— Андрей, давай лучше встретимся на Московском вокзале у памятника Петру за двадцать минут-до отхода поезда, ты мне только сообщи, на какой поезд взял билеты.

— Ладно, позвоню тебе на дежурство. Андрей тщательно закопал в песочек окурок, встал и, не оборачиваясь, пошел из скверика. А я поднялась в контору и на всякий случай проверила содержимое сейфа: удостоверение майора Шермушенко было на месте.

Шел уже третий час. С этим дурацким удостоверением я совсем забыла про вскрытие шермушенковского трупа, а поприсутствовать на нем было бы невредно. Слава Богу, девочки из канцелярии морга любезно сообщили мне по телефону, что эксперт Панов только-только приступил к процедур ре, и если я потороплюсь, могу могу еще застать кульминацию.

Выяснив, что прокуратурская машина под парами, я схватила в охапку своего стажера, и мы помчались в морг. Стажер переживал, что никогда еще там не был, и спрашивал, не будет ли ему там плохо. Я его успокаивала рассказами о том, как в секционной стало плохо здоровому майору из главка, он упал прямо у дверей, но никто при этом не считал, что опозорена милиция; как я однажды поскользнулась в коридоре и чуть не свалилась на каталку с гнилой старушкой; как эксперты шутят, что в столовой морга свежее мясо никогда не переведется…

Перед дверью, ведущей непосредственно к Аиду, Стас покосился на меня и набрал в легкие воздуха, явно намереваясь не выдыхать до конца нашего пребывания там.

— Спокойствие, подбодрила я его, — научно доказано, что человек "при минуты полностью адаптируется к любому запаху, приятному или неприятному, даже к запаху керосина.

Он жалобно посмотрел на меня, но так и не выдохнул. И мы вошли в коридор. Я заглянула в канцелярию, уточнила, где Панов кромсает наш объект, и, потащила Стаса к «гнилой» секционной, на отшибе танатологического отделения, где вскрывали трупы не первой свежести, по дороге то и дело раскланиваясь и обмениваясь приветствиями со старыми друзьями в белых и зеленых халатах, залитых кровью запятнанных формалином, а кое-кто норовил и обнять вывернутыми, чтобы не запачкать, руками в резиновых перчатках.

— Мария Сергеевна, — дернул меня за руку Стас, — смотрите, какой гнилой труп: губы аж лиловые! А почему он не раздулся? Я читал, что они распухают. Поздние трупные явления…

Молодец, Стасик, — восхитилась я, — ты уже освоился, покойников разглядываешь! Он не раздулся, потому что не гнилой.

— Как не гнилой? А почему почернел?

— Он почернел еще при жизни. Это негр, просто здесь свет тусклый…

В «гнилой» секционной толстый, но милый Панов (это он сам про себя так говорит: «Я толстый, но милый») потрошил то, что осталось от чернореченского бандита Анатолия Шермушенко.

— Привет, Мария! — пробормотал он, подняв на мгновение глаза и снова уткнувшись в разрезанное тело. — Давненько, давненько… А кто это у тебя на буксире? Твоя креатура?

— Моя… Познакомься, Боренька, это наш новый следователь, прошу любить и жаловать.

Я закрывала нос платочком: в «гнилой» секционной я вопреки науке не могу адаптироваться к запаху даже за несколько часов. Как-то мы с Борей проторчали здесь три часа, пока он обследовал каждый квадратный сантиметр тела, мягкие ткани которого расползались под руками, и я все три часа дышала через мохеровый шарф, в результате чего у меня вокруг носа образовалось раздражение, но так я и не привыкла к запаху, а вот Боря-то никаких шарфов к носу не прикладывал и все время со мной трепался, комментируя процесс вскрытия. Мы с ним, конечно, вспомнили «Молчание ягнят», где коронер с агентами ФБР перед такой же процедурой культурненько закладывают в нос специальные тампончики и не испытывают никакого дискомфорта; но известно — что русскому здорово, то немцу смерть; наши люди и без тампончиков не помрут…

— Нате, ребятки, вам пульку, — пропыхтел Панов, уже успевший распилить череп, — берегите. А больше ничего интересного нету. Правда, Мария, ничего, ни гематомочек, ни резаных, ни черепно-мозговой. Потроха отдам на гистологию и на химию, на наркотики и отравляющие; звони, чего узнаю — все скажу. Пулечка «пээмовская», судя по всему; я ее: сполоснул. Когда височек-то размыл, на нем обнаружил штанцмарку; правда, там, где звери не съели поняла, что это значит?

— Ты поучи свою жену щи варить, — шутливо обиделась я.

— А молодой человек понял? Объясни ему.

— Значит, в упор стреляли, да, Боря?

— Да, Мария. Кстати, о жене. Ты с моей женой в субботу дежуришь; береги ее, работать не заставляй.

— С Наташей? Вот здорово! Спасибо, Боря, за хорошую новость.

Стас под моим чутким руководством быстренько накропал протокол выемки пули, мы сунули его на подпись двум санитарам-понятым и отбыли восвояси, правда, уже не на машине, потому что прокуратурский водитель свой рабочий день закончил. По дороге я спросила Стаса, приходившего в себя после первого визита в царство мертвых, не хочет ли он со мной подежурить в субботу. Он запрыгал от радости. Я объяснила Стасу, что помимо: дежурств по району в рабочее время все следователи раз в месяц дежурят еще и по городу, с шести вечера до девяти утра, а по выходным — в две смены: с девяти до двадцати одного, а потом до утра.

— Мария Сергеевна, а почему вы дежурите в субботу в день? Удобнее же ночью дежурить, а не выходные занимать.

— Стасик, у меня уже возраст не тот, чтобы дежурить ночью; старость не радость («Ой-ой-ой!» — сказал Стас). Ночью мне спать хочется, а если не посплю, то неделю чувствую себя разбитой. Это раньше я могла день отработать, ночь отдежурить, утром сдать дежурство и пойти кого-нибудь подопрашивать, а вечером еще и поразвлекаться на какой-нибудь собирушке…

— А после дежурств в выходные отгулы дают?