манчи)… него, вы обращались со мной как с врагом, хотя я могла бы быть вашим другом… В ее мягком голосе мне послышался призыв, но в ответ я лишь натянуто рассмеялся, откинувшись на диване. Карамани протянула ко мне руки, и я никогда не забуду того мимолетного выражения ее глаз, но, увидев мою реакцию, она уронила руки, отодвинулась и даже отвернулась от меня. И представьте, даже в этом состоянии бессильного гнева я не нашел в себе сил презирать ее за это жалкое лицемерие. Вместо этого я с прежним чувством любовался ее утонченным профилем, а Карамани, о, лукавая рабыня, делала вид, что совершенно не понимает, какую бурю сейчас подняла в моей душе. Внезапно она встала, взяла ключи и приблизилась ко мне. — Ни словом, ни взглядом, — заговорила она совершенно спокойно, — вы не просили моей дружбы. Но я не хочу, чтобы вы думали обо мне плохо, и докажу вам, что я ни лгунья, ни лицемерка. Вы можете мне не верить, но я готова довериться вам целиком. Я внимательно посмотрел ей в глаза и почувствовал дикую радость, когда она не смогла выдержать моего взгляда. Она упала на колени рядом со мной, и у меня тут же, как и в прежние времена, закружилась голова от этих утонченных восточных ароматов, которые, казалось, источало ее тело. Но тут замок щелкнул… и я оказался на свободе. Карамани выпрямилась, я тоже встал, растирая свои затекшие руки. На какой-то волшебный момент ее чарующее лицо было так близко от моего, что я готов был сойти с ума и забыть все на свете. Но вместо этого я сжал зубы и отвернулся. Я молчал, потому что не мог доверять своему голосу. В сопровождении прыгающей и кувыркающейся обезьянки она вышла в смежную комнату. Я последовал за ней и в темноте мог видеть, как она подошла к окну, раздвинула экран наподобие складывающейся двери и распахнула окно. — Смотри! — услышал я шепот Карамани. Я подался вперед и встал рядом. Оказалось, что мы находимся на втором этаже, а под нами Мюзеум-стрит. Запоздалые экипажи еще оживляли Нью-Оксфорд-стрит слева от нас. Но ни души не было под нами на всем пространстве вплоть до Британского музея. Я заметил, что окно противоположного дома, находящееся точно напротив нашего, тоже открыто, а повернувшись, увидел, что Карамани сжимает в руках веревку. В полутьме наши глаза встретились. Она стала втягивать веревку в окно, и, посмотрев вверх, я обнаружил, что она была прикреплена к телеграфным кабелям, которые именно в этом месте пересекали улицу. Карамани продолжала тянуть, и тонкую веревку в ее руках сменила толстая, один конец которой заканчивался деревянной перекладиной, а другой был укреплен на телеграфных кабелях над самой серединой улицы. Я сообразил, что все это устройство похоже на так называемый мост африканских пигмеев, которые на таких летающих, как маятник, жердочках переправляются с одного берега бурной реки на другой. — Убедись, что на улице никого нет, — сказала она, высунувшись из окна и посмотрев в обе стороны, — затем оттолкнись от подоконника и перелетай в то окно. Как влетишь, сразу соскакивай и падай ничком. Там специально разложен матрац. Но постарайся выпустить перекладину из рук мгновенно, а то тебя утащит назад. Дверь в той комнате не заперта, тебе останется только спуститься по лестнице и выйти на улицу. Взяв у нее перекладину, я не мог оторвать взгляда от Карамани. Боже мой, думал я, куда же подевался весь ее прежний огонь, почему она сейчас выглядит такой подавленной? — Благодарю тебя, — сказал я ей как можно нежнее. В ответ она подавила готовый вырваться крик и отступила в тень. А я продолжал: — Я верю, что ты мой друг, но не могу понять одной вещи. Может быть, ты мне поможешь? — Я взял ее мягкую, несопротивляющуюся руку и притянул к себе. Когда наши тела сблизились, во мне все затрепетало. Я почувствовал, что и она дрожит и пытается что-то сказать. Ее губы беззвучно произносили какие-то слова. Я оглянулся через окно на улицу, доселе совершенно пустынную, и встретился взглядом… с доктором Фу Манчи, который снизу внимательно изучал открытое нами окно. Закутанный в пышный меховой воротник тяжелого пальто, со зловещим выражением лица, которому большое твидовое шоферское кепи придавало совершенно ужасный вид, он смотрел прямо на меня. Я ни на секунду не усомнился, что он меня заметил, но видел ли он ее? Прерывистым шепотом Карамани ответила на мой вопрос: — Нет, он меня не видел. Что ж, я сделала для тебя все что могла. Теперь твоя очередь. Спаси мне жизнь. Она потащила меня от окна через комнату, в лабораторию, где я еще недавно находился в качестве пленника. Упав на диван, она протянула ко мне свои нежнейшие запястья и бросила многозначительный взгляд на наручники. — Защелкни их на мне, скорее, скорее же! Хотя голова моя в тот момент работала плохо, но я все же сообразил, как надо обращаться с этим приспособлением. Странно, но приближение опасности делало меня все более хладнокровным. Я укрепил наручники на изящных запястьях Карамани. И тут же услышал, что внизу началась какая-то суета. — Заткни чем-нибудь мне рот, — продолжала командовать мной Карамани и, увидев, как я растерянно оглядываюсь в поисках чего-нибудь подходящего для этой тонкой операции, чуть не закричала: — Да рви мое платье, рви же скорее! Повинуясь, я разорвал на ней чуть ли не всю юбку, часть затолкал в рот, а другой конец обмотал вокруг головы. И тут услышал голос доктора Фу Манчи. Судя по всему, он стремительно приближался, на ходу раздавая приказания своим людям, как всегда в минуты волнения, ужасно пришепетывая. Но я, прикоснувшись к роскошным волосам Карамани, почувствовал, что сам черт мне не брат. И когда Фу Манчи оказался на пороге смежной комнаты, я влетел туда со связкой ключей в руках. Когда мы увидели друг друга, он бросился вперед, а я стремительно отскочил к окну и что было сил запустил их прямо ему в физиономию. Судя по гортанному восклицанию, я не промахнулся. Мысленно поздравив себя с успехом, с перекладиной в руке я вскочил на подоконник. Одна нога уже была над бездной, а другая буквально на долю секунды задержалась… и тут я почувствовал, что кто-то мертвой хваткой вцепился мне в лодыжку. Казалось, я спиной видел, как темная комната наполнилась народом. Наверное, вся желтая шайка сбежалась ловить меня. Я никогда не считал себя изобретательным человеком и всегда завидовал находчивости Найланда Смита, с которой тот выходил, казалось бы, из самых невозможных положений. Но на этот раз боги и меня не оставили. Вцепившись из последних сил руками в перекладину, я позволил своему противнику втащить меня как можно дальше в комнату, а после этого нанес ему страшный удар по голове свободной правой ногой. Должно быть, я раскроил ему череп, потому что он тотчас же меня отпустил, и я, как на крыльях, полетел над улицей прямо в окно напротив. Но, уже подлетая, подумал, что рано поздравлять себя с победой. Потому что меня уже ждали. Из окна навстречу мне высунулся один из тех косоглазых и злобных бирманских бандитов, с которым мне уже приходилось сталкиваться два года назад. Обнаженные мускулистые руки он держал у груди. В одной из них я увидел длинный изогнутый нож. Он явно ждал меня, чтобы перерезать горло. Я уже говорил, что Карамани вселила в меня удивительное самообладание, которое не покинуло меня даже в эту критическую минуту. Черт его знает, с какой быстротой может работать голова, и я еще успел подумать, что в этих обстоятельствах сам Найланд Смит не смог бы изобрести ничего лучшего. В момент моего подлета к окну я резко откинулся назад, одновременно выбросив ноги вперед. Правда, влетая в окно, я все же ощутил острую боль в лодыжке и подумал, что мне так и не удалось покинуть ночное поле битвы целым и невредимым. Зато мой бирманец кубарем отлетел в противоположный конец комнаты и, кажется, потерял сознание. К сожалению, от этого толчка я полетел на своей тарзанке обратно, чем, наверное, довел до безумия одинокого прохожего внизу. Я старался изо всех сил замедлить ход своего маятника, прекрасно понимая, что там, куда я возвращаюсь, меня ждет еще большее количество ножей. И мне удалось затормозить свой полет. Некоторое время я раскачивался над Мюзеум-стрит. Голова моя работала столь великолепно, что даже успела оценить весь комизм ситуации. Но как бы там ни было, спасение мое еще не стало фактом, оставалось одно — прыгать, и я полетел вниз с почти семиметровой высоты. Раненая нога меня здорово подвела, я получил легкое сотрясение, но обошлось без серьезных повреждений. Я самостоятельно поднялся на ноги, и тут мне пришло в голову, что Найланд Смит совершенно напрасно мучается разгадкой, каким образом Карамани могла ускользнуть из его конторы в Рангуне. Да вот таким же образом, как я сейчас! И все же бирманец нанес мне достаточно глубокую рану, потому что я почувствовал не только острую боль, но и то, что башмак скоро наполнится кровью. Я стоял как пьяный посреди улицы, переводя взгляд с окна, которое я очистил от присутствия бирманского бандита, на окно лавки мистера Саламана, за которым скрывался Фу Манчи со всей своей шайкой. Но оно уже было закрыто. И в следующий момент я понял почему. Со стороны Нью-Оксфорд-стрит я услышал стремительно приближающийся топот сапог и повернулся навстречу ему как раз в тот момент, когда двое полицейских готовы были наброситься на меня. Надо было решать и действовать стремительно. В мгновение ока я взвесил все обстоятельства и принял еще одно жизненно важное решение за эту ночь: я круто развернулся и так припустил по направлению к Британскому музею, как будто за мной гналась и не полиция вовсе, а все исчадия ада во главе с доктором Фу Манчи. Выбежав на Трафальгар-сквер, я увидел далеко впереди красный огонек дающего задний ход такси. Боль в ноге усилилась, но почему-то не затрудняла бега. Поэтому мне удалось заскочить в кабину раньше, чем полицейские выбежали на площадь. Их свисток залился трелью только тогда, когда я уже успел прокричать шоферу: — Доктор Клив, Харли-стрит! Гони как черт! Я упал, задыхаясь, на заднее сиденье, машина взревела, и человек за рулем в этот момент, конечно же, не мог услышать полицейских трелей. Мы помчались в западном направлении к дому известного патологоанатома, безнадежно сбив полицию со следа. Распростершись на заднем сиденье, ловя ртом воздух, как живая рыба на сковороде, чувствуя, как моя благородная британская кровь уже выливается из ботинка на затоптанный пол таксомотора, я тем не менее поздравил себя с относительно благополучным завершением очередного действия китайской драмы. Великий Боже, сколько же их еще будет впереди? ГЛАВА XXI БАШНЯ КРЕГМАЙР Доктора Чалмерса Клива я не застал. Через два часа после моего счастливого побега из логова Фу Манчи, туда наведались ребята из Скотланд-Ярда под командой инспектора Веймаута. В магазинчике почтенного негоцианта Дж. Саламана все было на своих местах, а в комнатах наверху все свидетельствовало о поспешном бегстве ее обитателей. Естественно, от библиотеки и лаборатории не осталось и следа. Бог свидетель, я, не задумываясь, пожертвовал бы своим годовым доходом, чтобы заполучить те книги. Без всякого сомнения, они содержали информацию, которая могла бы совершить переворот в современной медицине. Я вернулся домой в состоянии крайнего физического и морального истощения. Измученный мыслями и догадками (думаю, не стоит говорить о ком), я все же нашел в себе силы обработать рану, к счастью, оказавшуюся легкой, и завалиться в постель. Но едва закрыл глаза — так, во всяком случае, мне показалось, — как тут же почувствовал, что Найланд Смит трясет меня за плечи. — Верю, — начал он, — что ночные приключения вас утомили, и даже готов посочувствовать. Но расслабляться не время. Я взял отдельное купе, и в дороге вы сможете отоспаться. Прочтите вот это. Пока я протирал спросонок глаза, Смит вручил мне номер «Дейли телеграф» и ткнул пальцем в заметку на литературной странице: «Господа издатели М. объявили, что вскоре они опубликуют большую работу известного американского путешественника, востоковеда и психиатра мистера Кигана Ван Руна о его самых последних исследованиях в Китае. Напомним, что мистер Ван Рун предпринял автомобильное путешествие прошлой зимой из Контона в Сибирь, но на пути столкнулся с непредвиденными неприятностями в провинции Хэнань. Он попал в руки каких-то фанатиков и чудом спас свою жизнь. Из его книги вы узнаете подробности всех злоключений знаменитого путешественника, а также о некоторых сенсационных открытиях, касающихся возрождения одной таинственной расы в Китае. По причинам, которые Ван Рун не захотел объяснить, он останется в Англии вплоть до завершения работы над книгой (она будет опубликована одновременно в Лондоне и Нью-Йорке) и для этой цели он арендовал башню Крегмайр в графстве Сомерсетшир. В этой древней, овеянной романтикой истории резиденции он завершит работу над своей рукописью, которую читающая публика заранее признает шедевром». Я отложил газету и заметил, что Смит смотрит на меня вопросительно. — Я навел справки, — заметил он как само собой разумеющееся, — и если нам повезет, мы достигнем Солa еще до сумерек. С этими словами он вышел из комнаты, и только тут я сообразил, какова должна быть цель нашей поездки, а также понял, что мнимое спокойствие моего друга является не чем иным, как попыткой скрыть дьявольское возбуждение. Действительно, судьба была настолько к нам благосклонна, что мы не только оказались неподалеку от Сола до наступления сумерек, но гораздо раньше, в самый разгар прекрасного осеннего дня. Деревушка Сол представляла собой два ряда домов по обе стороны дороги. В последнем размещалась гостиница «Возничие». Ее мы достигли по извивающейся среди мхов дороге, отшагав пешком целую милю и заметив еще издали игру солнечных бликов на позолоченной вывеске. День был очень жаркий, если бы не прохладный бриз с моря, дующий откуда-то с просторов Атлантики. Деревушка была заброшенной, а на север и восток тянулись от нее бесконечные торфяные болота, ограниченные с одной стороны небесным, а с другой — морским горизонтом. На запад с того возвышения, где мы находились, начинался небольшой уклон, и вся местность чем-то напоминала дно высохшего озера, сходство с которым подчеркивали ярко-зеленые островки более сухих мест посреди серо-коричневого пространства сплошных торфяников. — Кажется, я вижу замок Гластонбери, — говорил Смит, разглядывая в полевой бинокль восточный горизонт, — а там, если я не ошибаюсь, наша башня Крегмайр. Сделав ладонью козырек от солнца, я взглянул туда же, куда и Смит, и увидел типичные для Ирландии круглые башни, происхождение которых на этой земле приписывают финикийцам. У их подножия громоздились ветхие домишки в окружении ярко-зеленых полей. Земля на многие мили вокруг была плоская, как моя ладонь, если не считать там и сям раскиданных небольших холмиков и огромных валунов. Не возникало сомнения, что много веков тому назад здесь гуляли морские волны. Даже под сияющим солнцем эта местность являла собой довольно печальную картину. А вокруг — ни живой души. Когда до Крегмайра оставалось четверть мили, Смит снова поднял полевой бинокль к глазам, чтобы осмотреть окрестности. — Да, Петри, — заметил он протяжно, — никаких признаков… Хотя… Сунув бинокль в футляр, мой друг стал энергично тянуть мочку левого уха. — Не были ли мы слишком самонадеянными? — сказал он, слегка сощурившись. — Мне показалось, что по крайней мере трижды, пока я наводил фокус в бинокле, кто-то или что-то исчезало из поля зрения, причем всякий раз позади нас. — Что вы имеете в виду, Смит? — Только то, — он оглядел окрестности с таким выражением, как будто со всех сторон к нам подкрадывались китайцы, — только то, что за нами следят. Мы молча переглянулись, без лишних слов убедившись, что оба опасаемся одного и того же. Затем Смит скомандовал: — Вперед, Петри! — И, взявшись за руки, мы ускорили шаг. Крегмайр стоял на небольшом зеленом возвышении над тем, что было некогда бухточкой или устьем реки, окруженный со всех сторон плодородными угодьями. Дом, куда мы решили нанести визит, представлял собой двухэтажное сооружение, соединенное с восточной стороны с древней башней и двумя маленькими флигелями. Здесь был разбит небольшой огород, несколько чахлых деревьев росло у северной и западной стен, а все имение окружал массивный забор из серого камня. Тень башни под острым углом пересекала дорогу. Разгоряченные долгой ходьбой под горячим солнцем, мы с благодарностью окунулись в нее. Однако, оказавшись у подножия древнего сооружения, я почувствовал не облегчение от прохлады, а не очень приятный озноб. Переглянувшись со Смитом, мы поняли, что испытываем одинаковое беспокойство. Но вокруг царило молчание, если не считать отдаленного шороха моря, и только непонятно откуда взявшаяся здесь чайка прокричала с небес что-то скорбное и немузыкальное. Невольно в памяти всплыли строки из поэмы: Вдали людей, среди таинственных болот Живу среди зверей, и птиц, и всякой Божьей твари, А рядом волны плещут, и ветер жалобную песнь свою ведет, И океан зовет туда, где нет печали. Вокруг не было видно ни души, ничто не выдавало присутствия человека. Даже собака не залаяла. Найланд Смит шумно вздохнул, бросил взгляд на дорогу, по которой мы пришли, и мы двинулись вдоль стены к воротам. Они оказались не заперты, а за ними была мощенная камнем дорожка среди зарослей травы. Она вела к дому в четыре окна — два на первом и два на втором этаже. Те, что на первом, были забиты досками, а на втором не имели ни жалюзи, ни занавесок. Не чувствовалось никаких намеков на то, что Крегмайр обитаем. Мы поднялись по ступенькам к массивной дубовой двери. Древний и ржавый дверной колокольчик висел справа. Смит, бросив на меня загадочный взгляд, принялся звонить. Где-то внутри здания что-то загрохотало, заскрипело, причем возникло такое впечатление, что звуки доносились из круглого отверстия в стене башни где-то над нашими головами. Потом все стихло, и сердце мое сжалось в какой-то неясной тоске, несмотря на сияющее солнце и ослепительную голубизну полудня. Над нами, жалобно крича, продолжала кружиться чайка. Мы снова переглянулись и уже хотели обменяться кое-какими замечаниями по поводу загадочности всего происходящего, как дубовая дверь без всякого скрежета отпираемых засовов распахнулась и огромный, одетый в белое мулат появился на пороге. Это застало меня врасплох, и я невольно отпрянул. Однако Найланд Смит, не выказав ни малейшего удивления, вручил слуге свою визитную карточку. — Передайте это мистеру Ван Руну и скажите, что я хотел бы видеть его по весьма важному делу, — сказал он тоном, не терпящим возражений. Мулат поклонился и ретировался. Его белая фигура буквально растворилась в темноте, потому что, если не считать небольшого солнечного пятна у порога, в доме было темно, как в погребе. Я собрался заговорить, но Смит удержал меня прикосновением руки, так как мулат уже возвращался. Он встал справа от входа, еще раз поклонился и сказал: — Соблаговолите войти. Мистер Ван Рун желает вас видеть. С этой минуты солнце перестало согревать мою душу, а какой-то противный озноб и нехорошее предчувствие овладели мной с новой силой, как только мы с Найландом Смитом вошли под своды Крегмайра. ГЛАВА XXII МУЛАТ Комната, в которой принял нас Киган Ван Рун, своей конфигурацией напоминала старинную замочную скважину. Один ее конец находился у подножия башни, и к нему, судя по всему, было пристроено остальное. Это была в высшей степени оригинальная комната, а самое любопытное — у нее не было окон. В глубоком алькове находился усыпанный бумагами письменный стол Ван Руна. На нем стояла керосиновая лампа с зеленым абажуром, и это был единственный осветительный прибор в апартаментах. Книжные полки, составленные под прямым углом друг к другу, создавали подобие отдельного помещения в этом странном кабинете, вся остальная часть которого оставалась погруженной в глубокий полумрак. Стены были обиты деревянными панелями, а потолок сделан из дубового бруса. Маленькая книжная полка и шифоньер стояли по обе стороны от стола, а прославленный американский писатель и путешественник полувозлежал в длинном складном тростниковом кресле. Он носил темные очки, у него было чисто выбритое оливковое лицо и густые, черные как агат волосы. Он был облачен в засаленный красный халат и тонул в густом сигарном дыму. Он не поднялся нам навстречу, а лишь протянул правую руку с зажатой между пальцами визитной карточкой Смита. — Джентльмены, надеюсь, вы извините невольную невежливость инвалида, — сказал он. — Но я здорово пострадал за свое безрассудство, когда находился в Срединном Китае. Хозяин предложил нам сесть на два деревянных стула у стола. Мы воспользовались его предложением, и Найланд, опершись локтем на стол, стал внимательно изучать лицо человека, которому мы решили нанести визит. Сравнительно мало известный британский публике, Ван Рун был очень популярен в американских литературных кругах. В США он стяжал себе репутацию почти такую же, как наш общий друг сэр Лайонел Бартон в Англии. Это был тот самый Ван Рун, который по следам мадам Блаватской отправился искать легендарных махатм и долго рыскал по Гималаям в поисках их поселений. Это был тот самый Ван Рун, который предпринял чрезвычайно рискованную экспедицию в малярийные болота Юкатана, пытаясь раскрыть там тайну потерянной Атлантиды. И, наконец, это был тот самый Ван Рун, который на сверхпроходимом автомобиле, специально построенном для него одной из прославленных американских фирм, предпринял путешествие через весь Китай. С огромным любопытством я вглядывался в его лицо. Его природную неподвижность чрезвычайно усиливали темные очки: с таким же успехом можно было рассматривать лицо статуи Будды. Мулат нас покинул, и в этой сумрачной, пропитанной табачным дымом атмосфере Смит и я довольно бесцеремонно изучали лицо человека, ради которого черт занес нас сюда из Лондона. — Мистер Ван Рун, — начал мой друг без всяких церемонии, — вне всякого сомнения, вы уже прочли эту заметку в утреннем выпуске «Дейли телеграф». Он встал, вытащил из записной книжки газетную вырезку и положил ее на стол. — Да, я видел ее, — отвечал Ван Рун, обнажая в улыбке ряд ровных белых зубов. — Так именно этой заметке я обязан удовольствию видеть вас у себя? — Заметка вышла сегодня утром, — отвечал Смит, — а час спустя после того, как мы ее прочитали, мой друг доктор Петри и ваш покорный слуга уже садились в поезд на вокзале Бриджуотер. — Джентльмены, ваш визит доставил мне огромное удовольствие, и я проявлю черную неблагодарность, если стану допытываться об его истинных причинах. И в то же время признаюсь, я решительно не могу понять, за что мне такая честь. Бог свидетель, я очень плохой хозяин. Моя изуродованная нога и полуслепота, которыми наградили меня эти китайские дьяволы за то, что я проник в их секреты, превратили меня в нечто весьма мало пригодное, чтобы составить компанию. Найланд Смит сделал протестующий жест рукой. Ван Рун протянул ящик с сигарами и хлопнул в ладоши, после чего тут же появился мулат. — Я вижу, вы мне что-то хотите рассказать, мистер Смит, — произнес Ван Рун. — Поэтому для начала я предлагаю виски с содовой… Или же вы предпочитаете чай, так как сейчас время чаепития? Смит и я из предложенных напитков единодушно выбрали первое, и, как только слуга вышел, Смит перегнулся через заваленный бумагами стол и в двух словах обрисовал Ван Руну историю доктора Фу Манчи, чье пребывание в Англии сейчас имеет целью заблокировать как раз такого рода информацию, какую он хочет поведать миру. — Это огромная конспиративная сеть, мистер Ван Рун, — говорил мой друг, — которая берет начало в провинции Хэнань, откуда вам удалось выбраться живым. Каковы бы ни были на самом деле его масштабы, но уже сейчас можно утверждать, что это — заговор Желтого движения. Появление этого секретного общества означает, что Китай, мирно проспавший столько столетий, сегодня пробуждается, и не мне говорить о том, чем чревато это начинающееся кипение… — Иными словами, — перебил Ван Рун, подвигая Смиту стакан, — вы хотите сказать… — Я хочу сказать, что не дам за вашу жизнь ни пенса! — ответил Смит, весьма невежливо щелкнув пальцами у самого носа писателя. Воцарилось многозначительное молчание. Я продолжал наблюдать за Ван Руном, который, не меняя позы, полулежал на своих подушках. Зеленый свет абажура придавал его лицу мертвенную бледность. Изо рта торчал погасший окурок сигары, но, похоже, он о нем забыл. Смит, оставаясь в тени, тоже внимательно следил за нашим хозяином. Наконец тот произнес: — Честно говоря, ваша информация меня встревожила. Я на собственном печальном опыте убедился, как сильна эта организация в Китае, но никак не мог предположить, что ее агенты уже наводнили Англию. Получается, что, поселившись в этом уединенном месте, я невольно действовал им на руку… Однако, дорогой мистер Смит, я что-то никак не могу собраться с мыслями. Вы, конечно, у меня переночуете и, может, пробудете еще несколько дней? Смит бросил быстрый взглядов мою сторону, затем повернулся к хозяину дома. — Я не хочу, чтобы это выглядело так, будто мы навязываем вам свое общество, — ответил Смит, — однако думаю, что это в ваших же интересах. Надеюсь, что противник не заметил нашего приезда, поэтому хорошо было бы, чтобы наше присутствие у вас сохранялось в тайне как можно дольше. Хотя бы до тех пор, пока мы не выработаем какой-то конкретный план. — Хаггар отправится на станцию за вашим багажом. — Ван Рун хлопнул ладонями, подав сигнал мулату. Пока тот выслушивал распоряжения хозяина, я заметил, что Найланд Смит тщательно его изучает, а когда мулат ушел, Смит спросил у Ван Руна: — Как долго этот человек находится у вас на службе? Ван Рун уставился на него через свои темные очки. — Вот уже несколько лет, — ответил он. — Мы вместе были в Индии, Китае. — Где вы его наняли? — В Сент-Киттсе. Смит хмыкнул и стал набивать свою трубку. — К сожалению, джентльмены, я не могу составить вам компанию, — снова заговорил Ван Рун, — но если это не нарушает ваших планов, вам будет интересно ознакомиться с окрестностями, пока не подошло время обеда. Кстати, я вам обещаю вполне сносный обед, потому что Хаггар — великолепный повар. — Прогулка будет не только привлекательной, — ответил Смит, — но и опасной. — Да, возможно, вы правы. Слушайте, а вы в самом деле ожидаете покушения на меня? — В любую минуту. — Для человека в таком состоянии это довольно тревожная перспектива! Что ж, мне ничего не остается, как передать свою судьбу в ваши руки. И все же мне кажется, что вы не должны покидать это интересное место, не ознакомившись с его историческими достопримечательностями. Даже для меня, с головой ушедшего в изучение всякого рода экзотики, эта страна чудес не менее интересна, чем джунгли и пещеры Индостана, столь красочно описанные мадам Блаватской. Пронзительный голос неутомимого исследователя, с его вымученными интонациями, плохо вязавшимися с чисто американским акцентом, стал еще пронзительнее от обуревавшего его энтузиазма. — Когда я узнал, что Крегмайр сдается, — продолжал Ван Рун, — то буквально помчался — простите за метафору хромого человека, — чтобы не упустить этот шанс. Ведь здесь сущий рай для охотников за призраками. Происхождение самой башни неясно. Возможно, ее строителями были финикийцы. По преданию, в доме нашел приют доктор Маклеод, неоромантик, бежавший от преследований Джеймса Шотландского. Кроме того, что еще интереснее, эти владения соседствуют со Сейджмуром, где произошла кровавая битва во время Монмаутского восстания, когда на поле боя полегла тысяча человек. Местная легенда гласит, что несчастный герцог со всем своим штабом появляется здесь в бурные ночи и скачет по болотам, в честь которых назван этот замок, с высоко поднятыми факелами. — Настолько я понимаю, это самые заурядные болотные огни? — перебил американца Смит, как всегда не вынимая трубку изо рта. — Ваш прагматичный разум, вполне естественно, ищет рациональное объяснение, — улыбнулся Ван Рун. — Но у меня своя теория. К тому же, в дополнение к очарованию Сейджмура со всеми его призраками, в ясный день вы можете видеть отсюда вдалеке руины Гластонберийского аббатства. Как вы знаете, именно это аббатство связано с историей алхимии, именно на развалинах Гластонбери Адипт Келли, соратник доктора Ди в эпоху правления Елизаветы, обнаружил знаменитые ларцы святого Дунстана, содержащие две тинктуры… Американец все говорил и говорил, расхваливая интригующие свойства своей новообретенной резиденции, которые меня, честно говоря, мало привлекали. — Мы не будем больше эксплуатировать вашу доброту, — перебил хозяина Смит, вставая со стула. — Нет никакого сомнения, что мы получим огромное удовольствие от знакомства с окрестностями, пока не вернулся ваш слуга. — Поступайте так, как будто Крегмайр принадлежит вам, — сказал Ван Рун. — Правда, в большинстве комнат нет мебели, да и сад одичал, но зато кирпичная кладка башни заинтересует вас с археологической точки зрения. А вид на болото не менее прекрасен, чем на прочие окрестности. Одарив нас своей белозубой улыбкой, хозяин легким жестом своей загорелой руки отпустил нас на все четыре стороны. Выходя из комнаты вслед за Смитом, не знаю почему, я оглянулся. Ван Рун уже склонился над своими бумагами. И, странное дело, то ли благодаря игре зеленоватого освещения, то ли по какой-то другой причине мне показалось, что он смотрит поверх стекол своих очков. И весь его облик в этой каменной нише благодаря необычному освещению неожиданно приобрел зловещий характер. Миновав совершенно темную прихожую, мы подошли к входной двери. Смит открыл ее, и я был поражен, увидев вместо яркого солнечного света наступившие сумерки. Блуждающие огни, которые мы заметили при подходе к Крегмайру, оказались предвестниками тяжелых облаков, штормовой закат посылал алые лучи сквозь громоздящиеся друг на друга глыбы туч, оставляя у самого горизонта узкую ярко-красную полосу. Когда мы спустились по ступеням и вышли из ворот, я повернулся, чтобы взглянуть на луну. Отраженное пламя заката придавало красноватый оттенок всему пейзажу. Все вокруг дышало каким-то величием первозданной дикости. Найланд Смит задумчиво изучал коническую вершину древней башни, весь еще во власти беседы с американским писателем; я успел забыть свои необоснованные страхи, но сейчас, в этом красном сиянии над Сейджмуром, как будто призванном напомнить о крови, которая здесь пролилась, у подножия грозно нависающей башни, мне опять стало не по себе Да и вообще в окрестностях любого замка среди ночи вы чувствуете, что они внушают вам какой-то непонятный, суеверный страх. Однако в нашем случае было нечто совсем другое. — Что это? — спросил отрывисто Смит, схватив меня за руку. Он внимательно смотрел в южном направлении, в сторону одинокой хижины. Я сделал то же самое. — Петри, — прошептал Смит, — мы привели за собой «хвост». Я его не видел, но голову даю на отсечение, что он есть. Смотрите! Там какое-то движение! Некоторое время мы стояли, напряженно вглядываясь в сумерки. Затем я услышал прерывистый смех Смита, и он хлопнул меня по плечу. — Да это же мулат Хаггар, — воскликнул он. — И наши вещи. Этот необычайный американец своими рассказами о блуждающих огнях и привидениях на развалинах аббатства совсем расстроил нам нервы. Мы ждали мулата у ворот, и вот он появился на тропинке, неся в обеих руках наш багаж. Этот рослый, мускулистый парень с лицом стоика, видимо, по случаю визита в Сол скинул свое белое одеяние и облачился в некую разновидность ливреи. Смит проводил его взглядом до дома, а затем сказал: — Удивляюсь, как этот Ван Рун снабжается провиантом и всем необходимым. И еще странно, что в «Возничих» ничего не знают о новых арендаторах Крегмайра. Сказав это, он внезапно погрузился в задумчивость и на какое-то время совершенно забыл обо мне. Взгляд его перестал что-либо выражать, и он машинально затеребил мочку левого уха. Вдруг, не говоря ни слова, он взял меня за руку и повел вокруг дома. Когда мы снова оказались у ворот, Смит внезапно пробормотал: — И все же я клянусь, что за нами наблюдают. Возвратившись в дом, мы обнаружили, что комната сразу же у входной двери была скудно меблирована, имела высокие потолки и на этот раз освещалась лампой, укрепленной на металлической скобе. Напротив входа была дверь в кабинет, а слева — лестница, по которой мулат попросил нас подняться вслед за ним. На втором этаже мы очутились в коридоре, ведущем от фасада до задней стены. Смиту мулат показал на комнату слева. Она была достаточно просторна, чрезвычайно просто меблирована, но зато ее украшали платяной шкаф, буфет, а саквояж Смита стоял у белой эмалированной кровати. Я окинул все это взглядом и вернулся к мулату, который должен был проводить меня в мою комнату. Мой проводник все еще был в ливрее, и, идя за ним по пятам, я имел великолепную возможность восхищаться шириной его плеч и мощью шеи. Я уже не раз говорил о том неясном предчувствии, которое посещало меня перед очередным столкновением с доктором Фу Манчи или кем-нибудь из его боевиков. И странное дело, я почувствовал, что нечто подобное происходит со мной и сейчас, как раз в тот момент, когда я оглядывал свою опрятную спальню на той же самой стороне коридора, но расположенную в дальнем его конце. Какое-то немое распоряжение заставляло меня вернуться. Сердце охватила ребяческая паника. Мне стало страшно входить в комнату, оставив мулата за спиной. Несомненно, все это было подсознательно спровоцировано слишком широкими плечами моего провожатого, но каково бы ни было происхождение этого импульса, я не мог не повиноваться ему. Поэтому я кивнул на прощание провожатому и, круто развернувшись, пошел в комнату Смита. Прикрыв за собой дверь, я сказал ему: — Смит, от одного вида этого человека у меня по спине забегали мурашки. Внимательно на меня посмотрев, мой друг удовлетворенно кивнул. — У вас удивительная чувствительность на такие вещи, — ответил он не спеша. — Я давно заметил эту полезную способность. Мне самому что-то не нравится этот человек. И тот факт, что он служит Ван Руну уже не первый год, не говорит ровным счетом ни о чем. Мы ведь с тобой не забыли Гомопуло, слугу сэра Лайонела Бартона, и вполне возможно, что Фу Манчи подкупил этого парня аналогичным образом, вполне возможно… Не закончив фразы, он вдруг погрузился в молчание и, уставившись в пространство невидящим взглядом, впал в глубокую задумчивость. На улице окончательно стемнело, и сквозь лишенное занавесок окно хорошо просматривалось все пространство до самых Сейджмурских болот с привидениями. На туалетном столике горели две свечи, а тишина была такая, что отчетливо слышалось потрескивание их отсыревших фитилей. Внезапно Смит, не говоря ни слова, быстро подошел к столику и задул свечи. Комната погрузилась в кромешный мрак. — Ни слова, Петри! — прошептал мой друг. Я двинулся к нему навстречу, разглядев у окна его смутный силуэт. Он пристально вглядывался в сторону болота и вдруг зашипел: — Смотрите, смотрите! Сердце мое бешено колотилось, пока я устраивался рядом с ним. И опять, уже второй раз за все наше пребывание в Крегмайре, в памяти моей всплыли строчки из «Фенмена»: То тени грешников и грешниц В полночь восстали из могил Блуждать по водам, по топям Всю ночь — так Бог им присудил. И действительно, мы заметили, что над болотом пляшет огонек — то пропадая, то появляясь вновь из темноты, как будто ведьма танцевала с фонариком в руке. — Проверь, есть ли в замке ключ. С большими предосторожностями я пересек комнату и начал шарить рукой там, где должна быть замочная скважина. Ключа там не было. — Тогда засунь в дверную ручку ножку стула и никому не открывай до моего возвращения. Сказав это, он распахнул окно, перебросил ноги через подоконник и пошел по карнизу, к которому крепился свинцовый водосточный желоб, по направлению к башне. Незамедлительно выполнив приказание в отношении стула, я высунулся из окна, чтобы увидеть, куда он отправился, не переставая удивляться припадку внезапной жажды деятельности, жертвой которого он, видимо, стал. Действительно, я перестал уже верить своим ощущениям, тому, что видел и слышал. И в то же время я сам себе говорил: «Смотри, ну вот же самый настоящий блуждающий огонек на болоте. А вот мой друг, как огромный черный кот, крадется по желобу». Кажется, он еще днем, втайне от меня, наметил маршрут, и теперь я понял его замысел. Выступ упирался в древнюю стену башни, и для проворного скалолаза не составляло особого труда перебраться с него на незастекленное окно, находящееся несколькими футами ниже. А с него на каменную изгородь, с которой можно спрыгнуть на ту самую дорогу, по которой мы пришли из Сола. Смит успешно все это проделал и, к моему величайшему изумлению, побежал в темноту по направлению к блуждающему огоньку. Напрямик, будто совершенно обезумев! От удивления и страха меня начала бить такая крупная дрожь, что я еле мог усидеть на подоконнике. Мне стало казаться, что сейчас я прохожу через все этапы кошмарного сна. Вокруг и внизу Крегмайра стояла глубокая тишина, однако внезапно я учуял запах приготовляемой пищи. Где-то снаружи из ночи доносился слабый шепот, похожий на шум далекого моря, однако ни луна, ни звезды не могли разогнать эту непроницаемую темноту. Только на болоте все еще плясал этот таинственный огонек. Одна, две, три, четыре, пять минут прошло… Время ночи медленно истекало. Минуло еще пять минут в абсолютном молчании, и каждая из них была длительностью в сто лет. А я продолжал вглядываться в темноту и прислушиваться, ожидая возвращения Найланда Смита. И еще минуло две минуты, которые превратили мое ожидание в агонию. Но вот появилась чья-то серая тень, и в следующий момент я услышал тяжелое дыхание человека, у которого силы на исходе. Это был мой возвратившийся друг. Он карабкался по стене к черной амбразуре башни. Я услышал его хриплый, задыхающийся голос: — Вылезайте из окна, Петри, и подайте мне руку, я совершенно выдохся. Усилием воли я взял себя в руки, вылез из окна, прошел по карнизу до стены башни и не без труда втащил Смита за руку к себе на карниз. Силы у Смита были действительно на пределе, и он непременно упал бы, не помоги я ему в этот момент. Когда мы оба добрались до комнаты, Смит только и мог, что, задыхаясь, выговорить: — Зажгите свечи! — С хрипом выдыхая, он спросил: — К вам никто не ломился? — Нет, никто. Сломав несколько спичек непослушными пальцами, я все-таки сумел зажечь свечи. — Теперь идите в свою комнату, — распорядился Смит. — Сегодня ваши опасения оказались напрасными. Я посмотрел ему в лицо. Оно осунулось и помрачнело, на лбу выступил обильный пот, но глаза все так же горели огнем борьбы, и я понял, что мы находимся в преддверии необычайных приключений. ГЛАВА XXIII КРИК НА БОЛОТЕ Все, что произошло потом, вплоть до того момента, когда сама «безносая» окликнула нас из болота, я помню крайне смутно. Мулат сервировал великолепный обед в холодной и мрачной столовой. И на руках, как ребенка, внес к нам писателя. Ван Рун говорил не умолкая, обнаруживая свои глубокие познания во многих, сравнительно мало исследованных областях. Те немногие паузы, которые он позволял себе сделать, тут же с лихорадочной поспешностью заполнял Найланд Смит, пытаясь свернуть разговор на обсуждение планов наших дальнейших действий. Все это время я очень тяготился присутствием в комнате мулата. Когда он оказывался за спинкой моего стула, по коже пробегал самый настоящий озноб. Наш вечер понемногу подошел к концу, и, пожелав хозяину спокойной ночи, мы отправились по своим комнатам. Прежде чем разойтись, Смит успел мне кое-что шепнуть на ухо. Поэтому, войдя к себе, я почти сразу же задул свечу, забил клином, который Найланд незаметно сунул мне тут же, в коридоре, дверь, вылез из окна и по карнизу добрался до комнаты Смита. Найланд уже успел погасить свечи и, подождав в полной темноте, когда я перелезу через подоконник, сразу же схватил меня за руку, предупредив таким образом, чтобы я соблюдал абсолютную тишину. — Слушайте! — прошептал он едва слышно и повернул меня лицом к окну. Открывшаяся передо мной панорама послужила бы великолепной декорацией к сцене с ведьмами из шекспировского «Макбета». Сквозь опустившиеся низко над болотом тучи пробивался мертвенно-бледный лунный свет, образуя внизу узкую световую дорожку меж двумя плотными стенами мрака. В отдалении слышался неясный рокот, как будто волновалось море. Время от времени его заглушали могучие громовые удары с небес. На западе полыхали пока еще слабые, но зато непрерывные зарницы. И тут я услышал крик. Откуда-то издалека, из кромешного мрака болот, раздался призыв: — Помогите! На помощь!.. — Смит, — зашептал я, — что это? — Мистер Смит! — крик перешел в агонизирующий вопль. — Найланд Смит, помогите! Бога ради… — Смит, — воскликнул я, — живо! Похоже, это Ван Рун! Они его утащили!.. — Убивают!.. Найланд молча сдавил меня в железных объятиях, не давая пошевелиться. А крик все нарастал, становился все ужаснее, и у меня уже не было никакого сомнения, что голос принадлежал Ван Руну. — Мистер Смит! Доктор Петри! Бога ради, помогите… Иначе будет поздно… — Смит! — крикнул я в ярости. — Если вы хотите допустить это убийство, то я вам не товарищ. Я весь кипел. Бесчеловечно было торчать здесь в бездействии, зная, что где-то там, в темноте, совершается грязное убийство. Я стал вырываться изо всех сил, но Смит, хотя и задыхаясь, продолжал удерживать меня мертвой хваткой. Я почувствовал, что будь мои руки свободны, то, не задумываясь, ударил бы Смита. Между тем крики стали понемногу ослабевать и вскоре стихли совсем. И тогда Смит заговорил. Отрывисто и зло. — Спокойно, Петри! — чуть ли не рявкнул он. — Как вы смеете оскорблять меня предположением, что я могу отказать кому-то в помощи, когда эта помощь Действительно нужна?! Его слова подействовали на меня, как холодный душ. — Вы не забыли так называемый «зов Шивы»? — сказал он, дав мне хорошего тычка. — Помните, как дорого два года назад заплатили те, кто его слушал? — Но вы могли бы мне сказать… — Сказать?! Да прежде чем я успел бы вымолвить хоть слово, вы бы уже выскочили в окно! Я вынужден был признать правоту его утверждений и гнева. — Простите, старина, — сказал я удрученно, — но согласитесь, что мой порыв был совершенно естественным. Ведь вы знаете, что я тоже никогда не отказываю тем, кто взывает о помощи. Крики стихли, и над болотом Сейджмура звучали лишь нарастающие раскаты грома. Тучи полностью закрыли небо, лунный свет померк. — Хватит болтать! — резко сказал Смит. — Надо действовать! Вы заклинили свою дверь? — Да. — Отлично. Лезьте в шкаф, дверцу оставьте слегка приоткрытой и держите свой браунинг наготове. Он впал в свое обычное, хорошо мне знакомое сдержанно-лихорадочное состояние, которым неизменно заражал и меня. Без лишних слов я забрался в шкаф и сделал все, как он сказал. В щель между дверью и стенкой мне были смутно видны постель, открытое окно и часть стены напротив. В свете внезапной молнии Смит подошел к кровати, и тут раздался такой удар грома, что я невольно зажмурился. Когда я открыл глаза, комнату озарила еще одна молния. На какое-то мгновение я четко увидел постель и уже лежавшего на ней Смита, который накрылся с головой. Новый удар — и с небес обрушился настоящий водопад, громко застучав по карнизу и свинцовому желобу. Я впал в странное состояние, будто все это происходит не со мной. Меня не покидала уверенность, что Ван Рун уже мертв и лежит где-то на болоте, и, несмотря на свое согласие с доводами Смита, в глубине души я все же не мог примириться с тем обстоятельством, что мы даже не попытались ему помочь. Если бы мы пытались, но потерпели неудачу — это одно. А отказать в помощи — позор. Уж лучше было разделить его участь… Ливень меж тем все усиливался, и желоб водостока за окном грохотал не умолкая. Новый ослепительный разряд — и опять я увидел постель с неподвижно лежащим Смитом. Снова ужасающий удар грома — казалось, над самой башней. Дом будто встряхнуло. Такой контраст дневной благодати и спокойствия с ночным небесным гневом мог заставить содрогнуться даже самое мужественное сердце. Но у меня не проходило это ощущение отстраненности. Я чувствовал себя спокойным зрителем картины разрушения мироздания, и даже когда слабый желтый свет появился в дверях комнаты и, мигая и колеблясь, поплыл к постели, я оставался таким же пассивным созерцателем, хотя и отдающим себе полный отчет в происходящем. А события явно приближались к развязке. Передвигаясь на цыпочках, в одних носках, в мой сектор обзора вошел не кто иной, как Киган Ван Рун! Без пиджака, в рубашке, держа в одной руке свечу, а другой прикрывая пламя от сквозняка, он передвигался бесшумно, нисколько не хромая. Очков с темными стеклами на нем уже не было, и на худом желтоватом лице я увидел глаза с таким знакомым мне характерным разрезом. Похоже, что в этот момент самая главная загадка Крегмайра была разгадана! Наш хозяин, высокообразованный гражданин Америки, наш дорогой мистер Ван Рун был стопроцентным китайцем! Вглядевшись в его лицо повнимательнее, я обнаружил, что оно лишено способности внушать окружающим ужас, которой обладал наш незабвенный доктор Фу Манчи, зато свидетельствовало о наличии в характере некой животной злобы, которая нашему старому знакомому была совершенно несвойственна. Он остановился в двух-трех шагах от постели и стал ее внимательно разглядывать. Затем очень осторожно поманил кого-то, стоявшего за его спиной у двери. И тут я заметил, что его босые ноги и брюки внизу вымазаны по колено зеленоватой болотной грязью. Огромный мулат, кстати тоже босиком, в три шага оказался у постели. Он был голый по пояс, и, клянусь вам, за исключением некоторых профессиональных атлетов, я никогда не видел столь великолепного торса, с такой рельефно развитой мускулатурой. «Ван Рун» — пока оставим ему это имя — высоко поднял свечу и уставился зловещим взглядом на постель. Мулат склонился над спящим Найландом Смитом, плечи и спина его напряглись, а руки потянулись туда, где у спящего должна быть голова… Я распахнул дверь шкафа и выставил вперед браунинг. Но тут случилось нечто неожиданное — чья-то длинная сухопарая фигура в мгновение ока выскочила из-за кровати. Это был Найланд Смит! В высоко поднятой руке он сжимал прогулочную трость с тяжелым свинцовым набалдашником, которую он в следующий момент со всего размаха опустил на затылок мулата. Раздался глухой удар, и коричневый гигант зарылся носом в постель на скомканные одеяла и простыни, имитирующие спящего Смита. Все это происходило в полной тишине. — Стреляйте, Петри! — вдруг закричал Смит. — Застрелите этого дьявола! Ван Рун бросил свечу и с кошачьим проворством выскочил из комнаты. И тут снова полыхнула молния, осветив рванувшегося к двери Найланда Смита. Я бросился за ним. Вместо трости у Найланда в руках уже был пистолет. Мы сделали несколько выстрелов вдоль коридора, но Ван Рун уже катился вниз по лестнице. Мы сбежали следом за ним, когда невиданной силы грозовой разряд ударил над крышей дома. Смит и я еще раз послали вдогонку Ван Руну по три пули, потом пересекли переднюю и выскочили на улицу прямо под ливень. Тут я увидел белую рубашку, метнувшуюся за угол каменной ограды. На какое-то мгновение Ван Рун застыл на месте, видимо, что-то соображая, затем бросился вперед, но не в сторону Сола, а по направлению к болоту. — Осторожнее, Петри! Осторожней! — кричал Найланд Смит на бегу. — Эта дорога ведет прямиком в трясину! Дыхание его вырывалось со свистом, он делал длинные паузы между словами. — Как раз туда… Он хотел нас заманить… Своими криками о помощи… Гигантская молния осветила окрестности настолько, насколько хватало глаз. Мы даже умудрились разглядеть блеск мокрых волос на голове бегущего впереди человека и тропинку, что шла по самому краю зеленоватой топи, которой мы в свое время любовались с возвышения. Именно по ней убегал от нас Киган Ван Рун. Однако мы его явно догоняли. Снова воцарился мрак, и гром ударил с таким треском, как будто болото вокруг нас разверзлось. — Еще метров пятьдесят, Петри, — пыхтел рядом Найланд Смит, — и будет не нанесенная на карту опасная территория. Некоторое время мы еще продолжали бежать, затем Смит крикнул: — Останавливайтесь, Петри! Чувствуете, как мягко стало под ногами? И действительно, стоило сделать один неверный шаг, и нога проваливалась по щиколотку. — Все, кончилась дорога! Мы остановились. Мрак и сплошной ливень не позволяли определить, в какую сторону двинуться, чтобы не угодить в трясину. Оставалось только ждать следующей молнии. Но прежде чем она появилась на небе, из темноты донесся крик, который я и по сей день не могу забыть. Причем по страшной иронии судьбы знакомый голос повторял знакомые слова, которыми некоторое время тому назад Ван Рун пытался выманить нас из дома на верную смерть. — Помогите! Помогите! Бога ради, помогите! Скорее, я тону! Найланд Смит схватил меня за руку: — Не двигайтесь, Петри! — он шумно вздохнул. — Не двигайтесь, ибо свершается суд Божий. Новая молния озарила небосклон, и в тридцати шагах впереди мы увидели погруженного по плечи в зеленоватую жижу Ван Руна. Моля о помощи, он протянул к нам руки, но еще раньше, чем свет молнии померк, голова его исчезла в пучине. Очередной раскат еще только нарождался над нашими головами, когда, круто повернувшись в сторону Крегмайра, мы обнаружили, что старинная башня рухнула, а над домом поднималось зарево пожара. Найланд Смит прокричал мне на ухо: — Настоящий Киган Ван Рун так и не вернулся из Китая! Это была ловушка! Здесь с нами должны были разделаться двое убийц из команды Фу Манчи. Где-то в отдалении умирал очередной громовой разряд, и я спросил Найланда: — А что это был за огонек на болоте? — Вам надо было изучить азбуку Морзе, Петри. Это был сигнал, который читался так: «Смит… спасайте ваши души». — Неужели? — Именно так. И, прочитав его, я бросился искать человека, который мог его подавать. И знаешь, кто это был… вернее, была… Карамани! Она каким-то образом узнала о плане похоронить нас здесь, в болоте, примчалась за нами из Лондона, но до самых сумерек ничего не могла сделать. Прости мне, Господи, что я думал о ней плохо. Мы ей обязаны жизнью. Тем временем пожар в доме разгорелся вовсю. На фоне зарева руины башни выглядели особенно трагично. Сколько веков она простояла, и лишь затем, чтобы нынешней ночью молния расколола ее буквально надвое. — А как же мулат? Снова блеснула молния. В ее свете мы отыскали дорогу и двинулись обратно. Найланд Смит повернулся ко мне. Лицо его было мрачно, в глазах — холодный стальной блеск. — Я убил его, Петри… И это вполне соответствовало моим намерениям. ГЛАВА XXIV «ДОМ ПОД ФРОНТОНАМИ» Просматривая свои записки, посвященные второму этапу деятельности доктора Фу Манчи в Англии, я обнаружил, что худшие часы моей жизни ассоциируются с единственным и вроде бы совершенно нелогичным приключением, связанным с огненной рукой. Я попытаюсь здесь рассказать об этом, а вы следите за тем, чтобы повествование не увело нас куда-нибудь в сторону. Через некоторое время после эпизода с Ван Руном как-то поутру к нам заглянул инспектор Веймаут. Он пришел рассказать кое-что необычное, связанное с посещением им одного из домов в Хэмпстоне, который пользовался зловещей репутацией. — Да разве это ваша забота, — спросил Найланд Смит, лениво выбивая свою трубку о каминную решетку, — расследовать, пригодны или нет лондонские дома для жилья? — Знаете ли, — отвечал ему инспектор, удобно расположившись в большом кресле у окна, — скорее всего меня выбрали для этой миссии только потому, что я был совершенно свободен. — А-а, — откликнулся Смит и бросил беглый взгляд через плечо. Это восклицание имело своеобразное завуалированное значение. Дело в том, что после нашего посещения Крегмайра след доктора Фу Манчи и его злодейской шайки решительно оборвался. — Дом называется «Под фронтонами», — продолжал инспектор. — И я был уверен, что меня отправили на охоту за какими-то химерами… — Почему же? — спросил Смит. — Потому что я там был около полугода назад, как раз перед вашим появлением в Англии, и потому знал, что меня ждет. Смит посмотрел на инспектора с некоторым интересом и как бы вскользь бросил: — Кто бы мог подумать, что в компетенцию сотрудников Скотланд-Ярда входит также очистка брошенных домов от привидений. Это что-то новенькое. — Да нет же, — ответил добродушно здоровяк. — Нам уже давно вменили это в обязанность, тем более что внезапная смерть всегда вызывает подозрение и… — Внезапная смерть? — переспросил я, взглянув на него. — Уж не хотите ли вы сказать, что лондонские привидения тоже вступили на скользкую дорожку убийц и насильников? — Боюсь, что я плохой рассказчик, доктор, — сказал Веймаут, одаривая меня взглядом голубых глаз. — Но «Под фронтонами» за последние два года нашли по крайней мере двух мертвецов. — Это становится интересно, — объявил Смит. Я заметил, как взгляд его ожил, как энергично он зажег трубку и швырнул спичку в камин. — Я отправился туда исключительно для того, чтобы рассеяться. Признаюсь, что эта тупиковая ситуация, когда нет даже намека на след нашего желтого дьявола, стала меня здорово тяготить. Найланд Смит издал какой-то неопределенный, но явно сочувственный звук. — Несмотря на то, что доктор Фу Манчи находится в Англии уже несколько месяцев, — продолжал Веймаут, — мне ни разу не удалось его увидеть. Когда мы ворвались в дом на Мюзеум-стрит, он уже опустел. В общем, я тратил понапрасну драгоценное время и потому решил поехать в Хэмпстон. Это было странное дело, хотя больше по части научного общества психиатров, чем по моей. И даже если оно не имеет никакого отношения к доктору Фу Манчи, ручаюсь, что оно заинтересует как вас, мистер Смит, так и вас, доктор Петри, потому что оно прекрасно иллюстрирует тот факт, что, когда нужно убрать с дороги людей определенного склада, вовсе не требуются какие-то изощренные убийственные механизмы, которые употребляют наши китайские друзья. — Вы меня интригуете все больше и больше, — объявил Смит, вытягиваясь в своем любимом плетеном кресле. — Так вот, представьте себе двух довольно крепких мужчин (хотя один вроде бы страдал сердечной аритмией, но это не существенно). Умирают в «Доме под фронтонами» без какого бы то ни было постороннего вмешательства. Никто их и пальцем не тронул. Не было никаких фокусов вроде ядовитых насекомых, удушений или чего бы то ни было подобного. Представьте, они умерли от страха. Опершись локтями на стол и положив подбородок на сомкнутые ладони, я внимательно слушал инспектора. Найланд Смит, похоже, тоже был очень заинтересован. — Уж не хотите ли вы сказать, — съязвил Найланд, — что доктору Фу Манчи есть чему поучиться у вас «Под фронтонами»? Веймаут флегматично кивнул. — Именно так, потому что вещи там произошли и в самом деле удивительные, по сравнению с которыми все, чем мы занимаемся, — сплошная банальность. Когда «Дом под фронтонами» попал нам на заметку второй раз, я задумался. А что, если какая-то ниточка связывала эти две жертвы? Ограбление, месть — ну, какой-то общий мотив убийства? Я навел справки, сопоставил и был разочарован. — Стало быть, дома с привидениями у нас теперь как бы узаконены? — несколько ехидно спросил Смит. — Представьте себе, — неожиданно серьезно ответил Веймаут, — нам довольно часто приходится сталкиваться с непригодными для жилья местами, где есть что-то пагубное для человеческой жизни, но это «что-то» невозможно ни арестовать, ни судить. — Да, — отвечал Смит, будто что-то припоминая, — я полагаю, что вы правы. Вспомним историю: Глеймис Кастл, Спедлинс Тауэр в Шотландии, Пил Кастл, остров Мэн и расположенный там Мод Дуг, «Леди в сером» из Рейнхам Холла, безголовые лошади Кайстора, тень Веслея в Эрвот Ректори и так далее. Правда, мне еще ни разу не приходилось вступать в контакт с привидениями, но возьму на себя смелость утверждать, что не может быть в природе такой одушевленной субстанции, которая могла бы сеять смерть, не опасаясь столь же эффективного возмездия. Веймаут снова кивнул. — Может быть, я ошибаюсь, — ответил он, — или смотрю на вещи слишком мрачно, но как в таком случае квалифицировать субстанцию доктора Фу Манчи, который наносит нам удар за ударом, оставаясь при этом абсолютно неуязвимым? — Хороший удар, Веймаут! — скаламбурил Смит, расхохотавшись как-то по-детски искренне, что, надо заметить, редко с ним бывает. — Инспектор, да мы просто дети перед этим китайским доктором, этим фантастическим порождением таинственных сил или не знаю чего, погрязшего во зле так же глубоко, как египетские пирамиды в своих тайнах. Но как же насчет «Дома под фронтонами»? — Это ужасное место. Вот вы только что упомянули Глеймис Кастл, но там все понятно: старинный замок, богатая история — там сам Бог велел водиться привидениям. Но «Дом под фронтонами» был построен в 1870 году для богатой квакерской семьи, которая благополучно прожила в нем более четырех десятков лет. Потом он был продан некоему мистеру Медисону, который там умер полгода назад. — Медисону? — переспросил Смит, уставившись на Веймаута. — Кто он такой и откуда взялся? — Он был отошедшим от дел плантатором с Цейлона. — И жил в Коломбо? — Да, в Коломбо. Я понимаю, что вы имеете в виду. Несомненно, какие-то связи с Востоком у него были, и, пытаясь отыскать их концы, я провел в поисках много дней и ночей. Увы, совершенно безрезультатно. Да и какая, в самом деле, могла быть связь между этим желчным господинчиком и глобальными планами доктора Фу Манчи? Уверен, что никакой. — Так от чего же он умер? — поинтересовался я. — Однажды вечером его обнаружили мертвым в кресле, в комнате, которая служила ему библиотекой. У него была привычка, когда не было гостей, проводить там за чтением время до полуночи. Привычка старого холостяка, вся прислуга которого состояла из повара, горничной и слуги, или, скорее, компаньона, который состоял при нем без малого тридцать лет. Незадолго до его смерти повар и горничная попросили у мистера Медисона расчет. Свое желание покинуть его они объяснили тем, что в доме появились привидения. — Каким же образом эти самые привидения заявили о себе? — Я допрашивал их обоих, и они несли какую-то ахинею о блуждающих по коридорам тенях, о ком-то, кто склонялся среди ночи над их кроватями и что-то шептал. Но, по-моему, их недовольство службой проистекало оттого, что днями и ночами напролет по всему дому звонили колокольчики. — Колокольчики? — Да, они жаловались, что звон стоял невыносимый. Ни днем ни ночью от него не было отдыха. Как бы там ни было, но три или четыре дня «Дом под фронтонами» населяли только мистер Медисон и его слуга по фамилии Стивенс. Его я тоже допросил. Надо сказать, он производил впечатление более надежного свидетеля. Это благопристойный, уравновешенный тип, рассказ которого произвел на меня сильное впечатление. — Он тоже говорил про колокольчики? — Он поклялся, что они были. Круглые сутки раздавалось какое-то дребезжание. Порой где-то под потолком, порой под полом, и действительно оно напоминало звон серебряных колокольчиков. Тут Найланд Смит вскочил с кресла и беспокойно заходил по комнате, оставляя за собой хвост серо-голубого дыма. — Инспектор, вы рассказываете довольно любопытные вещи и весьма преуспели в том, — сказал Найланд, — чтобы отвлечь меня от этого опостылевшего доктора Фу Манчи. Судя по всему, здесь речь идет о явлении, которое в Индии называют «астральным звоном». — И опять же Стивенс, — продолжал Веймаут, — обнаружил мертвым мистера Медисона. В тот день он (Стивенс) надолго отлучался в город по хозяйственным делам и вернулся домой лишь около одиннадцати вечера, открыв дверь собственным ключом. Поскольку в библиотеке горел свет, а на стук его никто не отозвался. Стивенс решил войти. Он нашел своего хозяина в кресле Тот сидел выпрямившись и вцепившись руками в подлокотники, глядя прямо перед собой с таким ужасом на лице, что насмерть перепуганный Стивенс тут же бросился вон из дома. Он угадал, что мистер Медисон мертв. Когда живший неподалеку врач пришел и осмотрел покойника, то не обнаружил никаких следов насилия. И если принять во внимание выражение его лица, то сомнений никаких: Медисон умер от испуга. — Что-нибудь еще вы сумели разузнать? — Нет, это все. Впрочем, косвенным путем мне удалось выяснить, что последний владелец дома из семьи квакеров тоже видел привидение. Именно это и заставило его съехать. Я узнал это от жены садовника, служившего здесь в то время. Привидение, с которым он столкнулся в прихожей, если не ошибаюсь, имело вид светящейся руки, сжимающей длинный кривой нож. — Силы небесные! — вскричал Смит и издал короткий смешок. — Все так и должно быть! — Конечно же, этот джентльмен не сказал никому ни слова, чтобы, Боже сохрани, дом не приобрел дурную репутацию. Он просто поспешил выехать, не объясняя истинных причин своего решения. Причем оставил большую часть мебели, так что мистер Медисон получил вполне благоустроенное жилье. И я не сомневаюсь, что убило его повторное появление… — Светящейся руки? — перебил его Смит. — Именно. Я обшарил весь дом и даже провел в нем ночь со своим напарником из Скотланд-Ярда, но мы ничего не заметили, разве только однажды нам показалось, что где-то раздается слабый звон колокольчиков. Смит подскочил к Веймауту вплотную. — Вы можете подтвердить под присягой все то, что здесь сказали? — Разумеется, могу, — спокойно отвечал Веймаут. — Звенело как будто над нашими головами. А мы находились в столовой. Потом звон утих. После смерти мистера Медисона «Фронтоны» долго пустовали, пока некоторое время тому назад дом не приглянулся некоему французскому джентльмену по фамилии Леже. Он снял его… — С мебелью? — С мебелью, ничего не выбросив. — А кто же поддерживал порядок в доме? — Одна супружеская пара, живущая по соседству. Муж ухаживал за газоном и прочим, а женщина раз в неделю приходила прибрать в доме. — А что с Леже? — Он въехал только на прошлой неделе, сняв дом на полгода. Семья должна была к нему присоединиться через день-другой, и он с помощью вышеупомянутой супружеской четы, а также французского слуги, которого привез с собой, начал наводить в доме порядок. А в прошлую пятницу, ровно в полночь, его слуга прибежал к соседям с криком: «Огненная рука!» Когда прибыл констебль и вместе со всеми этими насмерть перепуганными людьми подошел к «Дому под фронтонами», то обнаружил мертвого Леже у самого крыльца. На лице его был тот же самый ужас, что и у Медисона. — Какая жалость, — съязвил Смит, — такой материал для прессы пропал! — Хозяин постарался сохранить все это в тайне, но я думаю, что теперь-то уж информация должна просочиться в прессу. На некоторое время воцарилось молчание, но вскоре его опять нарушил Смит: — И вам пришлось опять отправиться «Под фронтоны»? — Я был там в субботу, но не нашел ровным счетом ничего. Человек действительно умер от страха. Я думаю, что этот дом надо снести. Место какое-то уж очень нездоровое. — Это весь наш мир нездоров, — заметил я. — Никогда не слышал ничего подобного. А вы не проверяли, были ли у месье Леже враги? Не было ли у кого-то мотивов рассчитаться с ним? — Решительно никаких врагов. Он был бизнесменом из Марселя, и дела заставили его остановиться в Лондоне на довольно продолжительное время. Вот ему и приглянулся «Дом под фронтонами». Тем временем Найланд Смит стремительно расхаживал по комнате, теребил свое левое ухо и решительно не замечал, что трубка его уже давно погасла. ГЛАВА XXV КОЛОКОЛЬЧИКИ Я поднялся навстречу джентльмену, который с шумом распахнул дверь и ввалился в кабинет без всяких церемоний. Он был долговяз, бородат, носил цилиндр, который сидел на нем неважно, и сюртук, который вовсе ему не шел. — Великолепно, Петри! — вскричал этот странный субъект. — Я снял «Дом под фронтонами»! Тут только я сообразил, что передо мной не кто иной, как мой друг Найланд Смит. — С того эпизода «У Шень Яна» — вы помните, конечно, — это мое первое перевоплощение. Сказав это, он бросил на пол маленький саквояж из коричневой кожи. — На случай, если вам захочется нанести мне визит, — вот вечерний костюм. Я вступаю во владение домом сегодня вечером. Два дня прошло с тех пор, как инспектор Веймаут рассказал нам эту странную историю про «Дом под фронтонами», которую я уже успел забыть. А вот Смиту она, судя по всему, крепко запала в душу. Не спрашивая у него, что означает весь этот маскарад, я нагнулся к саквояжу. Там была кое-какая верхняя одежда, несколько париков и пара очков в золотой оправе. Покопавшись в этом барахле, я воззрился на Найланда с изумлением. Сдвинув цилиндр на затылок, дымя, как пароход, своей трубкой, он мерил комнату стремительными шагами, вызывающе выставив вперед свою фальшивую бороду. — Понимаете, Петри, — быстро заговорил он, — я не доверяю агенту по недвижимости, и потому снял дом на имя профессора Макстона… — Но, Смит, — перебил я его, — зачем весь этот маскарад? — Тому есть причины, — ответил он. — И что вы вообще нашли интересного для нас под этими «Фронтонами»? — А вы не понимаете? — Нет. Что до меня, то это отдает каким-то бредом сумасшедшего. — Так вы не идете со мной? — Вы же знаете, Смит, — отвечал я, — что я никогда не ввяжусь ни в какое предприятие, не будучи убежден, что мое участие принесет реальную пользу. Я поднялся, но Смит подошел и положил руки мне на плечи. Его стальные глаза имели в этот момент какое-то необычное выражение. — А что, если я попытаюсь убедить вас, — сказал он, — что ваше присутствие необходимо для моей безопасности, что, если вы меня подведете, мне понадобится другой напарник. В этом случае вы пойдете со мной? Интуитивно я понимал, что Найланд что-то не договаривает. И, по правде говоря, мне это было несколько обидно. Тем не менее мое участие в этом предприятии было делом решенным, и в образе неряшливого старика я, умирая от стыда, вышел из дома и забрался в кэб, который поджидал Смита у ворот. «Дом под фронтонами» оказался довольно просторным и хаотичным строением, находящимся на значительном расстоянии от проезжей части. Полукруглая подъездная аллея вела к самому входу, а разросшийся по сторонам сад превратил ее в самый настоящий тоннель. Высокая кирпичная ограда совершенно закрывала дом с улицы, на которую выходили массивные чугунные ворота. Смит отпустил кэб на углу узкой извилистой улочки как раз напротив фасада нашего дома. Мы подошли к воротам. — Смотрите, — сказал Смит, — рядом нет ни одной живой души, если не считать пару художественных мастерских. Он повернул ключ в замке, и ворота со скрежетом отворились. Я заглянул в темноту зеленого тоннеля, ведущего к дому с привидениями, вспомнил тех, кто там умер, особенно того, кого нашли у крыльца, и почувствовал, что мне совершенно не нравится наша сегодняшняя ночная затея. — Заходите же, — резко сказал Найланд Смит, держа ворота открытыми. — В библиотеке должен топиться камин, там же — освежающие напитки, если уборщицу должным образом проинструктировали. Ворота со скрежетом затворились за нами. Даже если бы на небе светила луна (но ее там не было), я сильно сомневаюсь, чтобы ее свет мог пробиться сквозь густую листву над нашими головами. Темень была хоть глаз выколи, и я думаю, что Смита вело вперед какое-то шестое чувство. Я не видел ничего похожего на дом до тех самых пор, пока не оказался в двух шагах от крыльца. В прихожей горел огонь, но как-то тускло и негостеприимно. Как выглядел фасад дома, я не разобрал. Когда мы оказались в холле и заперли входную дверь, я снова удивился, чего ради моему другу понадобилось организовывать ночное дежурство в этом Богом забытом месте. Из приоткрытой двери библиотеки лился свет, на большом столе стояли бокалы, сифон, лежали сандвичи и бисквиты. На полу стоял большой саквояж. Неизвестно почему, Смит решил, что под крышей этого дома мы должны называть друг друга вымышленными именами. — Пирс, — обратился он ко мне, — не хотите ли виски с содовой? — Не помешает, профессор, — отвечал я с наигранной бодростью, — прежде чем мы приступим к осмотру дома. Впрочем, что касается виски, я нисколько не лукавил, потому что мне было чертовски не по себе. Даже мое смехотворное одеяние меня нисколько не веселило. Мои нервы были напряжены до предела, слух невероятно обострился, я был весь в ожидании чего-то ужасного. И, надо сказать, ждать пришлось недолго. Только я поднес стакан к губам и бросил через стол взгляд на Смита, как раздался едва слышный звук колокольчика. Причем звенело не здесь, в библиотеке, а в какой-то дальней комнате над нашими головами. Звук был довольно музыкальным, но, нарушив тишину этого зловещего дома, он внушал неподдельный ужас. Я оставил стакан и медленно поднялся с кресла, уставившись на своего друга, который точно так же смотрел на меня. Из этого можно было заключить, что происходящее со мной не является слуховой галлюцинацией, что серебряные колокольчики звучат на самом деле и Смит их тоже слышит. — Похоже, призраки решили не терять времени даром, — спокойно заметил Смит. — Впрочем, для меня это не новость. Прошлой ночью я просидел здесь всего лишь час, но тоже успел насладиться звучанием колокольчиков. Я поспешно осмотрелся. Как и всякая библиотека, комната была уставлена шкафами со множеством книг. Преимущественно это были романы. Два высоких окна были задрапированы пурпурными занавесями, а с середины потолка спускалась лампа под шелковым абажуром. Она находилась как раз над нашим столом, поэтому по стенам и углам сгущались тени, на которые я косился с опаской. Но больше всего меня беспокоила открытая дверь. Затаив дыхание, мы вслушивались некоторое время во внезапно наступившую тишину. — Вот опять! — прошептал Смит с видимым напряжением. На этот раз звон колокольчиков повторился гораздо ближе и громче и опять же откуда-то сверху. Мы одновременно подняли глаза, и Смит рассмеялся. — Это у нас инстинктивное, — бросил он. — Интересно, что мы хотели разглядеть в воздухе? А звон нарастал. Казалось, что к общему хору присоединяются все новые и новые колокольчики и уже воздух звенит вокруг нас. Я говорил, что, несмотря на приятное звучание, полная невозможность объяснить происхождение этой музыки как-то рационально делала ее ужасной. Нисколько не сомневаюсь, что именно наше присутствие привлекло всех этих невидимых звонарей, и я почувствовал, что кровь медленно отливает от моего лица. Ведь мы находились в той самой комнате, где один из обитателей дома умер от страха. И тут я сообразил, что, вполне возможно, этот звон является своеобразной увертюрой, чтобы довести нервы до такого состояния предельной взвинченности, когда любой, даже самый легкий дополнительный испуг может закончиться плачевно. Понимая, как важно именно сейчас взять себя в руки, я схватил стакан с виски, залпом осушил его и с вызовом посмотрел на Найланда Смита. Тот стоял очень прямо и неподвижно, но глаза его бегали справа налево, стремительно обшаривая каждый закоулок комнаты. — Замечательно! — сказал он мне тихим голосом. — Терроризирующие силы неизведанного безграничны, но мы не должны по этому поводу впадать в панику, ибо тогда не сможем продержаться здесь и десяти минут. Я согласно кивнул головой. Затем, к моему удивлению, Смит заговорил громко и внятно, что составляло разительный контраст с его недавним шепотом: — Дорогой Пирс! — воскликнул он. — Вы слышите звон колокольчиков? Разумеется, эти слова были сказаны для того, кто, предположительно, мог сейчас следить за нашей реакцией на звон. И хотя я считал такие приемы явной работой на публику, тем не менее решил добросовестно сыграть выпавшую мне роль и ответил Смиту тоже как можно громче: — И весьма отчетливо, профессор. После моих слов сразу же воцарилась тишина, а мы оба стали воплощением внимания. Затем мне показалось, что я услышал слабенький звон быстро удаляющегося колокольчика. В доме воцарилась такая тишина, что я отчетливо слышал дыхание своего друга. В таком оцепенении мы пробыли минут десять, каждую секунду ожидая возобновления концерта или чего-нибудь еще более ужасного. Но ничего не было слышно, ничего не было видно. — Дайте-ка мне этот саквояж и оставайтесь на месте, пока я не вернусь, — прошептал Смит мне на ухо. Он повернулся и вышел из библиотеки, нарушив благоговейную тишину нахальным скрипом своих ботинок. Стоя возле стола, я следил за дверью, ожидая, что либо сейчас на пороге появится Найланд, либо кто-то другой. Я мог слышать, как Найланд, у меня над головой переходит из комнаты в комнату, и когда он вернулся, то застал меня в состоянии уже спокойной настороженности. Поставив саквояж на стол, он с сияющими глазами объявил: — Пирс, дом полон привидений! Но не родилось еще такое привидение, которое меня бы испугало. Идемте, я покажу вам вашу комнату. ГЛАВА XXVI ОГНЕННАЯ РУКА Смит поднимался по лестнице впереди. Он включил свет в прихожей и, обернувшись ко мне, прокричал: — Боюсь, что мне никогда не удастся нанять постоянную прислугу. И снова я почувствовал, что он обращается не ко мне, а к невидимой аудитории. Право же, во всем этом было что-то необъяснимо жуткое. В доме теперь царило молчание склепа. Колокольчики исчезли бесследно. В коридоре верхнего этажа, где Найланд, судя по всему, основательно изучил расположение выключателей, он, по мере нашего движения, щелкал то одним, то другим и попутно обращался ко мне таким неестественно громким голосом, что становилось не по себе. Мы осмотрели ряд комнат, довольно комфортабельно меблированных, но в каждой из них чувствовалось что-то леденящее и отталкивающее. Попытаться в какой-либо из них уснуть было бы издевательством над собой. В этих апартаментах вас не покидало ощущение их полной непригодности для жилья, как будто всем домом правил неведомый злой дух. Несмотря на все это, я был так туп, что даже намека на догадку не возникало в моей голове. Снова оказавшись в ярко освещенном коридоре, мы стояли в молчаливом ожидании чего-то, что сейчас обязательно должно было случиться. Это было тем более интересно, что ни малейший звук не нарушал воцарившегося молчания. И вдруг со стороны лестницы мы услышали тихий женский плач. Он постепенно нарастал и наконец перешел в громкие отчаянные рыдания. Я невольно схватил Смита за руку, когда эти вопли, казалось, достигли пика человеческих возможностей. Потом они так же внезапно пошли на убыль и вскоре затихли совсем. А мы стояли не шевелясь. Моя голова лихорадочно работала, пытаясь воскресить в памяти, где и когда я уже слышал что-то подобное. Сердце все еще прыгало в груди, когда плач начался снова, точно так же нарастая и убывая регулярными коденциями. И тут я узнал его. Когда мы вместе со Смитом были два года назад в Египте, искали там Карамани, меня однажды занесло в окрестности кладбища около Бедрашина, и там, у свежевырытой могилы, я увидел небольшую группу одетых в черное женщин. Так вот почти та же интонация и та, же мелодика звучали теперь «Под фронтонами». И снова дом погрузился в тишину. На лбу у меня выступил пот, и я стал понемногу приходить к мысли, что, пожалуй, мои нервы не выдержат этого жуткого испытания. По правде сказать, до этого момента я как-то не очень верил рассказам о сверхъестественном, но, столкнувшись лицом к лицу с одним из его проявлений, я понял, что скорее готов выйти против всех желтолицых бандитов и даже самого доктора Фу Манчи, чем пробыть еще час в этом страшном доме. Все это так явно отразилось на моем лице, что Смиту не составило труда понять мое ужасное душевное состояние. И все же, продолжая играть эту странную и, как мне казалось, совершенно бесполезную комедию, он провозгласил: — Вот теперь я, кажется, почувствовал необходимость сегодняшнюю ночь провести в отеле. Он быстро спустился по лестнице в библиотеку и принялся упаковывать саквояж. — Помимо всего прочего, — заметил он, — есть множество научных объяснений подобных явлений. К тому же, заметьте, мы ровным счетом ничего не видели. Не исключено, что со временем мы свыкнемся и со звоном, и с рыданиями. Если честно, то мне бы очень не хотелось аннулировать сделку. Пока я таращился в изумлении на него, он некоторое время постоял как бы в раздумье, а потом сказал: — Ну, Пирс, я чувствую, что вы не разделяете моего оптимизма. Что же до меня, то я непременно вернусь сюда утром и постараюсь всесторонне исследовать это явление. Погасив в библиотеке свет, он подхватил саквояж и вышел в прихожую. Я постарался не отставать. Вместе мы подошли к двери на улицу, и тут Смит сказал: — Пирс, вы не будете так любезны погасить свет. Выключатель у вас под рукой. Дорогу к двери мы теперь найдем и в темноте. Чтобы выполнить эту просьбу, мне нужно было отойти от Смита всего на несколько шагов, и я не могу припомнить случая, чтобы мне приходилось испытывать подобный припадок патологического ужаса, который произошел со мной, когда я выключил свет. Дело в том, что Смит еще не успел открыть входную дверь, и мы оказались в совершенно непроницаемом мраке. А он, как известно, всегда был пособником темных сил… Выключив свет, я рванулся к двери так, будто сама смерть протянула к моему горлу свои костлявые руки. И тут же со всего размаха налетел на Смита, который наугад повернулся ко мне лицом. В момент нашего столкновения он стальными тисками сжал мое плечо и прошептал: — Боже! Петри, оглянитесь! Уже только по тому, что он забыл употребить мое вымышленное имя, я понял, что происходит действительно что-то страшное, и молниеносно обернулся. Несомненно, страшных и ужасных воспоминаний на мою долю выпало гораздо больше, чем полагается среднестатистической личности, но того, что я увидел, я не забуду никогда. То, что надвигалось на нас из мрака, не поддавалось осмыслению, как если бы современный Лондон перенести в средневековую легенду. Как если бы сейчас ожила какая-нибудь химера темного и невежественного прошлого. Шагах в трех от нас из темноты показалась светящаяся рука. Было отчетливо видно, как по сосудам ее бежит огонь, очерчивая контуры, высвечивая кости, конфигурацию мускулов. Рука сжимала рукоять ножа или кинжала, который тоже сиял каким-то адским блеском. Нацелив на нас свое смертоносное оружие, огненная рука неумолимо приближалась. Как я потом ни старался, никак не мог восстановить в памяти, что же тогда со мной произошло. Я просто обезумел от страха. Издав дикий вопль, я вырвался из тисков Смита… и смутно слыша его крики: «Не касайтесь его! Держитесь в стороне!» — бросился навстречу этому кошмару, дико молотя кулаками что-то невидимое, но вполне осязаемое… Дальше наступил полный провал в памяти, остались лишь какие-то обрывки. Вот кто-то (как потом оказалось, Смит) тащит меня за руку сквозь темноту. Вот я падаю на гравий, режу руки и разбиваю в кровь колени. Вот я бегу что есть сил, и прохладный ночной воздух освежает мое воспаленное лицо. А я все продолжаю бежать и рыдаю в истерике. Рядом со мной какая-то фигура. Некоторое время мы бежим плечом к плечу, но внезапно этот человек вырывается вперед меня и силой заставляет изменить направление. С этого момента ко мне возвращается последовательность воспоминаний. В ушах отчетливо звучит знакомый голос: — Не туда! Не туда! На улицу, на проезжую часть! Это был Найланд Смит. Сознание того, что это был Найланд Смит, подействовало на меня отрезвляюще. Мало того, я почувствовал такую радость, какую трудно передать словами. Но мы все еще продолжали бежать. — Вот! — крикнул, задыхаясь, мой друг. — Вот полицейский пост! Теперь уже… они… нам… ничего… не сделают… Я залпом осушил стакан, в котором было изрядно бренди и немного содовой, потом посмотрел на развалившегося в плетеном кресле Найланда Смита. — Может, вы все-таки объясните, — спросил я его, — какого черта вы подвергли меня такому испытанию? Если вы проделали все это с одной лишь целью преодолеть мой скептицизм в отношении сверхъестественного, то считайте, что добились стопроцентного успеха. — Да, — задумчиво откликнулся мой товарищ, — они, конечно, дьявольски умны. Но, с другой стороны, мы же знали об этом. Я уставился на него совершенно бессмысленным взором. — Вы видели когда-нибудь, чтобы я тратил время попусту, когда есть работа? — продолжал он. — Вы и в самом деле полагаете, что эту охоту за привидениями я затеял ради собственного удовольствия? Знаете ли, Петри, хотя вы и любите напоминать, что я переутомился и мне нужен отдых, но пока еще я могу отличить правый ботинок от левого! Говоря это, он достал из кармана своего халата небольшой клочок шелковой материи, явно кусок чьего-то шарфа, и, скатав его в мячик, бросил мне. — Понюхайте! Проделав то, что он велел, я вздрогнул. Шелк источал запах знакомых духов. Карамани! Да, должно быть, это был клочок ее платья. Найланд Смит не спускал с меня глаз. — Знакомо, не правда ли? Я положил клочок шелка на стол, слегка пожав плечами. А он продолжал: — Сам по себе этот клочок — достаточно убедительное доказательство. Но я подумал, что лучше найти еще какое-нибудь подтверждение, и поэтому решил выступить в роли нового арендатора «Дома под фронтонами». — Но, Смит… — начал я. — Позвольте мне объяснить, Петри. История «Фронтонов» объясняется только одним образом. Для меня было совершенно очевидно, что вся эта мистификация имеет одну цель — сохранить дом пустым. Однако эта версия потянула за собой другую, и, вооружившись ими обеими, я отправился наводить справки, изменив в целях предосторожности свою внешность, в каталог Веймаута в Скотланд-Ярде. Агенту по недвижимости я тоже не сообщил о своих истинных намерениях, но представился иностранцем, который прослышал о сдающемся внаем меблированном доме. Все мои вопросы преследовали одну цель, но тогда я так и не сумел ее достичь. У меня было несколько версий, как я уже говорил, и когда, внеся залог и получив ключи, я отправился осматривать дом без посторонних, мне удалось счастливым образом найти им всем подтверждение. Помню, как-то утром вы очень удивились, что мне понадобились большой коловорот и бур. Они нужны были мне затем, чтобы проделать незаметные дырки в деревянных панелях различных комнат «Дома под фронтонами»… — Дорогой Смит! — перебил я его. — Вместо того, чтобы объяснить, вы меня еще больше мистифицируете. Найланд поднялся и заходил взад-вперед по комнате. — Я основательно расспросил Веймаута об этом загадочном звучании колокольчиков, а мой тщательнейший осмотр дома привел к открытию, что он находится в прекрасном состоянии и от первого этажа до чердака в нем нет ни одной щели, куда могла бы проскочить хотя бы мышь. Должно быть, я выглядел так глупо, что Найланд Смит не удержался и прыснул от смеха. — Нет, вы только представьте себе, Петри! — воскликнул он. — Мыши некуда было проскочить. И вот пришлось коловоротом исправлять это дело. Наделав дыр, о которых я уже говорил, я перед каждой поставил мышеловку с приманкой из сочного, поджаренного сыра.. Наконец-то луч догадки забрезжил в моем темном мозгу. Я бросился к стоящему у окна саквояжу и открыл его. Тошнотворный запах печеного сыра ударил мне в нос. — Берегите пальцы, — предупредил Смит, — возможно, некоторые мышеловки еще заряжены. Я начал доставать мышеловки из саквояжа. Две или три из них были все еще наготове, остальные же все захлопнуты. Я уже достал девять штук, и все они были пустые. Однако в десятой была зажата маленькая белая мышь. — Только одна! — вскричал мой товарищ. — Из этого можно сделать заключение, что зверьков хорошо кормили. Посмотрите на ее хвост! Но я еще раньше слов Смита посмотрел куда надо и понял, что тайны «астральных колокольчиков» больше не существует. К хвосту мышки мягкой проволокой было прикручено три маленьких серебряных колокольчика Я посмотрел на своего друга в безмолвном удивлении. — Чуть ли не детская выдумка, не правда ли? Но это позволило выжить из дома одного арендатора за другим, причем не было практически никакой возможности обнаружить этот трюк, потому что ни с чердака, ни из подвала мыши не могли проникнуть в комнаты. — Тогда… — Мышей выпускали в полости стен и стропил из погреба внизу, и они, побегав некоторое время под полом и над потолками, инстинктивно возвращались обратно в погреб за пищей, которую привыкли там получать. Я тоже вскочил на ноги, так как возбуждение мое росло, и взял со стола кусочек шелка. — Где вы его нашли? — спросил я, внимательно глядя ему в лицо. — В своего рода винном погребе под лестницей, Петри, — ответил он. — Как ни странно, но в доме нет настоящего погреба, во всяком случае, в плане он не значится. — Однако… — Однако же он есть. Возможно, этот погреб был еще в старом здании, стоявшем на этом месте прежде, чем построили «Дом под фронтонами» Его существование подтверждается, во-первых, этим куском шелка, который я нашел в погребе. Видимо, там и находился замаскированный вход в подземные этажи дома. Кроме того, в библиотеке, как мне рассказывали, часто и беспричинно гас свет. А этого можно было достичь лишь манипуляциями с рубильником, который находится все в том же винном погребе… — Уж не хотите ли вы сказать, — перебил я, — что Фу Манчи… Найланд Смит перестал метаться по комнате и внимательно посмотрел мне в глаза. — Я хочу сказать, что доктор Фу Манчи оборудовал убежище «Под фронтонами» Человек его ума должен понимать, что иметь одно убежище — это непозволительно мало, если принять во внимание то обстоятельство, что своей кипучей деятельностью он поставил на ноги всю полицию Соединенного Королевства. Думаю, что под землей у него довольно обширные помещения и там есть другие входы-выходы. Например, они могут быть оборудованы в художественных мастерских, которые находятся по улице выше. Теперь-то мы знаем, почему наша недавняя облава в Ист-Энде потерпела такое постыдное фиаско. Почему дом на Мюзеум-стрит так стремительно покинули его обитатели. Наш доктор в полном смысле слова «лег на дно», во всяком случае, на некоторое время, пока в Хэмпстоне не уляжется суета вокруг него. — Смит, а что же тогда, по-вашему, эта светящаяся рука? Найланд лишь коротко хохотнул. — Дорогой Петри, вы до такой степени оказались во власти своих суеверных страхов — впрочем, я не виню вас; потому что зрелище было действительно ужасным, — что у вас напрочь вылетели из памяти результаты вашей отчаянной попытки вступить с этой рукой-привидением в борьбу. — Я лишь смутно помню, что по кому-то или чему-то крепко заехал. — Вот этому-то вашему мимолетному успеху мы и обязаны своим стремительным отступлением, больше похожим на бегство. Вы уж, старина, извините, что я так беспощадно сыграл на ваших вполне объяснимых страхах, но если бы вы взялись симулировать панику, у вас никогда бы не получилось так потрясающе натурально. Потому что стоило им хоть чуть заподозрить, что их уловка раскрыта, нам бы не уйти оттуда живыми. Мы были, что называется, на волоске… — Но позвольте… — А ну-ка, выключите свет! — приказал Найланд. Удивляясь, я все же выполнил его просьбу и щелкнул выключателем. И представьте, из темноты, в которую мгновенно погрузился мой кабинет, высунулся костлявый огненный кулак, который угрожающе затрясся в мою сторону. В нем горела каждая косточка, каждый светящийся мускул выглядел просто ужасно. — Включите-ка свет, — принялся, как всегда, командовать Смит. Глубоко заинтригованный, я щелкнул выключателем. А Смит тут же бросил на мой письменный стол маленький карманный фонарик. — Они вделали маленькую электрическую лампочку в рукоятку кинжала, — сказал он с каким-то специфическим презрением. — Это выглядело очень эффектно, хотя эффекта «светящейся руки» может добиться каждый, у кого с собой карманный фонарик. — За «Фронтонами» наблюдают? — Да. Наконец-то мы поймаем Фу Манчи в его же собственной ловушке. ГЛАВА XXVII НОЧЬ НАЛЕТА — К черту, Петри! — воскликнул Смит. — Это невыносимо! Действительно, можно было подумать, что какой-то сумасшедший или садист истязает мой звонок у входной двери. Было уже далеко за полночь, и следовательно, этот настойчивый звонок мог означать только одно — срочный вызов к больному. Похоже, сама судьба восстала против того, чтобы я участвовал в заключительном акте драмы, главным героем которой был зловещий китайский доктор Фу Манчи. — Весь дом спит, — ответил я горестно, — а как прикажете проводить осмотр пациента в таком облачении? На нас со Смитом были грубые твидовые костюмы, а в предвкушении предстоящей работы мы избавились и от воротничков, заменив их мягкими шарфами. Нечего было и думать предстать перед больным человеком в таком маскараде, да еще в огромном твидовом кепи, опущенном на глаза. Мы обсуждали этот важный вопрос, стоя по разные стороны моего письменного стола, в то время как внизу звенело не умолкая. — Как бы там ни было, Смит, но надо открыть, — сказал я печально. — Я почти уверен, что придется куда-нибудь ехать, причем, может быть, даже на несколько часов. Я бросил кепи на стол, плотно запахнул пальто, чтобы скрыть отсутствие воротничка, и пошел к входной двери. Смит смотрел мне вслед, в раздражении теребя ухо и клацая зубами. Поминутно оступаясь на темной лестнице и в прихожей, я добрался до двери и с трудом нашарил в темноте запоры. В неверном свете уличных фонарей я заметил худощавого человека среднего роста. На затененном лице его можно было различить только блеск больших глаз, устремленных прямо на меня. И я сразу же понял, что этот человек, закутанный, несмотря на жару, в плотное пальто, явился ко мне со знойного Востока. Поэтому на всякий случай я решил сохранять необходимую, в смысле обороны, дистанцию. Но тут раздался мягкий музыкальный голос, заставивший меня вздрогнуть. — Хвала Аллаху, доктор Петри, наконец-то я вас нашел! После этих слов меня охватило волнение. Мне стало ясно, что когда-то и где-то я не только встречал своего визитера, но даже, кажется, знал довольно хорошо. Но вот где именно и при каких обстоятельствах я слышал этот удивительно знакомый голос? — Вы пришли за врачебной помощью? — спросил я на всякий случай, хотя был уже почти уверен, что сладкоголосый гость с Востока явился ко мне за полночь, конечно же, не за этим. — Кажется, вы меня совсем забыли, — сказал гость, сверкнув белозубой улыбкой. Боже правый! Наконец-то я сообразил, почему такое волнение вызвал во мне этот голос. Он звучал глубже, мужественнее, но все равно принадлежал ей, моей Карамани. Тут юноша шагнул вперед и протянул руку: — Пусть вы меня забыли, но я вас не забыл и благодарю Аллаха за то, что он направил меня к вам. Я отступил в прихожую, нашарил выключатель, и уже при ярком электрическом свете снова принялся разглядывать нежданного гостя. Такие лица я раньше видел только у античных статуй в Британском музее. Юноша с такими чертами, золотистой кожей, черноволосый и кудрявый вполне мог позировать Праксителю, задумай тот изваять Антиноя, выходящего из Нила. И туг у меня чуть не вырвался крик радостного удивления. Этот был Азиз, брат Карамани. Только этой фигуры не хватало сегодня ночью на нашей, образно говоря, драматической сцене. Я протянул ему руку и, не отпуская после рукопожатия, буквально втащил за собой в прихожую. Но как только я запер за ним входную дверь, тут же почувствовал некоторое замешательство. Оно, конечно же, не ускользнуло от моего ночного гостя. Но, согласитесь, разве я мог забыть, как Карамани предала мою любовь как в благодарность за то, что мы вызволили ее из логова Фу Манчи, она отплатила нам столькими змеиными укусами, что лишь по чистой случайности мы не погибли. Но зато погибли или подверглись истязаниям ни в чем не повинные люди. Наконец, разве не достаточный повод для сомнений — не заговор ли это, что брат ее появляется именно сейчас, перед самым налетом на притон Фу Манчи и всех этих китайских бестий, среди которых наверняка находится и моя Карамани? Но, с другой стороны, что же в таком случае означает наша последняя встреча? И почему эта девушка не однажды спасала мне жизнь, рискуя собственной.. Избегая встречаться взглядами с Азизом, я повел его вверх по лестнице в мой кабинет, где нас с нетерпением поджидал Найланд Смит. Взгляд его стальных глаз, устремленных в этот момент на нашего ночного гостя, не выражал ничего, кроме настороженности. Азиз и ему было руку протянул, но, заметив, что его либо не могут, либо не хотят узнать, остановился в замешательстве, переводя выразительный взгляд с Найланда на меня и обратно. Я был тронут до глубины души и не мог больше выдерживать это тягостное молчание. — Смит, — окликнул я друга, — ты помнишь Азиза? Ни один мускул на лице моего друга не дрогнул, когда он бросил в ответ: — Я его великолепно помню. — Он пришел к нам просить о помощи. — Да-да! — вскричал Азиз, беря меня за руку тем же движением, что и сестра. — В Лондоне я только с сегодняшнего вечера. Джентльмены, эти бесконечные поиски меня просто убивают. Они вымотали все мои силы. Я уже начал думать о смерти… Но когда оказался в Рангуне… — В Рангуне?! — воскликнул Смит, и взгляд его налился холодной яростью. — Да, в Рангуне я наконец напал на ее след. Вернее, узнал, что вы ее видели… И что вы теперь в Лондоне. (Что ни говори, а парень превосходно лопотал по-английски!) Кроме того, мне сказали, что и сестра где-то здесь… О, Смит-паша, — он бросился к Найланду и схватил его за руки, — вы знаете, где она! Отведите меня к Карамани! По лицу Смита было видно, что он находится в величайшем затруднении. Ведь мы когда-то дружили с Азизом, и тяжело было теперь пренебречь его просьбой. Однако же сестра его тоже когда-то… А что теперь? Стоя у двери, я с интересом (отнюдь не праздным) наблюдал эту сцену, как вдруг почувствовал на себе стальной взгляд. — Что вы думаете об этом, Петри? — спросил он сурово. И тут же продолжил: — Если вас интересует мое мнение, то я почти уверен в утечке информации о наших ближайших планах. Внезапно он отшатнулся от Азиза и начал его осматривать с ног до головы с таким вниманием, будто хотел обнаружить спрятанное оружие. — Петри, — повторил он еще раз, видимо, не удовлетворенный визуальным осмотром, — по-моему, мы опять на краю какой-то новой западни.. Я заметил, что при этих словах лицо юноши исказилось такой болью, что, при всем своем недоверии к коварному Востоку, поверил в его искренность. Возможно, и от Смита не ускользнула эта реакция на его слова. Во всяком случае, откинувшись в своем тростниковом кресле и вперив взгляд в трепещущего Азиза, он добавил уже мягче: — Впрочем, я мог и ошибиться в вас. Но как бы там ни было, расскажите свою историю. Глаза Азиза (Господи! Почти такие же, как у сестры) наполнились слезами, он протянул к нам руки ладонями вверх как знак того, что ничего не прячет и не лукавит, и, переводя взгляд со Смита на меня, а от меня к нему, повел рассказ о том, как он искал Карамани… — Это был Фу Манчи, мои добрые господа, наш хаким, то есть хозяин, который на самом деле не человек, а ефреет — злой дух. Он нашел нас с сестрой на четвертый день после того, как вы, Смит-паша, нас оставили. Это было в Каире, и он сделал с Карамани что-то такое, что она забыла все. Забыла себя. Забыла меня. Найланд Смит сделал нетерпеливое движение: — Что вы хотите этим сказать? Я же сразу все понял, так как еще раньше был свидетелем подобного эксперимента блестящего китайского доктора над инспектором Веймаутом. Путем инъекции некоего препарата, как рассказала нам потом Карамани, — вытяжки из яда болотной гадюки или еще какой-то мерзостной рептилии, он достигает полной блокировки (возможно, все же на какое-то время, не навсегда) памяти, погружает человека в амнезию. Тут мне едва не сделалось дурно от мысли, что этот негодяй с ней сделал. — Смит! — попытался вступить я в разговор, но он перебил: — Подождите, — осадил он меня, — пусть Азиз сам говорит. — Они пытались захватить нас обоих, — продолжал Азиз, — но мне удалось вырваться и убежать. Я надеялся найти помощь, чтобы вызволить сестру, — и он грустно покачал головой. — Но, кроме Аллаха всемогущего, кто может быть сильнее хакима Фу Манчи?! Я скрывался, выслеживал, ждал одну, две, три недели. Наконец я снова ее увидел, увидел сестру мою Карамани. Мы столкнулись лицом к лицу на оживленной Шариа эн-Нахаасин. Я бежал за ней, окликал по имени, кричал, что это я, ее брат Азиз… Она оборачивалась и смотрела на меня чужими глазами. Я был в таком отчаянии. В какой-то момент почувствовал, что все, умираю, и упал на ступени мечети Абу… Азиз стоял перед нами, безвольно опустив руки и понурив голову, будто этот печальный рассказ отнял у него последние силы. — Что было потом? — спросил я на всякий случай и не узнал своего севшего от волнения голоса. Мое сердце билось в груди, как пойманная птица в клетке. — Ничего… С того дня я ее больше ни разу не видел. Я исколесил Египет, Ближний и Дальний Восток и только в Рангуне случайно напал на след. Он и привел меня сюда, в Лондон. Смит снова вскочил и повернулся ко мне: — Одно из двух, — воскликнул он с жаром, — либо я законченный старый осел, либо Азиз говорит правду. Сделаем так, — сказал он Азизу и протянул ему руку, — вернемся к этому разговору через некоторое время и в более спокойной обстановке. А теперь нам нельзя терять ни минуты. Сержант Картер с кэбом уже у подъезда. Надо будет сказать, чтобы он остался здесь с Азизом, а мы двинемся без него. ГЛАВА XXVIII МЕЧ САМУРАЯ Где-то, как казалось, далеко-далеко раздавался глухой гул бессонного Лондона, когда мы, соблюдая всевозможные предосторожности, крались по узкой дорожке в одну из художественных мастерских. Ночь была безлунной, но звездной, и грязновато-белое здание студии со стеклянной крышей, и дерево над ним — все это напоминало уголок Города Мертвых, одну из его гробниц на склонах холмов Мокаттама. Что и говорить, не очень приятные ассоциации для начала столь опасной операции. Неожиданно тишину лондонской ночи прорезал далекий гудок паровоза, как подтверждение того, что кипучая жизнь одной из величайших столиц мира не прекращается ни на минуту… А вокруг царило спокойствие бархатных сумерек, которые благодаря россыпям звезд сильно напоминали знойные восточные ночи. Словом, ничто в природе не выдавало того, что в мирной тишине затаилось более двух десятков вооруженных людей. На некотором расстоянии справа от нас был «Дом под фронтонами» — это зловещее строение, которое, как мы были уверены, представляло собой что-то вроде прихожей в подземное убежище доктора Фу Манчи. Перед нами была студия, которая, по дедуктивным размышлениям Найланда Смита, должна была быть вторыми воротами в царство тьмы. Мой друг, осторожно оглядевшись, вставил ключ в замочную скважину входной двери… но тут над нашими головами раздался крик совы. Затаив дыхание, я подумал, что это может быть условный сигнал, но, посмотрев вверх, я увидел на фоне звезд большую темную тень, которая косо взлетела с дерева над мастерской и исчезла в зарослях у «Дома под фронтонами». Смит открыл дверь, и мы вошли в студию. Пока все шло по плану, который был продуман не так уж и плохо. Мы были совсем рядом, но Найланда я различал с огромным трудом, так как света звезд через стеклянную крышу было явно недостаточно. Пришлось доставать карманный фонарик. Вообще говоря, взвалив на себя обязанности хроникера темных дел доктора Фу Манчи — этого величайшего злого гения последних столетий, помешанного на создании всемирной Желтой империи, — я должен был как следует набить руку в описании всякого рода эксцентричностей. Но то, что я сейчас начну описывать, вам убедительно докажет, как слабо преуспел я в этом деле. Да и можно ли вообще описать нашим искусственно замороженным английским языком ту бурю эмоций, которая овладела мною, когда желтый луч фонарика осветил в темноте прекрасное лицо Карамани. В каких-то пяти-шести шагах от меня она стояла в прозрачных одеждах невольницы гарема. На руках все так же блестели драгоценные кольца, на запястьях и щиколотках — браслеты, обнаженные лодыжки были так же перевиты золотыми лентами. Мы оба не произнесли ни слова, как по команде лишившись от удивления дара речи. Вообще-то наше молчание можно было истолковать и как следствие команды, потому что мы увидели: девушка приложила палец к губам. Свет фонарика придавал ее лицу голубоватую бледность, но вместе с тем делал ее еще прекраснее. И сердце мое опять заметалось в груди, как смертник в камере. Так мы и стояли втроем посреди захламленной студии, вдоль стен которой выстроились полотна и мольберты, и если бы в этот момент кто-то увидел наше трио со стороны, то получил бы много удовольствия. — Идите назад, — услышали мы, наконец, шепот Карамани. Я видел, как шевелились ее губы, я читал ужас в широко распахнутых глазах. Реальный мир отодвинулся для меня на задний план. Я почувствовал, что теряю связь с окружающим. Мы с Карамани остались вдвоем в невиданной красоты восточном дворце, построенном силой моего воображения. Кроме нас двоих, никого и ничего не существовало. Даже нет, не так. Все вокруг меня была она — Карамани. Я ею жил, дышал, заглядывал в ее глаза, как в глубину Вселенной… Но опять этот реалист Найланд вернул меня к жестокой действительности своим язвительным замечанием: — Петри, перестаньте трястись, вы уроните фонарик. Определенно, эти молодые люди сговорились не оставить от моего скептицизма камня на камне. Жаль только, что с опозданием… Ну что ж, попробуем и из этого извлечь пользу… С этими словами он шагнул к сотканному из темноты грациозному силуэту, который возник между подиумом для натурщицы и тяжелым плюшевым занавесом. Карамани вскрикнула, будто подавила боль (такое симулировать невозможно, слово медика!), и горячо зашептала: — Назад! Назад! — и она уперлась обеими руками Смиту в грудь. — Бога ради, назад! Он убьет меня за то, что я здесь… Он узнал все заранее и приготовился вас встретить… Все это говорилось с таким отчаянием, что Найланд заколебался. Что же до меня, то стыдно сказать: едва я почувствовал аромат ее духов, тотчас же впал в полунаркотическое состояние, сон наяву, который тянется уже без малого два года. И как лунатик, я шагнул вперед. — Не двигайтесь! — бросил Смит. Карамани буквально повисла на лацканах его пальто. Она умоляла: — Послушайте, вы умный человек, но ничего не понимаете в сердце женщины. Как можно, зная меня, зная… его, зная, чем я рискую… Как можно еще сомневаться?! Говорю вам: здесь, за этим занавесом, — ваша смерть! Он так устроил… — Вот я и хочу узнать, что он там устроил! — воскликнул Смит так, будто у него начались спазмы. Он обхватил Карамани за талию, поднял как пушинку и бережно переставил подальше от занавеса. Затем одним прыжком оказался на подиуме и изо всех сил дернул материю. И тут… Тут мой рассказ становится сбивчивым, и что-то из него выпало, что-то совместилось с другим, потому что с этого момента я почувствовал себя человеком, попавшим в горную лавину. Тебя несет, кругом смерть и хаос, и в каждом проблеске сознания — отчетливое предчувствие собственной гибели. Однажды я видел, как человека толкнули с палубы и он полетел в море. То же самое случилось и с Найландом, только вместо морских волн над ним сомкнулся плюш. И его протяжный крик: — Петри-и-и-и… В этот момент лицо Карамани оказалось совсем рядом с моим. В каком-то отчаянном порыве она буквально вцепилась в меня, но все напрасно. Я был оглушен предсмертным криком Найланда и действовал как автомат. Отшвырнув бедную девочку и выхватив браунинг, я осветил пурпурный плюш фонариком и бросился вперед. Откинув занавес, я тут же почувствовал, что пол уходит из-под ног, я проваливаюсь куда-то в бездну, попытка за что-либо ухватиться ни к чему не привела, и я полетел… Очнулся я, как мне тогда показалось, от непереносимого стыда, от презрения к самому себе, которое причиняло боль гораздо большую, чем все ушибы, полученные во время моего последнего бесславного «полета». Уже сколько раз мы с Найландом попадались в ловушки Фу Манчи. Сколько раз своими боками убеждались в том, что малейшая опрометчивость во взаимоотношениях с нашим роковым доктором в полном смысле слова смерти подобна. Мало того, уже по крайней мере дважды подобные фокусы великого китайского «иллюзиониста» чуть не стоили нам жизни. Так нет же! Прекрасно зная, что в студии хозяйничает Фу Манчи, мы полезли туда, как в пивную, не снизойдя даже опробовать половицы… И тут я услышал голос, звучавший в унисон моим мыслям: — Англичане — самый надежный в мире народ. Пример мистера Смита и доктора Петри — лучшее тому подтверждение. Надо только потрудиться составить сценарий, распределить роли, и можно быть совершенно уверенным, что эти ребята не подведут. Со своей полудетской простотой они сыграют все как положено, от начала до конца. Увы, пока мы играли нашу пьесу, я потерял всех своих помощников за исключением двух, самых надежных. Так что мне оставалось только одно: спокойно дожидаться под этими надежными сводами подземелья, когда мои лучшие «друзья» сами пожалуют в уготованную им западню… При этих словах я открыл глаза и попытался встать. Но напрасно, потому что меня, оказывается, крепко привязали к стулу из черного дерева, который был намертво привинчен к полу. — Даже дети, получая тумаки и шишки, чему-то учатся, — продолжал читать лекцию столь знакомый мне то пришепетывающий, то гортанный голос, владелец которого с видимым тщанием подбирал слова, по привычке, видимо, стараясь, чтобы никто не мог понять его истинных мыслей. Впрочем, благодаря долгой практике общения с нашим замечательным доктором мы научились понимать его с полуслова. А он продолжал: — «Обжегшийся на молоке на воду дует!» — так, по-моему, звучит известная пословица. Однако инспектор Найланд Смит, который пользуется особым доверием департамента Индии и может контролировать действия имперской криминальной полиции, ни на воду, ни на молоко категорически дуть не желает и уже дважды низвергался в камеру, полную анестезирующих средств моего собственного изготовления из гриба-дождевика… К этому моменту я окончательно собрался с мыслями, чтобы осознать чудовищный факт: игра наша закончилась. Мы теперь полностью в руках доктора Фу Манчи. Финиш! Мы находились в комнате с низким сводчатым потолком, старой кирпичной кладкой стен, закрытых драпировкой, на которой была вышита в утонченной китайской манере вереница белых павлинов на зеленом фоне. Пол скрывал зеленый ковер, а вся мебель была из того же черного дерева, что и стул, к которому я был привязан. Впрочем, меблировка была довольно скудная. В одном углу этого помещения, напоминающего подвал башни, находился тяжелый стол с бумагами и книгами, рядом стояло резное кресло с высокой спинкой. Справа, рядом с единственным входом в комнату, полуприкрытым бамбуковым занавесом, находился стол поменьше. Над ним висела серебряная лампа. На столе в серебряном подсвечнике курилась благовонная палочка, пуская вверх тонкую струйку дыма. В кресле с высокой спинкой, одетый в зеленый халат с какой-то экзотической вышивкой, в которой лишь при ближайшем рассмотрении можно было признать огромного белого павлина, сидел Фу Манчи. Маленькая шапочка венчала его удивительный череп. Одна напоминающая клешню рука покоилась на столе черного дерева. Он сидел, слегка повернувшись ко мне. На лице его была маска бесстрастного злого гения. Несмотря, а может быть, как раз потому, что лицо доктора Фу Манчи имело все характерные признаки высокого интеллекта, оно было поразительно отталкивающим. А его зеленые глаза, которые то загорались, как у кота в темноте, то гасли и тускнели, как подернутая ряской болотная жижа, были не зеркалом души, а эманацией злого духа, вселившегося в это сухопарое и сутулое тело. Перед ним, распростертый на полу, полуголый, с поднятыми над головой и прикованными цепью к стене руками, лежал Найланд Смит. Он был в полном сознании и не мигая смотрел на китайского доктора. Его голые ноги были также прикованы цепью к чему-то скрытому за занавеской. Некоторое время Фу Манчи молчал. Воцарилась такая тишина, что я отчетливо слышал, как дышит Смит, как тикают у меня в кармане часы. И тут я обнаружил, что, хотя тело мое накрепко привязано к стулу, руки полностью оставлены на свободе. Осмотревшись, я заметил тяжелый меч у стены, стоящий на кончике клинка. Вероятно, это был шедевр японских оружейников. Длинное изогнутое лезвие из дамасской стали заканчивалось двуручной стальной рукояткой, инкрустированной золотом. Мгновенно великое множество предположений, связывающих причинно-следственной связью это оружие и наше гипотетическое освобождение, завертелись в моей голове. Но затем я обнаружил, что меч прикреплен к стене тонкой стальной цепочкой всего лишь двухметровой длины. — Даже если вы обладаете проворством мексиканского метателя ножей, — раздался гортанный голос Фу Манчи, — вам все равно не достать меня, доктор Петри. Китаец буквально читал мои мысли. Смит бросил на меня быстрый взгляд, но тут же опять повернулся к Фу Манчи. Было видно, как под загаром слегка побледнело его лицо и как напряглись скулы. Он понимал, что волею обстоятельств оказался в полной власти заклятого врага белой расы, не знающего жалости, жестокого представителя своего народа, который, например, может выбрасывать сотни и даже тысячи нежеланных новорожденных девочек в специально вырытые для этого колодцы, — понимал все это весьма отчетливо и на милость не рассчитывал. — Оружие, что у вас под рукой, — невозмутимо продолжал китаец, — является продуктом цивилизации наших ближайших соседей, японцев — нации, перед мужеством которой я смиренно преклоняюсь. Это меч самурая, доктор Петри. Он очень старый и принадлежал до тех пор, пока несчастная размолвка со мной не привела к истреблению всей семьи, одному из благородных японских родов… Мягкий голос, слегка пришепетывающий, своим холодным, монотонным звучанием стал понемногу приводить меня в бешенство, а видя, как Смит сжимает зубы, я понял, что и он в ярости. Тем не менее я молчал и не шевелился. — Древнюю традицию «сеппуку», — продолжал доктор, — или харакири, до сих пор соблюдают благородные семьи Японии. Самурай, решивший покончить таким образом счеты с жизнью, должен неукоснительно соблюдать все нормы этого священного ритуала. Вне всякого сомнения, доктор Петри, вас должна заинтересовать физиологическая сущность этой церемонии, тогда как техника нанесения двух разрезов брюшной полости, несомненно, заинтригует мистера Найланда Смита. И еще позволю себе остановить ваше внимание на пусть небольшом, но чрезвычайно интересном эпизоде для всякого исследователя человеческой природы. Дело в том, что даже самурай, храбрее которого в мире человека не существует, порой не решается довести харакири до конца. Оружие, что у вас под рукой, доктор Петри, называют «мечом друга». В подобных приступах малодушия самурая верный друг становится у него за спиной и в случае явных нарушений этикета отделяет этим лезвием его голову от тела. Да-да, именно этим, который вы, доктор Петри, можете достать, протянув руку. И тут мне показалось, что я начинаю понимать, к чему он клонит. То есть китайское чудовище придумало какую-то новую схему нашего уничтожения, которая, в отличие от всех предшествующих, подразумевает, что один из нас должен убить другого. — Думаю, что до сего времени вам не приходилось сомневаться в том глубоком уважении, — продолжал Фу Манчи, — которое я неизменно к вам питал, доктор Петри. Чего решительно не могу сказать о вашем друге… Мое знание Фу Манчи подсказывало, что его деланное спокойствие в любой момент может взорваться припадком истерической ненависти, о приближении которого дают знать быстро сменяющие друг друга пришепетывание и гортанные интонации. В какие-то моменты я уже готов был к тому, что сейчас это произойдет, но ничего подобного так и не случилось. — Пожалуй, единственное, чем мне нравится мистер Найланд Смит, — резюмировал злодей, — это своим мужеством. И мне хотелось бы, чтобы человек, обладающий таким замечательным свойством, самостоятельно ушел из жизни и освободил дорогу тому мощному движению, которое он все равно не в силах остановить. Короче говоря, я хочу, чтобы он умер, как самурай. А вам, доктор Петри, как лучшему и старому другу, придется проследить с мечом в руке за соблюдением всех тонкостей этикета. Я сделал для этого все необходимое. Он легко ударил в маленький серебряный гонг, висевший на углу стола, после чего в комнату вошел коренастый бирманец, в котором я узнал одного из бандитов. Он был одет в потрепанный мужской костюм, который явно был сшит на более крупного человека, однако внимание мое занимал не столько его шутовской наряд, сколько то, что он притащил на спине. Эта штука чем-то напоминала сплетенный из проволоки ящик длиною около двух метров, а шириною и высотою несколько более полуметра. Жесткий каркас обтягивала крепкая проволочная сетка. Но внизу ее не было. Ящик разделялся пятью секциями и имел четыре деревянные перегородки, каждую из которых можно было поднимать и опускать по мере надобности. У всех перегородок нижняя сторона была вырезана в форме арки. Эти арки отличались своими размерами, и если первая была высотой не более двенадцати сантиметров, то предпоследняя едва не доходила до самой проволочной крыши, а пятая была лишь немногим выше первой. Признаюсь, меня очень заинтересовало это сооружение, и я сосредоточил на нем все свое внимание. После того, как бирманец остановился около двери и опустил угол клетки на ковер, я взглянул на Фу Манчи. Доктор по-прежнему внимательно наблюдал за Найландом Смитом, улыбаясь своей безрадостной улыбкой и обнажая неровные блеклые зубы — зубы курильщика опиума. — Боже! — прошептал Смит. — Шесть ворот! — Знание моей прекрасной страны пошло вам на пользу, — вежливо ответил Фу Манчи. Я тут же взглянул на моего друга и… Мне показалось, что вся кровь отлила от моего сердца, а в груди стало холодно. Потому что если я не знал назначение этой клетки, то совершенно очевидно, что Смит знал его очень хорошо. Бледность его стала еще заметнее, и, хотя он по-прежнему смотрел на китайца с вызовом, я, знающий его столько лет, прекрасно понимал всю глубину его ужаса. Бирманец, повинуясь гортанным приказаниям доктора Фу Манчи, положил клетку на ковер, полностью прикрыв ею тело Смита, оставив снаружи лишь шею и голову. Иссушенное и изрытое оспой лицо изобразило некое подобие улыбки, когда он прилаживал перегородки к нестандартной фигуре Смита. После некоторой возни помещенное в клетку тело Смита делилось на пять глухо разделенных перегородками частей. В ожидании дальнейших приказаний бирманец отошел к двери, а доктор Фу Манчи перевел взгляд с лица моего друга на меня: — Инспектор Найланд Смит будет иметь честь выступить перед нами в качестве жреца смерти, отдав себя во власть ее таинств, — мягко предупредил Фу Манчи. — А вы, доктор Петри, будете для него «мечом друга». ГЛАВА XXIX ШЕСТЬ ВОРОТ Доктор взглядом отослал бирманца, который вскоре вернулся с кожаным мешком, несколько напоминающим тот, с каким ходят арабские водоносы. Открыв маленькую дверцу наверху первого отделения клетки (там находились босые ноги и голые лодыжки Смита), он раскрыл над ним мешок и энергично его встряхнул. К моему ужасу, оттуда вывалились в клетку четыре огромные крысы. Бирманец вытащил мешок и захлопнул крышку. Мне стало дурно, в глазах помутилось, но и через пелену я почувствовал ядовито-зеленый взгляд доктора Фу Манчи и услышал его далекий голос, порой очень напоминавший шипение змеи. — Кантонские крысы, доктор Петри… Самые прожорливые в мире… Их не кормили почти неделю. Глаза мои застлала красная пелена, как будто художник окунул кисть в краску и замазал все детали картины. Какое-то время, может несколько минут, а может секунд, я ничего не видел и не слышал. Кажется, я совсем утратил чувствительность. Из этого состояния меня вывел и вернул к действительности звук, который потом всю жизнь ассоциировался с этой ужасной сценой. Это был громкий крысиный писк. Красная пелена тут же упала с моих глаз, и с каким-то болезненным интересом я стал следить за пыткой, которой подвергали Найланда Смита. Бирманец исчез, а Фу Манчи спокойно наблюдал за четырьмя тощими и отвратительными животными в клетке. Как раз в тот момент, когда я их снова увидел, они преодолели свой временный страх и начали… — Вы, должно быть, заметили, — голос доктора снова упал до шепота, — мою склонность к бессловесным союзникам. Вы видели моих скорпионов, ядовитых гадюк и моего человекообразного бабуина. Польза от общения с таким веселым маленьким существом, как моя обезьянка, еще никем из ученых людей не была должным образом оценена. Впрочем, вы, доктор Петри, волею обстоятельств оказались в этом вопросе в куда более выгодном положении, чем большинство исследователей Ведь эта моя любимица, вероятно, из чистого человеколюбия, принесла вам ключ от наручников. Найланд Смит попытался подавить невольный стон. Я взглянул ему в лицо. Оно стало серым и мокрым от пота. Взгляды наши встретились. Крысы почти перестали пищать. — Доктор, сейчас многое зависит от вас, — слегка возвысил голос Фу Манчи. — Я думаю, что инспектор Найланд Смит не утратит своего мужества даже тогда, когда мы откроем все ворота. Но я глубоко уважаю вашу дружбу и даже готов предсказать, что вам придется воспользоваться «мечом друга» не позднее, чем я открою третьи ворота. В это время раздался новый стон истязаемого. Он был уже громче первого. — В Китае, — объяснял Фу Манчи, — мы называем это сооружение — «Шесть Ворот Счастливой Мудрости». Первые ворота, куда запускаются крысы, называются «Ворота Веселой Надежды», вторые — «Ворота Радостного Сомнения», третьи — поэтически именуются «Ворота Истинного Восторга», четвертые — «Ворота Нежной Печали». Однажды меня почтил дружбой высокий мандарин, который выдержал весь путь от «Веселой Надежды» до пятых по счету «Ворот Сладостных Желаний». Причем ему запустили двенадцать крыс. Я чту этого человека наравне с моими предками. Шестые, или «Ворота Небесные», через которые человек вступает в «Радость Всеобъемлющего Понимания», я решил упразднить совсем, заменив эту японскую склонность к старине не менее великим и достойным средством. Я считаю это счастливой мыслью и по этому поводу горжусь собой. — Петри, — прошептал Смит голосом, который я едва узнал, хотя говорил он довольно ровно и спокойно, — возьми меч. Я надеюсь, что ты избавишь меня от унижения и не допустишь, чтобы я запросил пощады у этого желтого дьявола! В этот момент мой рассудок обрел ужасающую ясность. Я старался не смотреть на меч для харакири, однако мои мысли подводили меня именно к нему. У меня не осталось ни гнева, ни проклятий по адресу этого бесчеловечного существа, восседавшего в кресле из черного дерева. Все чувства были в прошлом. Я уже не думал о том, что было и что будет. Я не думал ни о чем. Забыто было все: и наша затяжная борьба с этой желтой шайкой, и наши бесконечные стычки со слугами Фу Манчи, все эти зловещие бирманцы… Даже Карамани была забыта, стерта из памяти. Я перестал видеть что-либо странное в нашей встрече в этой подземной комнате. Я стоял перед главным моментом моей жизни: я со своим другом — и Бог. Крысы снова начали пищать. Они старались… — Быстрей, Петри! Быстрей! Я слабею… Я повернулся и посмотрел на самурайский меч. Мои ладони были сухи и горячи. Я попробовал остроту клинка на ногте левого большого пальца и понял, что он острее лезвия бритвы шеффилдского производства. Я ухватился за рукоять, выгнулся вперед на моем стуле и поднял «меч друга» высоко над головой. Находясь в такой позе, я еще раз заглянул Смиту в глаза. Они лихорадочно сияли, но никогда за свою жизнь, ни у больных, ни у здоровых, не замечался подобного выражения. — Открывание первых ворот — это всегда критический момент, — донесся до меня гортанный голос китайца. Хотя я его не видел, а только слышал, но был уверен, что он встал со своего кресла и наклонился вперед над нижним концом клетки. — Сейчас, Петри! Сейчас! Храни тебя Боже и прощай! Откуда-то издалека я услышал хриплый и, как мне показалось, животный крик, за которым последовал звук тяжелого падения. Молнией блеснула в мозгу безумная надежда: а вдруг это помощь? Но вознесенный над головой меч уже стремительно опускался, и я просто не знаю, как мне удалось так изменить направление удара, в результате чего Смит потерял лишь клок волос. Клинок врезался в пол у самой его головы. Все еще сжимая рукоятку, я оглянулся в сторону занавешенной двери. Рука Фу Манчи замерла на «Воротах Веселой Надежды», и он тоже обернулся к двери. Мгновение спустя она распахнулась, и на пороге мы увидели… Карамани. Ее глаза горели жутким и одновременно восхитительным безумием. И устремлены они были в одну точку — в лицо Фу Манчи. Левой рукой она держала тяжелую драпировку, а в правой у нее был — Боже праведный! — мой браунинг. Фу Манчи стремительно выпрямился, со свистом втянул воздух… И тут раздался выстрел. Мое сознание фиксировало происходящее как-то странно. Я только констатировал, вот из-под головного убора Фу Манчи потекло что-то красное, вот он вскинул обе руки, от чего рукава халата опустились до самых локтей, и схватился за голову, вот полетел на пол его головной убор. Вот доктор начал издавать какие-то короткие, гортанные восклицания. Вот он качнулся назад, вправо, влево и рухнул поперек проволочной клетки головой вперед. Тело его несколько раз дернулось, глаза закатились, а из-под складок его халата вдруг повыскакивали крысы и запрыгали по комнате. Две молнией проскочили мимо Карамани в открытую дверь, одна бросилась за мой стул, а четвертая помчалась вдоль стены. Фу Манчи лежал уже бездыханный поперек перевернутой им во время падения клетки, а голова его плавала в луже крови. В этот момент я внезапно ощутил, что снова куда-то падаю, падаю, сознание меня покидает… ГЛАВА XXX ЗОВ ВОСТОКА На этот раз сознание ко мне вернулось благодаря тому, что я почувствовал, как чьи-то маленькие ручки крепко сжимают мои. Я попытался вздохнуть, издав что-то похожее на рыдание, и открыл глаза. Оказалось, что подо мной мое любимое кресло из красной кожи, я нахожусь в своем кабинете, а у ног моих на ковре лежит прекрасная молодая невольница из гарема. Какой замечательный подарок человеку, вернувшемуся из небытия, — прекрасные глаза Карамани, с трепещущими на ресницах слезинками. Я не мог оторваться от ее глаз, и мне было абсолютно все равно, есть ли еще кто в комнате, кроме нас. Сжимая ее унизанные кольцами пальцы так, что причинял ей боль, я заглядывал в ее глаза, и в душе у меня нарастало изумление. Это были одновременно и ее глаза, и не ее. В их глубине таилась какая-то новая, неведомая мне перемена. Я почувствовал, что от этого созерцания меня начинает охватывать радостное безумие, что в груди разгорается пламя и если я не хочу сгореть дотла, нужно немедленно прижать к ней Карамани. Мы оба не проронили ни слова, но за какой-то миг наши взгляды успели столько сказать друг другу, что если переложить все это на слова, не хватило бы и тысячи лет, чтобы сказать их. Кто-то робко положил руку мне на плечо. Я обернулся и увидел стоящего рядом Азиза. — Поблагодарим же Аллаха, — начал он, — который возвратил нам сестру (я еле удержался, чтобы не расцеловать его за это «нам»), и самое главное — она все вспомнила! Услышав эти слова, я, может быть, впервые в жизни ощутил, что значит настоящее счастье. Значит, здесь передо мной не злое, извращенное создание, объект психотропных экспериментов доктора Фу Манчи. Это была прежняя, любящая Карамани, с которой два года назад мы расстались в Каире и которую потом я два года искал по всему Египту, Ближнему и Дальнему Востоку. Оказалось, что потеря памяти, которую Фу Манчи искусственно вызвал своими психотропными средствами, подчинялась тем же законам, что и известная уже медикам амнезия. Обстоятельства прошлой ночи так потрясли Карамани, что положили начало процессу ее исцеления. А присутствие Азиза его довершило. Но тут я обнаружил еще одного человека в своем кабинете. У моего письменного стола стоял инспектор Веймаут. Голова моя уже окончательно пришла в порядок. Я вскочил на ноги и, не выпуская рук девушки из своих, спросил: — Послушайте, Веймаут, а где же… — Он дожидается возможности вас увидеть, доктор. Сердце мое пронзила почти физическая боль. — Мой бедный, мой дорогой, мой старый Смит, — закричал было я, но тут же осекся. На мой зов отозвался появившийся в дверях сосед и практикующий врач мистер Грей. — Все прекрасно, Петри, — сказал он ободряюще, — и я думаю, что мы подоспели как раз вовремя. Я обработал раны, и, если не будет осложнений, он встанет на ноги через неделю-другую. Думаю, что мое состояние тогда было очень близко к истерике. Я воздел к небесам руки и громко трижды воскликнул: — Благодарение Господу! Благодарение Господу! Благодарение Господу! — Хвала Аллаху! — ответил мне музыкальный голос Азиза. Он произнес это с самой искренней и горячей набожностью, как и подобает истому мусульманину. Все и вся, даже Карамани, были забыты, и я бросился к двери с такой скоростью, будто от этого зависела моя жизнь. Но, выскочив на площадку, я тут же обернулся к Веймауту: — Инспектор, что вы сделали с телом? — Мы не смогли до него добраться. Часть подвала обвалилась почти сразу же после того, как мы вытащили вас на поверхность. Описывая теперь события тех странных дней, я сам не могу отделаться от ощущения их давности и какой-то нереальности. И все же, несмотря на то, что самые страшные воспоминания сравнительно недавнего прошлого все более подергиваются дымкой забвения, впечатления от того замечательного вечера в моем кабинете по-прежнему ярки и глубоко интимны. В течение последующих дней, пока Смит оправлялся от полученных ран, я составлял планы на будущее. Почти с радостью я готовил себя к тому, чтобы разорвать все старые приятельские связи; я готовился к полному уединению. И думал об этом с радостью, какую и словами не выразить. Не могу сказать, что друзья с безусловным одобрением отнеслись к моим начинаниям. Но вслух они меня не осуждали, и на том, как говорится, спасибо. Карамани я ничего не сообщал о своих планах. Но она совершенно отдалась под мое покровительство и защиту, и мы оба просто упивались своими новыми взаимоотношениями. Читатель, наверное, почувствовал, что в своей историографии я сознательно ограничивал себя только фактами злодейской деятельности доктора Фу Манчи и практически ничего не сообщал о своих личных делах. Упоминание о Карамани встречается главным образом там и тогда, когда она служила послушным инструментом в руках доктора и помогала ему творить зло. Поэтому, как только я закончу описание нашего путешествия в Египет — я вступил в переговоры на предмет того, чтобы получить в Каире частную практику; у Смита же были свои дела в Порт-Саиде, — то здесь и поставлю последнюю точку в своем повествовании. Однако… Наши приключения начались уже на вторую ночь морского путешествия из Марселя. ГЛАВА XXXI «МОЯ ТЕНЬ ПРОКЛЯТЬЕМ ЛОЖИТСЯ НА ВАС» По-моему, я проснулся не очень охотно. Сказались нервное истощение последних шести месяцев и наконец-то обретенное спокойствие. Уже можно было быть уверенным, что не проснешься с приставленным к горлу ножом, что в темных закоулках не притаилась смертельная опасность. Поэтому я предполагаю, что голос за дверью взывал ко мне довольно долго (так оно на самом деле и было!), прежде чем пробился сквозь затуманенное сном сознание. Но что интересно, прежде чем вернуться к новообретенному ощущению спокойствия и надежности существования, я мгновенно пережил всю гамму прежних тревог и опасений, как будто Фу Манчи все еще был жив. Однако надо все же учитывать то обстоятельство, что любой, даже самый благополучный человек с великолепными нервами склонен паниковать, если его столь же неожиданно среди ночи поднять с постели. Особенно, когда он спит не у себя дома. Итак, я вскочил, вцепившись в поручни своей койки, и сердце мое по привычке испуганно забилось. В дверь каюты мягко, но весьма настойчиво стучали, раз за разом окликая меня по имени. Голос принадлежал не Смиту. Кому я мог понадобиться? Сквозь открытый иллюминатор в мою каюту лился свет полной луны, и за исключением приглушенного стука двигателя, неизменного спутника всех пассажиров больших пароходов, ничто не нарушало ночного покоя. Должно быть, мы безмятежно плыли где-то в середине Средиземного моря. Но вот новый, более настойчивый стук и призыв. — Доктор Петри! Доктор Петри, проснитесь! Я отбросил одеяло и опустил ноги на пол, энергично нашаривая ими шлепанцы. Возникла странная мысль, что произошло что-то нехорошее, причем имеющее прямое отношение к нашим недавним приключениям, к тени незабвенного доктора Фу Манчи. А вдруг, чем черт не шутит, его тень обманула простоватые силы Ада (уж, наверное, в ловкости на всякого рода трюки она не уступит своему хозяину) и вернулась на землю, чтобы всем нам отомстить. Весь во власти этой невеселой иронии я распахнул дверь каюты. На палубе, посеребренной лунным светом, стоял человек в бушлате, накинутом на пижаму, и в красных шлепанцах на босу ногу. Это был радист аппарата Маркони по имени Платтс. — Чрезвычайно сожалею, доктор Петри, — начал он, — что пришлось вас побеспокоить. Тем не менее крайне неотложное дело заставило меня даже рискнуть разбудить ваших соседей. Дело в том, что кто-то сейчас пытается передать вам срочную радиограмму. — Мне?! — вскричал я, не веря. — Не могу ручаться на все сто процентов, в эфире большие помехи, — признался Платтс, запустив пальцы в свою буйную и нечесаную шевелюру, — но на всякий случай я все же решил вас разбудить. Идите за мной. Ни слова более не говоря, я накинул халат и вместе с Платтсом двинулся по пустынной палубе. На море был полный штиль. Слева по курсу у самой кромки небес сердито полыхал багряный факел. Платтс сделал движение головой в его сторону: — Вулкан на острове Стромболи. К завтраку мы войдем в Мессинский пролив. По узенькому трапу мы взобрались в радиорубку. Помощник Платтса с наушниками на голове своим видом напоминал мне преступника на электрическом стуле. — Поймал? — спросил его Платтс, как только мы вошли. — Пробивается, — ответил помощник, — но какими-то странными импульсами. Каждый раз, как только я начинаю записывать, он возвращается к началу и передает: «Доктор Петри, доктор Петри…» Младший радист снова углубился в капризные голоса эфира, а я повернулся к его начальнику: — Можно ли определить, откуда подают сигнал? Платтс отрицательно покачал головой. — Это загадка, — сказал он, склонившись над картой. — Вот, посмотрите. Здесь, на полпути между нами и Марселем, находится почтовое судно, еще один пароход компании «Пиренеи — Восток», который мы встретили сегодня утром, где-то впереди нас — «Изида». Со всеми тремя я уже связывался. Никаких радиограмм они нам не посылали. — Тогда, может быть, она пришла из Мессины? — И не из Мессины, — отозвался из-за стола помощник, что-то стремительно записывая. Платтс нагнулся над его плечом и стал медленно читать. — Вот она! — возбужденно воскликнул он. — Наконец-то мы ее приняли. Я подошел и тоже склонился над столом, чтобы читать по мере того, как старший радист будет расшифровывать. Начиналась она так: «Доктор Петри, моя тень…» Дыхание мое перехватило, и я грубо вцепился Платтсу в плечо. Помощник начал опять лихорадочно крутить ручки аппарата. — Черт подери, — бормотал он, — опять потерял! — Эта радиограмма… — начал было я. Но тут карандаш снова забегал по бумаге: — «… моя тень ляжет тяжким проклятьем на всех вас…» Конец радиограммы. Помощник радиста поднялся и снял наушники. Некоторое время мы стояли в полном молчании, лишь обмениваясь многозначительными взглядами. Весь пароход спал, а вокруг тихо дышало Средиземное море. И где-то за его горизонтом, черт знает в какой дали от нашего парохода, кто-то пытался меня шантажировать, используя для этого самые новейшие изобретения науки и техники. — Неужели нельзя узнать, — задал я вопрос радистам, — откуда именно передавали радиограмму? Платтс отрицательно замотал головой. — Они не передали своего кода, — сказал он. — Бог знает, кто это такие. Да, странные дела, и странная телефонограмма. А нет ли у вас, доктор Петри, какого-либо предположения, откуда мы могли ее получить? Или хотя бы от кого? Я пристально взглянул ему в глаза. Некое предположение закопошилось у меня в голове, но высказать его вслух было выше моих сил. Потому что я собственными глазами видел, как пуля Карамани пробила его голову, видел, как течет кровь. Ну как после этого сказать: «Радиограмму послал доктор Фу Манчи». В этот момент мои мрачные раздумья получили новый импульс. Но такой, что думать стало особенно и некогда. Откуда-то снизу раздался приглушенный крик. Мы все трое как по команде заметно вздрогнули. Каждый невольно связал загадочную радиограмму и этот крик причинно-следственной связью. Радисты все еще находились в оцепенении, когда я уже выскочил из рубки и буквально слетел вниз по трапу на палубу. Это кричала смертельно напуганная Карамани. Конечно, рассуждая строго логически, никакой непосредственной связи между радиограммой и криком быть не могло, но интуиция подсказывала противоположное. Видимо, где-то в подсознании прочно засело, что там, где хоть как-то замешано имя Фу Манчи — живого или мертвого, — жди беды. Карамани занимала отдельную большую каюту на пассажирской палубе. Поэтому мне оставалось лишь дважды спуститься и один раз подняться по трапам с палубы на палубу, а также пробежать чуть ли не весь пароход из конца в конец до двери ее каюты. Но путь мой вышел еще короче, так как я встретил ее и Азиза (он жил в соседней каюте) у библиотеки. Глаза Карамани были огромными от страха, персиковый оттенок щек сменила мертвенная бледность. Побелели даже ее губы. Азиз в кое-как наброшенном на пижаму халате нежно обнимал ее за плечи, пытаясь успокоить. — Мумия, — прошептала моя бедная девочка дрожащим голосом. — Мумия, — только и хватило сил у нее повторить… Начали одна за другой открываться двери пассажирских кают, и на палубу высыпал народ, одетый наспех и самым причудливым образом. С самого дальнего конца палубы к нам спешила стюардесса, и помню, я еще подивился своей скорости. Это же надо: быть дальше всех и успеть раньше всех к месту происшествия. По счастью, каюта судового врача Стейси находилась неподалеку, и, когда он к нам присоединился, я предложил отвести Карамани к нему. — Пойдем, — сказал я ей как можно мягче, — он даст тебе успокоительное, и ты заснешь. Народ между тем волновался, посыпались вопросы. Пришлось объяснять, что моя пациентка страдает серьезным нервным расстройством, что у нее на этой почве развились припадки сомнамбулического характера… Словом, нести всякую псевдомедицинскую ересь. Попутно пришлось отклонить назойливые услуги стюардессы, и вот наконец мы в каюте доктора Стейси. Хозяин плотно прикрыл дверь. Он был моим старым однокашником еще по институту и, конечно же, благодаря мне знал многое из приключений брата и сестры. — Петри, — сказал он, отойдя от двери, — боюсь, что надвигается беда. — Ну что ж, по крайней мере благодаря твоему самообладанию мы не дали повода для сплетен на пароходе. Я взглянул на Карамани, которая, как только меня увидела, буквально не сводила с меня глаз. Парализующий страх еще не оставил ее. Губы были все так же бледны. В конце концов этот взгляд беспомощного ребенка заставил меня опасаться, как бы пережитое потрясение не ввергло ее в прежнее состояние амнезии. По-моему, Стейси разделял мои опасения, потому что он очень деликатно обратился к девушке, усаживаясь поближе к ней: — Кажется, вас что-то очень испугало. Расскажите нам… Говоря это, он ласково поглаживал ее волосы, и впервые Карамани отвела глаза от меня и, посмотрев на Стейси, внезапно залилась краской. Но тут же побледнела еще пуще прежнего. Обеими руками она схватила ладонь Стейси и опять устремила на меня свой молящий взор. — Прошу вас, поспешите скорее к мистеру Найланду Смиту, — просила она дрожащим голосом. — Предупредите его! Он должен остерегаться. Я вздрогнул и спросил: — Почему? Ради Бога, рассказывай, что произошло. Азиз, который сгорал от нетерпения не меньше моего, смотрел на нее с любовью, переходящей в обожание, и, стремительно повернувшись в мою сторону, согласно кивнул головой. — Что-то, — вымолвив это, Карамани сделала длинную паузу, дрожа всем телом, — что-то ужасное, подобное запеленатому покойнику из могилы, влезло в мою каюту через иллюминатор… — Через иллюминатор?! — эхом повторил за ней в величайшем изумлении Стейси. — Да-да, через иллюминатор. Это было очень длинное и тощее существо, запеленатое в желтое. Голова была полностью в бинтах, только для глаз, злых, горящих огнем ненависти, была оставлена щель… До талии, и ниже колен он был совершенно голый. — Не был ли он… — начал я вопрос, но она не дала мне закончить. — Да, он был смуглый… — отвечая на мой вопрос, Карамани кивнула, и ее великолепные волосы рассыпались по плечам, — …из одних костей и сухожилий, а пальцы его, когда он нагнулся над моей кроватью, делали вот так… И она показала. — Он из секты душителей! — не выдержал я. — Он… мумия обязательно меня бы задушила, потому что, склонившись над кроватью, начала быстро-быстро шарить по ней руками… При этих словах я невольно сжал зубы. — Однако я сидела в темноте. — В темноте? — удивленно переспросил Стейси. — Да, — отвечала Карамани, — света не было. Она повернулась ко мне, и бесподобный румянец впервые за весь вечер залил ее щеки. — Мне не спалось, и я сидела в кресле и думала. Все произошло за какие-то секунды. Пока мумия обшаривала мою постель, я отперла дверь и выскользнула в коридор. Кажется, она что-то крикнула мне вдогонку, но я уже не обращала на нее внимания. Ах, доктор Стейси, нельзя было терять ни секунды. И мистера Найланда Смита надо предупредить немедленно. На нашем пароходе — кто-то из ужасных слуг доктора Фу Манчи. ГЛАВА XXXII ТРАГЕДИЯ Облаченный в пижаму Найланд Смит облокотился на край туалетного столика и с трубкой в зубах следил отсутствующим взором за серо-голубыми клубами дыма, которые после каждой затяжки поднимались к потолку каюты. Я понимал, что он погрузился в глубокое раздумье, а поскольку он не выразил ни малейшего удивления, выслушав рассказ о покушении на Карамани, то можно было заключить, что сообщение не застало его врасплох. Должно быть, что-то подобное он ожидал или предчувствовал. Внезапно Смит вскочил и пристально посмотрел на меня. — Петри, — бросил он, — своим тактом вы во многом спасли ситуацию. Правда, вы ее тут же чуть было не испортили, предложив устроить повальный обыск и проверку всей команды. А этого делать ни в коем случае не надо. Наша тактика: мы ничего не знаем и думаем, что Карамани просто приснился дурной сон. — Но Смит… — начал было я. — Проверять бесполезно. Петри, — перебил он меня, — неужели вы полагаете, что я не подумал о том, что среди команды вполне может скрываться кто-нибудь из бандитов Фу Манчи? Так вот, уверяю вас: ни один из матросов даже близко не напоминает описанного Карамани душителя. Она говорит, что мы должны искать (если только отбросить идею оживления мумий) человека необычайного роста. А кроме того, просто невиданной в природе худобы. Так вот, на корабле нет ни одного матроса, который хоть отдаленно соответствовал бы такому описанию. Значит, этот самый предполагаемый слуга Фу Манчи либо где-то затаился здесь же, на пароходе, либо как-то очень хорошо сумел изменить свою внешность. Как всегда, Найланд Смит поражал своим умением сопоставлять и анализировать факты. Я же, мысленным взором окинув одного за другим всех наших пассажиров и моряков, вынужден был признать полную правоту своего друга. А Смит тем временем принялся вышагивать по узенькой ковровой дорожке от туалетного столика к двери каюты и обратно. Внезапно он опять заговорил: — Зная Фу Манчи и все его окружение — не надо забывать, что они не только окружали, но и самоотверженно служили ему, — мы имеем полное право предположить, что радиограмма представляет собой отнюдь не беспричинный мелодраматический акт. Ее отправитель преследовал конкретную цель. Попробуем-ка соединить некоторые звенья в цепочку. Вы занимаете каюту на верхней палубе и, следуя доброй привычке, привитой нам покойным доктором, спите с задраенными иллюминаторами. Карамани располагается на пассажирской палубе, рядом с ней — каюта ее брата, которая выходит на ту же сторону. Так как пароход уже вошел в Мессинский пролив и барометр показывает «ясно», стюарды перестали на ночь закрывать иллюминаторы. Мы знаем, что у Карамани он оказался открытым. Поэтому тот, кто задумал покушение на наш квартет, автоматически выбирает ее первой жертвой. Тем более что, кроме нас с тобой, она теперь считается одним из самых ненавистных противников шайки Фу Манчи. Я выразил кивком свое согласие. Способность Смита распутывать самые темные обстоятельства чисто логическим путем меня всегда глубоко поражала. А он продолжал: — Вы, конечно же, заметили, что каюта Карамани расположена как раз под вашей. Поэтому, если возникнет шум, вы у нее окажетесь значительно раньше, чем я, которому предстоит бежать с противоположного конца парохода. Вот это-то обстоятельство и объясняет, зачем понадобилось среди ночи вызывать вас радиограммой, которая передавалась так долго и с такими помехами (отдадим должное изобретательности этой шайки), зачем понадобилось вас будить и приглашать в радиорубку… В самом деле, зачем, если не для того, чтобы создать для убийцы наиболее благоприятные условия? Я внимал своему другу со все более возрастающим удивлением. На моих глазах загадочные и совершенно разрозненные события обретали причинно-следственную связь и становились последовательными эпизодами драматического сценария, написанного, вне всякого сомнения, каким-то криминальным гением. Рассматривая энергичное загорелое лицо своего друга, я вдруг понял, что без него никогда бы не мог составить хотя бы приблизительного представления об интеллектуальной мощи покойного доктора Фу Манчи. Найланд послужил мне своего рода масштабной линейкой. В моих глазах и тот и другой как бы оттеняли выдающиеся стороны друг друга, делали их заметными и объяснимыми для людей более скромного интеллектуального уровня, представителем коих является ваш покорный слуга. — Последний эпизод, — продолжал развивать свою идею Найланд, — я рассматриваю как посмертное покушение доктора, его завещание ненависти, которое может оказаться куда более разрушительным, чем все его прижизненные демарши против нас. Нет сомнения, кто-то из его людей находится на борту. Что ж, попытаемся, как это не раз уже было, хитрости противопоставить хитрость. Никаких заявлений капитану, никаких обысков и осмотров пассажиров и команды. Поскольку первая попытка потерпела неудачу, за ней, непременно, последует вторая. Теперь вы будете играть роль личного доктора Карамани. Вы будете рассказывать всякому встречному и поперечному, что у нее возобновились легкие припадки нервного расстройства, чреватые бессонницей и прочими мелкими неприятностями. Думаю, вы с этим справитесь. Я радостно закивал головой. — Насчет иллюминаторов я еще не спрашивал, но думаю, как только мы минуем Сицилию, иллюминаторы тут же закроют. Может, погода и раньше испортится. — Значит, вы считаете… — Я считаю, что пора изменить наши привычки. Второе подобное покушение следует ожидать нынешней же ночью. Кроме того, нужно быть готовыми ко всякого рода новым опасностям. — Молю Бога, — сказал я с жаром, — чтобы мы их благополучно миновали. Когда настало утро и я спустился к завтраку, то первой, кто насел на меня со всевозможными расспросами, оказалась, конечно же, пароходная сплетница миссис Прайер. Ее каюта тоже примыкала к апартаментам Карамани, крики которой разбудили и почтенную женщину среди ночи. Точно следуя разработанному плану, я объяснил сердобольной даме, что моей пациентке угрожает вторичный нервный срыв, что она плохо спит, так как ее мучают кошмары. Точно так же я отвечал двум-трем другим любопытствующим, пока, наконец, не пробился к заказанному для нас угловому столику. Железный кодекс поведения, исповедуемый всеми подданными метрополии, с первых же дней нашего плавания угрожал остракизмом Карамани и Азизу. Прежде всего им не могли простить азиатское происхождение, о котором говорила их необычайная красота. Тем не менее демонстративное поведение Смита, его авторитет инспектора британской полиции имел определенное влияние на провинциальных снобов, а прелесть Карамани довершила остальное. И в самом скором времени наше пароходное народонаселение не только не избегало, а, наоборот, старалось изо всех сил заполучить сестру и брата в свое общество. Этим утром самую последнюю сводку о состоянии здоровья моей интересной «больной» я вынужден был дать епископу из Дамаска, благожелательному пожилому джентльмену, предки которого явно были не очень щепетильны в вопросах чистоты расы. Епископ сидел за соседним столиком, непосредственно за моей спиной. И как только я принялся за свою овсянку, он придвинул свой стул и зашептал мне на ухо: — Миссис Прайер мне сказала, что нашу Шехерезаду что-то сильно побеспокоило сегодня ночью. Смотрите, как она бледна. Надеюсь, обошлось без серьезных последствий? Я тут же изобразил на лице отработанную за утро улыбку и резко повернулся. Моя взвинченность все же меня несколько подвела и, не рассчитав движения, я нечаянно толкнул епископа. Священник слегка вскрикнул от боли. Дело в том, что на родину он возвращался после тяжелого и мучительного лечения в Англии от брюшного тифа. Болезнь так основательно подорвала его здоровье, что передвигаться он мог, лишь опираясь на две крепкие трости. Так что представляю себе, сколько мучений причинила ему моя неловкость. Просто поразительно, что боль нисколько не отразилась в его глазах, которые по-прежнему лучились добротой через поблескивающие на носу стеклышки пенсне. — Бога ради, извините мою неосторожность… — начал я. Но епископ поднял свою изящную, холеную руку останавливающим жестом. Он не желал принимать никаких извинений по поводу такого пустяка и просил только дать ему самый подробный отчет о состоянии Карамани. Он проявлял при этом столько самого искреннего участия, что ему невозможно было отказать. Недаром, как я заметил, самые разные люди на борту относились к епископу с одинаковой симпатией. — Огромное спасибо за ваше участие, — отвечал я ему. — Будущей ночью я обещал Карамани, что она будет крепко спать. Таким образом, я поставил на карту свою профессиональную репутацию. Ничего другого не остается, как только выполнить обещание наилучшим образом. Словом, у нас была приятная компания, день миновал достаточно беззаботно. Смит его провел большей частью в обществе старшего офицера, осматривая вместе с ним всякие малопосещаемые закоулки парохода. Позднее я узнал, что он прошелся по каютам команды, был в носовом кубрике, машинном отделении, даже спускался в кочегарку. Причем проделал это так непринужденно, с таким искренним интересом к многосложному корабельному хозяйству, какой на его месте продемонстрировал бы любой сухопутный простак, отправившийся первый раз в жизни в плавание. Поэтому обыск, который он фактически провел на пароходе, не вызвал ни комментариев, ни пересудов. И все же к вечеру я почувствовал, что вместо тихого благостного состояния, в которое я с некоторых пор научился впадать перед обедом, я погружаюсь в привычное тоскливое беспокойство, обычно предвещавшим очередное столкновение с убийцами из команды Фу Манчи. Но это неприятное ощущение даже в малой степени не отражало того, что в эту ночь нам уготовила судьба. Даже теперь, спустя значительное время, мне трудно найти слова, чтобы описать то чувство невосполнимой утраты, которое я испытал тогда. Когда до обеда оставалось не более десяти минут и все спустились в каюты, чтобы переодеться, с верхней палубы донесся слабый крик. Тотчас же к нему присоединились остальные голоса, а затем я услышал, как палубный матрос прокричал за дверью моей каюты: — Человек за бортом! Человек за бортом! «Вот оно, началось!» — вспомнил я свои предчувствия. В чем был, полуодетый, выскочил я на палубу, пролез под шлюпкой напротив моей двери и, перегнувшись через поручни, стал вглядываться в сторону кормы. Некоторое время я ничего не мог обнаружить. Слышал только, как зазвенел на капитанском мостике телеграф, как прекратилось движение винтов, затем новый звон, и винты опять пришли в движение, но уже в обратном направлении. Пароход задрожал и медленно пошел назад. Сосредоточив все свое внимание на нашей кильватерной дорожке, я смутно воспринимал нарастающую вокруг меня суету, четкие действия шлюпочной команды, выполнявшей приказания третьего помощника. И вдруг я увидел то, что потом преследовало меня все последующие дни и ночи. В волнах я увидел рукава белого жакета и плавающую рядом фетровую шляпу. Вскоре рукав мелькнул каким-то прощальным взмахом и исчез в глубине. На поверхности оставалась только шляпа. Складывалось такое впечатление, что она не тонула специально, чтобы не оставить никаких сомнений в первый же миг, потому что если жакет мог принадлежать еще кому-то, то у этой невообразимой шляпы мог быть только один владелец — Найланд Смит! Еще не успев толком осознать всю огромность своей потери, я почувствовал, как холод одиночества сдавил сердце. Самым естественным в этот момент было самому броситься в море и попытаться спасти товарища. Но до того места, где он ушел под воду, оставалось не менее полумили, и туда уже полным ходом шла наша шлюпка под командой третьего помощника. Как странно, подумалось мне тогда. Мы с Найландом были друзьями уже многие годы, а я так и не удосужился узнать, как он плавает. И плавает ли вообще. Но даже если он почти не умел плавать, все равно не мог так быстро утонуть в совершенно спокойном море. А если получилось так, значит с парохода его сбросили уже мертвым. С палубы было видно, что все усилия шлюпочной команды были вознаграждены только тем, что она подобрала шляпу утонувшего. ГЛАВА XXXIII МУМИЯ Конечно, ни о каком обеде в этот вечер не могло быть и речи. Карамани сидела напротив меня, глаза ее были полны слез, она судорожно сжимала мои руки и молчала. Потом она ушла к себе, и с тех пор не появлялась. А я продолжал сидеть на койке, вперив невидящий взгляд в окружающее пространство. И только странное ощущение, что я теперь на другом корабле, в другом море и под другим небом, меня не покидало. Несколько раз заглядывал мой милый сосед епископ, но тоже не говорил ни слова, прекрасно понимая, что для моей потери не годятся никакие утешения. Когда наконец ко мне вернулась способность думать, я осознал, что стою перед решением достаточно серьезной проблемы. Надо ли сообщать о своих наблюдениях и выводах капитану? Или, никому ничего не говоря, продолжать действовать по плану моего покойного друга и попытаться в одиночку задержать человека Фу Манчи? В том, что гибель Смита не была случайностью, я не сомневался ни секунды, и то, что она имеет самое прямое отношение к покушению на Карамани, тоже было очевидно. Наконец, после долгих и мучительных раздумий, что же все-таки предпринять, я решил посоветоваться с доктором Стейси. Пришлось выйти на палубу. Попадавшиеся мне по дороге пассажиры молчаливо провожали меня сочувственными взглядами, однако общение со Стейси меня не только удивило, но и рассердило. — Готов биться об заклад всем, что имею, хотя имею не так уж и много, — энергично возражал он, — что гибель Найланда Смита вовсе не дело рук вашего невидимого врага. Сделав такое странное заявление, он наотрез отказался представить мне факты, на которых оно основано, и лишь посоветовал следить и ждать. И ни в коем случае ни о чем не сообщать капитану. Даже теперь, вспоминая свое тогдашнее состояние, я начинаю ощущать подобный упадок сил. Я не мог видеть никого из пассажиров, избегал даже Карамани и Азиза. Я уединился в своей каюте и бесцельно созерцал наступающие сумерки. Один раз в дверь постучал стюард с вопросом, не нужно ли чего-нибудь. Я резко ответил, что нет, не нужно. Так я провел вечер и большую часть ночи. Я слышал голоса пассажиров, которые прогуливались перед сном мимо двери моей каюты и на все лады обсуждали трагическую гибель Найланда Смита. Но с наступлением ночи палуба опустела, а я продолжал сидеть в полном молчании, упиваясь своим горем. И это было гораздо лучше, чем если бы рядом находился посторонний с готовыми словами утешения. Поскольку склянки я слышал, но который час они отбивают, не считал, то и по сей день не могу с точностью сказать, когда же именно это произошло. Но, кажется, я уже начал сидя засыпать. Как бы там ни было, я еле мог поверить, что не сплю, когда некто, должно быть, еще раньше притаившийся за стеной моей каюты, поднялся и заглянул в иллюминатор, который я не потрудился закрыть. Должно быть, он был очень большого роста. Несмотря на то, что в темноте нельзя было разглядеть его лица, контуры его фигуры на фоне белого борта шлюпки были мне совершенно незнакомы. Кажется, он имел маленькую, каким-то странным образом забинтованную голову, тощую шею и квадратные плечи, изобличающие страшную худобу. Короче, темный силуэт в иллюминаторе мне ужасно напоминал мумию, как ее описала Карамани. Какое-то время я бессмысленно пялил глаза на это видение. Потом, стряхнув с себя апатию, вскочил и бросился к двери. В тот же момент голова в иллюминаторе пропала, и, выскочив на палубу, я обнаружил, что там никого нет. Почему-то я сразу понял, что бесполезно спрашивать о чем-либо офицера на мостике. Он не мог видеть мою каюту со своего поста. Некоторое время я стоял на пороге, равнодушно размышляя о том, был ли то действительно наш скрывающийся враг, или это просто расстроенное воображение сыграло со мной злую шутку. Позднее эти сомнения самым великолепным образом разрешились, но в ту ночь, когда я наконец забылся в беспокойном сне, я так и не мог сказать себе ничего определенного. На следующий день я проснулся в каком-то совершенно неописуемом состоянии. Родилось предчувствие, что, как обычно, я столкнусь с Найландом Смитом по дороге в ванную и он обязательно будет дымить своей вересковой трубкой. Я почувствовал, что мне просто необходимо дойти до его каюты и убедиться, что его на самом деле нет в живых. Оказывается, я все еще не осознал до конца постигшую меня катастрофу и продолжал жить частично как бы во сне. И действительно, память почти не сохранила событий ни того, ни последующих дней, пока мы не оказались вблизи Порт-Саида. Впрочем, были две вещи, которые тогда поразили мое притупленное восприятие. Первая — это странное поведение доктора Стейси, который начал старательно меня избегать. И вторая — одно любопытное обстоятельство, упомянутое вторым помощником капитана во время нашей случайной беседы на верхней палубе. — Не могу понять, доктор Петри, — сказал он, — я вчера нес ночную вахту, и то ли задремал, то ли на самом деле, но, по-моему, кто-то перемахнул через борт корабля за задним мостиком, быстро пересек палубу и исчез. Я уставился на него совершенно бессмысленно. — Вы хотите сказать, что на пароход пожаловал какой-то пришелец из морских глубин? — Ну, это маловероятно. А вот с нижней палубы… — Это был… человек? — Скорее он был похож на человека. Он появился и исчез с быстротой молнии, и я успел только разглядеть, что он необычайно высокого роста. Больше он не появлялся, пока не пробило четыре склянки и меня не сменили. Я это даже в рапорт не включил из боязни, что поднимут смех… Согласитесь, самые сонные часы суток на самом спокойном участке моря, где даже ребенок справится с управлением… Я с большим трудом удержался, чтобы не рассказать ему о своих «сновидениях». Услышав об этом, он наверняка изменил бы свое мнение о ночной «галлюцинации». Не могло же, черт побери, одно и то же почти одновременно присниться обоим. Явно какой-то злоумышленник ночами шныряет по палубам, а днем где-то отсиживается. Но я был весь во власти какой-то летаргии печали, и даже сам не знаю, почему не стал этого делать. По расписанию, мы должны были прибыть в Порт-Саид к восьми вечера. Однако из-за попытки спасти Смита опоздали часа на четыре, и значит, пассажиры должны были сойти на берег не раньше следующего утра. Весь день Карамани провела на палубе, всматриваясь в горизонт. Там вот-вот должна была появиться ее родная земля. Она клялась, что не уйдет с палубы, пока мы не станем на рейде, но тут как раз пришло сообщение о нашем опоздании. Услышав о нем, даже самые нетерпеливые решили спуститься к себе в каюты и предпочесть несколько часов здорового сна первому впечатлению от земли фараонов и волшебному зрелищу ночного Порт-Саида. Что же до меня, то признаюсь в утрате всех своих интересов и надежд, с которыми я собирался в Египет. Часто моя холодность вызывала слезы у Карамани, но я ничего не мог с собой поделать. Даже ее очарование не могло облегчить мне тяжесть утраты старого друга. Когда на горизонте появились огни египетского берега, группа самых стойких пассажиров начала понемногу рассасываться. Я уже давно убедил Карамани идти спать, а теперь и сам с тоскою в сердце добрел до своей каюты, машинально разделся и выключил свет. Как ни покажется странным, но с ночи гибели Смита я оставил все предосторожности. У меня даже не возникло желания найти его убийц. Неизвестно почему, но я принял как данность, что покушений больше не будет — ни на меня, ни на Карамани, ни на Азиза. Тем более что как только мы прошли Мессинский пролив, нам опять задраили иллюминаторы и снова открыли их только сейчас, на подходе к Порт-Саиду. Не знаю, существует ли на всех прочих пассажирских судах такое правило, но на нашем пароходе так делали, и это, пожалуй, единственное тревожное обстоятельство поглотило все мое внимание. Ночь выдалась удушающе жаркой, и, с радостью увидев свой иллюминатор открытым, я сразу же подумал о том, что, значит, и в каютах подо мной они распахнуты. Тут я почувствовал слабое ощущение приближающейся опасности, которое заставило меня сесть на постели. Сумрак скрадывал углы каюты. Я уже собирался встать и одеться, но тут случилось нечто, заставившее меня круто изменить свои планы. Да, надо еще сказать, что пароход к этому времени был объят сном, и вокруг царила тишина, так как мы находились еще слишком далеко от порта с его несмолкаемой ночной суетой. Так вот, только я собрался встать с койки, как в открытом иллюминаторе появился уже знакомый гротескный силуэт. Уж не знаю почему, но как только он возник, я тут же откинулся навзничь и притворился спящим, для пущего правдоподобия тяжело и громко задышав. Впрочем, ночь была такая лунная, что в иллюминатор вполне можно было разглядеть даже лежащего в глубине каюты. Я тоже следил за ним через полуприкрытые веки, не забывая дышать, как компрессор. Так прошло с полминуты. Наконец мой ночной посетитель повернулся и бесшумной кошачьей походкой удалился. Увидев это, я тут же соскользнул с койки на пол, пересек каюту и подскочил к иллюминатору. Осторожно выглянув, я тут же себя поздравил, что наконец-то увидел этого человека-мумию во всей красе. Он сидел, скрючившись под носовой частью шлюпки, и прикреплял к поручням некое приспособление, которого мне раньше видеть не приходилось. Это была лестница из тонких шелковых веревок и бамбуковых перекладин, заканчивающаяся двумя металлическими крюками, благодаря которым ее можно было прикрепить к чему угодно. Карамани совершенно правильно описала какую-то нечеловеческую худобу этого типа. Бедра его были закрыты куском льняной материи, голова замотана чем-то вроде тюрбана, оставляя только щель для глаз. Обнаженные руки, ноги и торс имели грязновато-желтый цвет. Внимательно рассмотрев это существо, я почувствовал легкий приступ тошноты. Теперь трудно сказать почему, но мой пистолет все еще находился в чемодане, и извлечь его быстро в темноте, да еще и без шума, решительно не представлялось возможным. Не сводя глаз с этого желтокожего урода, я лихорадочно перебирал варианты своих предполагаемых действий. А он тем временем перекинул лестницу через борт, поднырнул под шлюпку и перемахнул с ловкостью обезьяны через поручни. Стремительно оглянувшись по сторонам, он начал спускаться. Только тут я наконец сообразил, что он намерен предпринять. Совершенно невольно издав какой-то полузадушенный крик, я бросился к двери и вылетел на палубу. Я мчался по ней с пустыми руками, все еще не представляя, что буду делать. Одно мне было совершенно ясно: если не вмешается Господь, Карамани погибла, потому что я безнадежно опаздываю… Голова человека-мумии была уже на уровне палубы, когда он заметил меня и на какой-то миг замер. И в этот самый момент кто-то из шлюпки выстрелил в него из пистолета. Странно всхлипнув, забинтованный упал. Но тут же вскочил и, вцепившись в поручни, с огромными усилиями протащился шагов двадцать к корме и там вскарабкался на палубу. Раздался второй выстрел, а за ним голос, услышав который я понял, что схожу с ума: — Хватайте же его, Петри! Но я стоял как вкопанный и лишь механически регистрировал в сознании, как откидывается на шлюпке брезент и из-под него некто в трусах и в майке со всех ног пускается вдогонку за человеком-мумией, который уже успел завернуть за угол курительной комнаты. До меня только донеслось: — Каюта епископа! Никого туда не пускайте! Обеими руками я схватился за голову. Она пылала. Теперь мне стало ясно, что испытывает человек, сошедший с ума. Потому что по палубе в трусах и с пистолетом в руке на моих глазах пробежал сам Найланд Смит. Призрак преследовал призрака. И вот я в комнате почтенного епископа, а рядом — Найланд Смит, весь взмокший от погони. Вместе мы роемся в каком-то странном хламе, разбросанном по комнате вперемешку с одеянием высокого духовного лица. — Пневматические прокладки! — отрывисто комментировал Смит. — Этот человек был ходячей надувной подушкой! Потом он осторожно потрогал какие-то резиновые приспособления: — Это чтобы сделать полными щеки, — сказал он, роняя их брезгливо. — Вы знаете, Петри, что его выдало? Руки. Он намеренно носил очень длинные рукава, но все равно не мог скрыть свои костлявые кисти. Но выследить его, не будучи обнаруженным, было просто невозможно. Вот тогда-то я и придумал этот трюк с «куклой» за бортом. По моим расчетам, она должна была продержаться не более десяти минут на поверхности, а проторчала пятнадцать. Я был на грани отчаяния. — Смит, — голос мой дрожал, — как вы могли подвергнуть меня… Он положил свои руки мне на плечи: — Старина, умоляю, поверьте мне. Здесь не было другого варианта. Кроме того, из этой шлюпки я мог прекрасно видеть, что творится у него в каюте. Но, однажды туда забравшись, я уже не мог из нее выбраться, кроме как глубокой ночью и с величайшими предосторожностями. Но однажды меня все-таки заметил второй помощник, и я уже подумал — все, кончена игра!.. Но он почему-то решил не поднимать тревогу. — Но ведь можно было мне сказать… — Невозможно! Признаюсь, у меня было большое искушение сделать это в первую же ночь. Ведь я мог видеть все, что происходит не только в его, но и в вашей комнате. Он по-мальчишески весело хлопнул меня по спине. — Дорогой старина Петри! Я не устаю Бога благодарить, что он послал мне такого друга! Но вы же знаете, что из вас такой же актер, как из меня кормилица. Ежели бы вы начали изображать скорбь по утраченному другу, вам бы здесь, на пароходе, не поверила ни одна крыса. Единственное, что могло спасти наше дохлое предприятие, это моя изобретательность и ваша самая искренняя скорбь. Понимаете?! Искренняя! Должно быть, лицо мое выражало такую сложную гамму чувств от гнева, грусти до полного счастья, что Смит, не переводя дыхания, продолжал объяснять, не давая мне слова вставить. — Вот почему я выбрал своим доверенным лицом Стейси. Он мрачноват, сдержан, а главное, держится от пароходной публики на некотором расстоянии. А знаете, Петри, черт бы вас побрал! — я ведь раскусил нашего «епископа» в первую же ночь. Когда его тщательно разработанный трюк с радиограммой провалился и когда иллюминаторы начали задраивать. Помните, как он, скинув монашеское одеяние, заглядывал к вам в каюту, а вы изо всех сил притворялись спящим?! Но я тогда дал ему возможность уйти только потому, что хотел взять его с поличным. — Интересно, откуда он… — Откуда он взялся и кто такой? Скорее всего — еще одно творение покойного доктора, предназначенное специально для такого рода выездных операций. Человек, без сомнения, культурный. Возможно, в роду у него были бирманские сектанты-душители. А может, и самые прозаические разбойники. По-моему, я ранил его в плечо. Но все равно он бежал быстрее зайца. Мы обыскали весь пароход, но без малейшего результата. Возможно, он прыгнул за борт, чтобы попытаться достичь берега вплавь… Мы вышли на палубу, чтобы полюбоваться волшебным зрелищем — ночным Порт-Саидом. Пароход едва двигался по спокойной, как зеркало, воде. Смит взял меня за руку, и мы пошли на бак. Над нами во всем своем волшебном сиянии простирался небесный шатер. Под ним шумел, бурлил, звенел чистоганом расчетливый Ближний Восток. — Как бы мне хотелось узнать, — прошептал Смит, — кто же на самом деле скрывался под личиной епископа из Дамаска. Внезапно он замер, схватив меня за руку. В этот момент пароход бросил большой якорь, и сквозь звон цепи мы услышали несколько душераздирающих воплей. Якорь ушел на дно, и крики смолкли. Смит обернулся, и меня поразило горестное выражение его лица, освещенного светом дуговой лампы. — Все, Петри, — пробормотал он. — Теперь мы никогда не узнаем, кто же это был на самом деле. Судя по всему, его разорвало в клочья. Нашел, идиот, куда спрятаться! В якорную камеру, прости ему, Боже! Маленькая ручка стиснула мои пальцы. Я обернулся. Рядом стояла Карамани. Я обнял ее за плечи, прижал к себе. И — ругайте меня, стыдите — но все и вся, весь мир вокруг был в ту же секунду мной забыт ради этой девочки. Все это время Найланд Смит не отрываясь следил за нами с самым серьезным видом, нисколько не обращая внимание на поднявшиеся вокруг грохот и суету. Потом он улыбнулся своей редкой улыбкой и сказал: — Ну что ж, Петри, наверное, вы правы! С этими словами он повернулся и пошел к себе на корму.