Шрифт:
«Колосок» все время идет по этому движущемуся мосту. Поется песня:
Пошел колос на ниву, На белую пшеницу, Уродися на лето Рожь с овсом со дикушей (?) со пшеницею.Дойдя до поля, девочка-«колосок» срывает горсть колосьев и несет в церковь, где и бросает их [49] .
Быть может, именно эти девочки-«колоски», сами находящиеся в периоде созревания и в силу этого выбранные для исполнения главной роли в обряде оберегания созревающих хлебов, и отразились в позднетрипольской пластике. Нам известны фигурки с изображением колоса на животе, что усиливает аргументацию в пользу такого толкования [50] . Трипольская девочка, погребенная в Выхватинском могильнике, в могилу которой были положены три глиняные фигурки юных девочек, быть может, была исполнительницей обряда «колосок»?
49 Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян. СПб., 1913, с. 359.
50 Мовша Т. Г. Об антропоморфной пластике…, с. 33.
Этнографическая запись свидетельствует, что девочку-«колосок» нарядно одевали; на юных фигурках позднего триполья (в том числе и на скульптурах девочки из Выхватинец) нередко встречаем изображения разнообразных украшений: ожерелий, поясов, набедренных повязок со свисающей бахромой.
Разгадывая семантику древней пластики, исследователи нередко ставят перед собой несколько наивный вопрос: «какое божество изображено здесь?». И различно отвечают на него: «Богиня Земли», «Великая Матерь», «Мать всего сущего» и т. п. Едва ли рассмотренные женские изображения уполномочивают на подобную определенность.
Массивные матроны почти все безголовы или вместо головы у них какой-то штырь. Это не соответствует представлениям о великом божестве. Сабатиновское «святилище хлеба» дает нам целую толпу «великих матерей», а у каждого жерновка находилась отдельная «Мать всего сущего»… Множественность фигурок говорит против представлений о четкой персонификации. Скорее всего, в фигурках, изготовлявшихся для обряда, отражалась общая идея плодородия, символически выраженная в женском облике. Это ещё не богиня – Прародительница Мира, не Мать-Природа, а просто женское естество, олицетворяющее рождающую силу земли (если речь идет о ранних матронах) или ярую силу ярового растения, превращающую росток в колос (если речь идет о юных девах).
В своей статье 1965 г. я всех их назвал общим именем «рожаницы». т. е. духи плодородия, рождения новой жизни. Не отрекаясь полностью от этого определения, я считаю необходимым вернуться к этому вопросу после рассмотрения трипольской живописи, дающей не ритуально-бытовой, а космогонический уровень представлений.
Как и в более ранней индоевропейской ритуальной пластике Балкано-Дунайского региона, в трипольском искусстве уделено большое внимание воде как источнику жизни. Для европейского земледелия, не знавшего искусственного орошения полей, единственной формой увлажнения почвы были атмосферные осадки – роса и дождь [51] .
51 Росой называли не только капли, остающиеся на растениях утром, но и туман, рождающий их: «Пока солнце взойдет – роса очи выест». «Росный ладан» – это та смола, которая создает в церкви голубой туман.
От самого земледельца зависели: отбор семенного зерна, хорошая вспашка поля, своевременный сев. На этом кончались те хозяйственные заботы, в которых пахарь мог проявить себя и где успех зависел от его усилий. Далее начиналась трёхмесячная пора тревожных ожиданий: взойдут ли семена, не потопчут ли серны и косули молодые всходы, не выжжет ли солнце хлеба, хорошо ли они заколосятся, будут ли в нужные сроки дожди (а таких сроков минимум четыре), не выбьют ли в конце сезона ливни и грозы созревающий, почти готовый урожай?
Три месяца бессильного ожидания будущей судьбы с постоянным обращением к небу.
Тысяча лет возделывания земли – это тысяча сезонов ожидания и обращения к небу, мыслей о жизненно важной небесной воде – дожде [52] . Из этой ежегодно повторяющейся напряженной ситуации родились в конце концов две новые и прочно укоренившиеся в мировоззрении земледельцев идеи: идея существования на небе каких-то неизмеримых запасов воды, находящихся в распоряжении некоей могущественной силы, и идея магических манипуляций человека с земной водой, которая по принципу симильной магии может притянуть к земле воду небесную, т.е. как-то воздействовать на невидимую таинственную небесную силу.
52 Не стоит ли слово «дождь» в связи с понятием «дожидаться»?
Обе эти идеи очень ярко выражены в русской средневековой литературе.
Порицая язычников, молящихся у водных источников и колодцев, один из авторов поясняет, что славянин-язычник приносит жертвы студенцу-роднику – «дождя искы от него», т. е. ожидая, что источник в благодарность за жертвоприношение пошлет дождь на поля.
Дpyгой автоp этy магическyю ситyацию излагает не с позиций человека, выпpашивающего y небесной силы небеснyю водy, а с позиций этой самой небесной силы, обидевшейся на людей за то, что её пеpестали почтительно пpосить:
«Земли же съгpешивъши котоpой любо казнить бог съмеpтию ли, ли гладъмъ… ли ведpъмъ, ли гyсеницею… Удьpжах [говоpит господь] от вас дъждь; пpедел един одъждих, а дpyгаго не одъждих… И поpазих вы зноемь и pазличьными казньми то и тако не обpатитеся к мне…
Обpатитеся къ мъне… и аз отъвьpзy вам хляби небесьныя!» [53] .
В связи с тpипольской пластикой мы pазбеpем лишь идею магического воздействия на небесные силы с помощью земной воды.
53 Повесть вpеменных лет. Пг., 1916, с. 213-214, 1068 г.