— Мам, — позвал меня Ваня. — Я писать хочу. Пошли домой.

— Пойдем, сынок, — Илья попытался увести Ваню к ближайшему кустику, — не надо терпеть!

Ваня вырвался и взял меня за руку. Я сделала два шага к подъезду и решительно вернулась за букетом.

— Все, друзья, сегодня уже нет сил… Ни на что. Даже на «Лидо ди…» Как ресторан называется?

— «Лидо ди Езоло», — сдержанно ответил не очень довольный всем происходящим Кирилл Сергеевич.

Илья просто помахал сцепленными в кулак руками над головой, очень стараясь, чтобы это выглядело независимо и хамски. Я послала воздушный поцелуй, особенно не адресуя его никому, и не оборачиваясь пошла к подъезду. Уже захлопнув дверь, я услышала вызывающе-громкое:

— «Путана — путана — путана…»

Была когда-то такая ужасная песня во времена нашей юности. Я понадеялась, что это кричит не Илюша. С чего бы ему называть меня так? Хотя это, конечно, лучше, чем плесень.

Той ночью мне приснился удивительный и странный сон.

Я отчаянно обнимала Илью, почему-то ставшего маленьким и толстым, и знала, что никогда его больше не увижу. Я чувствовала под своими руками его напрягшуюся спину, туго обтянутую белой рубашкой, на которой были отчетливо видны следы моей крови.

У меня не было никакой раны, но я точно знала, что кровь — моя. И от этого мне было еще печальнее. Я обнимала его в последний раз, а он как-то небрежно посмеивался и не знал, как больно мне прощаться с ним.

Потом я изо всех сил старалась взлететь, убегая от Кирилла Сергеевича. Мне это почти удалось, но земля как будто тянула меня к себе, и время от времени мое тело снова обретало вес и устремлялось вниз, к земле, где мчался на своем сверкающем автомобиле Кирилл Сергеевич. Я даже видела сверху, как блестят его вспотевшие залысины, и мне было его очень жалко, потому что я знала, что ему меня никогда не догнать. Ему никогда не попасть в эту прозрачную, легкую пелену облаков, в которой я лечу, не чувствуя вокруг себя потоков воздуха.

Зато я чувствовала, как крепко в меня вцепился Ваня и не отпускал — до самого утра.

— Вань, а не страшно ночью бродить в одиночку по квартире? — спросила я его утром.

— Так я же не бродил… Я к тебе бежал, — резонно ответил он.

— А зачем?

— Не зачем, а от чего, — грустно опустил глаза Ваня.

— Отчего же, сынок? — Я поцеловала его волосы, так еще приятно пахнущие детством.

— От страха, — честно сказал он, прижался ко мне и неожиданно спросил: — Мам, а Каштанчик женат?

— Конечно, нет, — ответила я.

— А почему?

— Потому что я с ним в пятом классе в театр не пошла.

— Ну какая же дура! — искренне сказал Ваня. — Машина, конечно, у него не очень, но я думаю, тебе надо сходить с ним в театр.

— Ты точно знаешь? — спросила я.

Ваня улыбнулся. И ничего мне не ответил. А я подумала: хорошо, когда у тебя остаются еще два варианта. Целых два.

Я вздохнула и решительно набрала Левкин номер.

— Жалко, что все так грустно, — неожиданно сказал Ваня, так и стоявший рядом.

— А как бы ты хотел, чтобы было? — Я услышала, как Левка ответил «Слушаю», и нажала клавишу отбоя.

— Ну… — Ваня показал руками что-то очень большое над собой и вокруг себя. — Чтобы… чтобы ты всегда смеялась.

— А в небе всегда светило солнышко, да, Вань?

Он совершенно серьезно кивнул и спросил:

— А так нельзя? Так не бывает?

Он ждал ответа. Я знала, что должна сказать ему правду. И я ответила:

— Так бывает, Ванюша.

Я посадила его к себе на колени и обняла. Вот оно, мое большое — надо мной и вокруг меня… Любит, ревнует, страдает оттого, что я мало смеюсь. И очень, очень быстро растет. Быстрее, чем я успеваю что-либо понять о себе, о нем и о том, сколько же на самом деле в году солнечных дней.