У бабушки Сонька почему-то наврала ей, что мы ели моллюсков и черепаху и что от этого у нее дико болит живот. Поэтому ей надо срочно, не дожидаясь обеда, попить чаю, желательно с пирожными и вареньем.

Сонька ест, как Вадик, а остается стройной, как я. Хорошо бы у нее так было всю жизнь. Съела полкило мороженого и, улыбнувшись, легко влезла в брючки сорок четвертого размера. У меня так не получается. Если я, в счастливые моменты своей жизни, начинаю много есть, я тут же поправляюсь. Но потом приходят несчастные моменты, и я ничего не ем неделями. Если бы не Сонька, я бы и не готовила, и в супермаркеты не ходила. Когда несколько лет назад ушел Вадик, я похудела на два размера…

Домой мы вернулись только к вечеру. По телевизору сладко кричала реклама — был как раз перерыв между таймами. Вадик спал в пижамных штанах и моем старом растянувшемся свитере с разноцветными бабочками, прижавшись щекой к телефонной трубке, из которой неслись короткие гудки. Рядом с пустой — к счастью, единственной — бутылкой из-под пива лежала наша записочка, на которой аккуратным Вадикиным почерком было написано: «557-13-38. Рита (блонд.)» Значит, есть еще и Рита «брюн.» Или «рыж.» Ну и ладно! Я выбросила бутылку, выключила телевизор, потом, подумав, выбросила и записку тоже.

И однажды Вадик пропал. Не то чтобы мы поругались и он ушел или что-то в этом роде. А пропал, исчез, как будто его и не было никогда. Сначала я заметила, что в ванной перестали появляться клочки плотной мыльной пены с кусочками толстых черных волос в ней. Исчез характерный запах яблочного дезодоранта в туалете… Куда-то подевалась с кухни его любимая чашка с Каем и Гердой, которые сидят на олене и смотрят на чертог Снежной Королевы, и еще не знают, что их ждет впереди. Вадик, думая о своем, всегда задумчиво ковырял крохотную фигурку Кая в синей шапочке с помпоном, и с годами отковырял и помпон, и всю голову маленького храброго Кая, не побоявшегося отпихнуть глупышку Герду, сесть в сани к незнакомой прекрасной даме и уехать с ней неведомо куда…

Дня через два я поинтересовалась у Соньки:

— Сонь, а папа ничего не говорил, куда он делся?

Она равнодушно пожала плечами и, ничего не ответив, уселась за компьютер. Я услышала, как с ней весело поздоровалась бабка Ёжка: «Привет, давненько тебя не было, умненькая девочка!» и зачавкали лягушки, которых нужно было сосчитать.

— Привет-привет! — очень бодро ответила Сонька и защелкала мышью. Я подошла к ней, обняла и тихо спросила:

— Сонька, где же наш папа?

Сонька долго считала лягушек, прятавшихся в болотной траве, а потом все-таки спросила:

— А кто это?

Я расстроилась и всплакнула. Из-за Вадикиной подлости, из-за бедной Соньки, не виноватой в своей черствости.

Еще когда она была совсем маленькой, я однажды дала зарок не орать на нее ни при каких обстоятельствах и никак не обзывать. А зареклась я на собственные зубы, пообещав себе остаться вообще без них, если буду из-за своей не очень счастливой женской судьбы орать на беззащитную девочку, которая не просила меня ее рожать и ни в чем вообще не виновата — ни в моей любви к ее папе, ни в его равнодушии ко мне. И надо признаться, этот страшноватый и глупый зарок часто помогал мне, когда Сонька доводила меня до белого каления, и мне очень хотелось сказать ей, что она уродка и идиотка и ужасно похожа всем этим на своего сбежавшегося папашу. Однажды я охнула, обнаружив, сколько пломб я сделала за последние полгода…

А сейчас мне казалось, что все-таки, когда девочка так похожа на папу, нужно, чтобы она папу своего любила или хотя бы знала. Нужно. Наверное… Найдется теперь Вадик или нет, но я хотела разобраться во всей этой загадочной истории.

Не дожидаясь воскресенья, я повела Соньку в «Светлячки». Не скрою, что была у меня где-то глубоко внутри надежда, что на месте «Светлячков» мы вдруг все-таки обнаружим таинственный салон с забавной толстенькой хозяйкой и странной картиной на стене. Но ничего более таинственного, чем то же самое желе с розовой подливкой и молчаливый улыбающийся кореец, который, скорей всего, был и не корейцем, а каким-нибудь российским удмуртом, мы не обнаружили.

Сонька тем не менее была довольна. Быстро съела объемный десерт с зефирами и малиной и стала с тоской смотреть на вертящуюся витрину с аппетитными пирожными.

— Сонь, ты не наелась? — спросила я.

— Наелась, — вздохнула она, глядя на меня несчастными глазами.

Но тут неожиданно подошел кореец и преподнес ей в качестве комплимента от кафе маленький пряник — розовую змейку с белыми бантиками из марципана на голове и на хвосте. И Сонька успокоилась и улыбнулась, облизывая глазурь со змейки. Я же, разочарованная, решила дотратить оставшиеся в кошельке деньги любимым способом — доехать до дома на «такси», то есть поймать машину, причем желательно поприличнее. Тем более я помнила, что пятидесяти рублей здесь хватает с головой. Я проверила, остался ли у меня этот неразменный полтинник, и подняла руку.

В первой остановившейся машине было сильно накурено, во второй водитель совсем плохо говорил по-русски, и от этого его лаконичные вопросы «Куда? Сколько?» казались грубыми и угрожающими. Третий сразу категорично объявил: «Сто!» Я уже решила дойти до дома пешком и взяла за плечо Соньку, стоявшую рядом со мной на бортике дороги. И тут ехавшая с приличной скоростью темно-синяя иномарка резко затормозила около нас. Водитель приветливо улыбнулся, услышав адрес. И жестом пригласил нас садиться. Я на всякий случай, чтобы у дома не вышло несуразицы, пояснила: «Пятьдесят рублей». Мужчина кивнул, снова улыбнувшись.