— Задача у тебя самая примитивная: зашнуровать корсет, потом затянуть посильнее. А уж затем сказать, какой парик мне лучше надеть — светлый или темный. Только и всего. Проще не придумаешь.

Гарри облизнул пересохшие губы, хотя и безуспешно, ибо язык был не менее сухим, и с трудом выдавил:

— Ничего себе примитивная. Да тут не меньше тридцати петелек с каждой стороны.

— Так и есть. Поэтому не мешкай и приступай. Там шесть платьев, и все с корсетами.

Он взял шнурок и попытался вдеть в первую петлю, но случайно коснулся спины Лесли и от волнения тут же его выронил. Смущенно засмеялся и пробормотал:

— И зачем только такие делают? Несомненно, это изобретение — плод женского коварства. Чтобы поиздеваться над женихом, которому придется все это расшнуровывать.

Лесли хихикнула в ответ.

— Интересная версия. Мне она и в голову не приходила. Впрочем, это естественно: женщины ведь менее романтичные создания, чем мужчины. Но, кроме шуток, корсет — самый простой способ заставить платье хорошо сидеть на любой фигуре.

Когда Гарри после десятиминутных усилий удалось справиться с этим многотрудным — по многим причинам — заданием, он облегченно вздохнул и едва не схватился за бок, но сдержался. Из предложенных его вниманию париков он лично выбрал бы темный, с волосами до плеч, поскольку светлый, с длинными, вызывал слишком яркие воспоминания об их первой встрече и Грязном Тедди, но не решился сказать ей прямо, чтобы не обидеть.

— Ну, не знаю. Опять-таки я же не профессионал. Как можно быть уверенным, что лучше выйдет на снимках? Давай сделаем в обоих, потом выберем…

Они разошлись по спальням в начале третьего, но Гарри удалось заснуть лишь к утру. В таком возбужденном состоянии он не был еще ни разу, ни после того как Дженни его бросила, несмотря на долгое воздержание, достойное монаха-отшельника, ни даже с ней…

А Лесли… что ж, Лесли улеглась в постель со счастливой улыбкой на губах. Ибо она прекрасно поняла, что ожиданию ее придет конец если и не завтра, то в самом ближайшем будущем…

Шли дни, для обоих до отказа заполненные делами, что, однако, не мешало им постоянно думать друг о друге.

Лесли так замечательно оформила витрину, что приток покупателей заметно увеличился. Рейчел все больше и больше полагалась на нее и, безгранично доверяя, старалась использовать немногочисленные дни, которые Лесли еще собиралась провести в салоне, чтобы уделить максимальное внимание своему пошатнувшемуся здоровью. Ее отсутствие давало молодым людям возможность иногда и среди дня найти время для осуществления своих планов.

Гарри напечатал первые снимки и как-то вечером показал их Лесли, которая пришла в полный восторг.

— Да у тебя настоящий талант! Не понимаю, почему ты не занимаешься профессиональной фотографией? — восхищенно заявила она.

Он пожал плечами.

— Никогда не думал об этом всерьез. А уж теперь особенно.

— Почему «теперь особенно»? — удивилась Лесли. — У меня сложилось впечатление, что, за что бы ни брался, у тебя все получается отлично.

Для такой похвалы у нее было немало оснований. Они вели этот разговор, сидя за столом и заканчивая очередную приготовленную им трапезу — простую, но удивительно вкусную.

— Думаю, потому, что благодаря тебе у меня появилось не только время, но и желание как-то переосмыслить жизнь, свое место в ней, — серьезно ответил Гарри. — И я понял, что не хочу больше работать на чужого дядю, унижаясь и получая жалкие крохи взамен.

— О!

В ее коротеньком возгласе прозвучало нечто такое, что заставило Гарри оторвать взгляд от скатерти и посмотреть ей в глаза.

В их глубине, в самой-самой синеве мелькали искорки такого чувства, что он заставил себя отвернуться. Потому что еще мгновение — и он бы схватил ее на руки, и отнес в спальню, и не выпустил оттуда до утра.

Да-да, именно так. Ведь благодаря ей и только ей свершилось чудо: жестокие, насмешливые, уничижительные слова Дженни растаяли, как остатки прошлогоднего снега под апрельским солнцем, словно их никогда и не было. Пропало и владевшее им так долго безразличие. Гарри возродился к жизни, как феникс из пепла. Он ощущал себя мужчиной — настоящим, полноценным, способным желать женщину и дарить ей счастье обладания.

Но врожденная порядочность сдерживала его. Сдерживала, потому что то, о чем он говорил Пату, было правдой. Одной только сексуальной близости ему было мало. Гарри хотел большего, много большего. Огромной и вечной любви, такой, которой хватит на всю жизнь.

И он знал, что ему повезло, фантастически повезло. Ибо это чувство, которое посещает далеко не каждого, пришло к нему. Он любил Лесли, любил безумно, восторженно, страстно, до боли, до самозабвения. Поэтому хотел предложить ей не только свое тело, которое рвалось к ней, не давая спать ночами, но и свое сердце, и свою руку, и каждый свой вздох, каждый оставшийся день, до самой смерти.

Но пока, увы, для этого не было никаких возможностей. Пока что она, его «голубоглазая богиня», как он мысленно называл Лесли последние дни, владычица всех его помыслов, обеспечивала их обоих и кровом, и хлебом насущным, и даже работой…