История звучала правдоподобно. Однако Сано понимал: губернатор рассказал ее не из добрых побуждений, а чтобы помучить его. Ведь Сано не попасть на Дэсиму, чтобы проверить версию. Но злость на Нагаи бледнела по сравнению с тем чувством, которое Сано испытал к доктору Хюйгенсу. Если Хюйгенс лгал о своих отношениях со Спаеном, то в чем еще он водил Сано за нос? Что, если Хюйгенс, прикинувшись, будто помогает обследовать труп Спаена, сфальсифицировал результаты вскрытия? Сано с горечью подумал, не мошенничество ли их дружба, нацеленное на то, чтобы отвлечь его подозрения.

— А теперь прошу меня простить, — сказал губернатор Нагаи, — мне нужно оборонять город.

Он собрал своих помощников в каюте на военный совет. Исино исчез; Сано остался один со своими страхами и сомнениями. Может, и впрямь он подвергся риску быть обвиненным в измене и развалил следствие, опрометчиво пойдя на сотрудничество с убийцей, которого искал?

Доктор Николас Хюйгенс сидел в общей комнате голландских торговцев на Дэсиме вместе с заместителем директора де Графом и тремя другими коллегами. Они находились там уже шесть часов, с того самого момента, когда корабль Ост-Индской компании вошел в залив. Остатки их ленча были разбросаны по столу; воздух провонял табачным дымом, сгоревшим лампадным маслом и испражнениями в ведре, стоявшем в углу. Разместившиеся снаружи стражники не выпускали их на улицу. Глядя, как де Граф вскочил и начал мерить комнату шагами, Хюйгенс ощутил дурноту от страха; от пота его одежда стала влажной.

— Для чего им держать нас под замком? — должно быть, уже в сотый раз плаксиво спросил торговый секретарь. — Когда нам скажут, что, в конце концов, происходит? Что это был за грохот? Что будет с нами?

Де Граф хмыкнул:

— Как я уже говорил, можно предположить, что наш корабль вошел без разрешения в залив и стал стрелять по японцам. Также нельзя исключить, что мы военнопленные.

Во времена, когда Хюйгенс не мог преодолеть тоску по дому с помощью биологических исследований, он искал утешение в прошлом. Теперь, чтобы избавиться от страха по поводу того, что может случиться, доктор вспоминал свою лабораторию в Лейденском университете, величайшем в мире храме науки, собравшем профессоров и студентов со всей Европы. Перед его взором вставали стены, увешанные книжными полками, анатомические модели и заспиртованные существа; стеклянная посуда, лампы, микроскопы и другие научные приборы; животные в клетках; его записи по исследованию патологий и лечению болезней. В лаборатории всегда было полно людей — репутация Хюйгенса привлекала ученых, приезжавших к нему для консультаций, и студентов, жаждущих получить у него знания.

Далее воображение Хюйгенса восстановило огромный, гулкий анатомический театр, ярусы которого забиты докторами, студентами и просто любопытными. Он вспомнил, как читал лекцию по физиологии, демонстрируя вскрытый труп, лежавший на столе рядом с ним, отвечал на вопросы, в которых звучали немецкий, английский, шведский и венгерский акценты.

Напоследок он оставил образ своего каменного дома с террасой у тенистого канала. Ясными вечерами Хюйгенс с женой Юдит сидели на скамеечке у дверей. Возле них играл восьмилетний Петер. С крошечными глазами на простодушном лице, он двигался, как только начинающий ходить ребенок; он не умел членораздельно говорить, самостоятельно одеваться или есть. Хюйгенс при всем своем медицинском опыте не мог найти ни объяснений, ни способа лечения этой болезни и очень тревожился о будущем Петера. Но ангельская душа Петера доставляла родителям радость, компенсирующую их печаль...

Сегодня счастливые воспоминания казались туманными и далекими. Словно слишком часто принимаемое лекарство, они перестали ослаблять боль. И теперь мысли Хюйгенса унесли его еще дальше, во времена юности, которые он запрятал на самом дне души.

Хюйгенс был сыном богатого амстердамского торговца, не пожалевшего целого состояния, чтобы отправить его в Лейденский университет. Но семнадцатилетнего юношу совершенно не интересовала учеба. Он веселился в тавернах в компании буйных приятелей. Они соблазняли девиц, хулиганили на улицах. Посещая занятия, Хюйгенс изводил преподавателей. Университет пригрозил ему исключением; отец разгневался. Но Хюйгенс продолжал разгульную жизнь, пока дело не дошло до происшествия, которое привязало его к Яну Спаену.

Это произошло во время kermis — традиционного голландского праздника. Под разноцветными тентами уличные торговцы продавали еду и разные безделицы, выступали акробаты и клоуны, гадали цыганки. Показывали диковинки — двухголовых свиней и людей без рук и ног; бродячие актеры разыгрывали спектакли. Гуляки вели на базар украшенного цветами быка, где того должны были забить, приготовить и подать в виде жаркого на пирушке под открытым небом. Вовсю старались музыканты; мужчины, женщины и дети танцевали. Все таверны были забиты подвыпившими людьми.

В толпе толкались и Хюйгенс с приятелями, пьяные и задиристые. В поисках соперничавшей с ними студенческой ватаги они таскали в карманах муку и склянки с расплавленной ваксой, чтобы по традиции kermis размазать их по лицам обидчиков.

— Выходи, Франц Тульп, трус! — взывал Хюйгенс к вожаку соперников.

Его приятели заулюлюкали.

— Нам нужно еще выпить!

Они завалились в какую-то таверну. А там, среди завсегдатаев, сидел Франц Тульп, здоровенный белокурый детина с презрительной усмешкой на губах. Вокруг него сгрудились друзья.

— Зададим им! — крикнул Хюйгенс приятелям.

Они навалились на соперников, разбрасывая муку и ваксу. Противники плескали из кружек эль. Потом как-то внезапно шутка превратилась в серьезную потасовку. Взлетали кулаки, свистели дубинки. Смех сменился криками боли. Хюйгенс, обезумевший от ярости, нагнал Тульпа на улице и прижал его одного в углу в переулке. Пьяная жажда крови лишила его способности соображать. Он выхватил короткую керамическую трубу, которую всегда носил в кармане...

Внезапно дверь общей комнаты на Дэсиме распахнулась. Хюйгенс вернулся в реальную жизнь. Командир второй смены с ястребиным лицом ворвался в комнату и, тяжело дыша, стал возбужденно давать указания стражникам. К ужасу Хюйгенса, смысл указаний был таков: нужна помощь доктора. Может, следователь Сано узнал о его ссоре со Спаеном и вернулся, чтобы снова допросить его по поводу убийства?