– Заперто. – Князь обернулся. Старик смотрел на него. На лбу в глубоких морщинах блестели алые капли. Волосы на голове спутались в кровавый колтун. Губы едва шевелились.

– Меч… Разбей стекло и возьми.

Меч был странный, огромный – про такие Князь только в сказках читал, а вживе видеть не приходилось. С длинной кованой рукоятью и широким лезвием из тронутой чернью стали. По лезвию, полустертая, шла узорная вязь из слов. Некогда было читать, его торопил старик.

«Все одно, – тоскливо подумал Князь. – Пусть уж будет и это.» Он высадил каблуком стекло. Колкая стеклянная крошка мгновенно вонзилась в щеку. Он хотел обтереть кровь, но сзади хрипел старик. Тогда он взялся двумя руками за рукоять, с силой рванул на себя, но меч как висел, так продолжал висеть, вросши намертво в стену. Князь бессильно развел руками.

– Не могу.

– Сможешь, напои его кровью.

Князь ладонью провел по лицу и наложил ее на холодное лезвие. Только он это сделал, как меч сам скользнул ему в руку. Он стал легким, как птичий пух, словно весу в нем не было никакого. Это был призрак меча, и в то же время, когда Князь взмахнул им над головой, воздух рассекся со свистом и в лицо ударило ветром.

В голосе у старика силы заметно прибавилось.

– Теперь разруби узел.

Князь с зажатым в руке клинком обернулся, не понимая приказа. И вдруг увидел в ногах старика тяжелую железную цепь. Князь мог поклясться, что еще минуту назад никакой цепи не было.

– Руби, или будет поздно.

Князь ударил мечом по цепи, и она разлетелась в пыль.

– Все, теперь я свободен. – Морщины на лице старика разгладились. Он все еще продолжал лежать, но глаза светились покоем. – Князь – твое имя. Я ждал, я знал, что ты должен придти. Сейчас я уйду к себе, а тебе еще многое надо сделать.

Меч и книга. Меч теперь твой. Ты – хозяин меча. Когда он тебе понадобится, назови свое имя: Князь.

– Книга? – Князь услышал знакомое слово.

Старик не дал ему говорить.

– Все в книге. А теперь делай, что должен делать. Мне пора уходить.

Только он это сказал, как музейный зал опустел. Старик исчез, и пятна крови исчезли; меч, что только что играл у Князя в руке, занял свое место в витрине. Стекло было по-прежнему пыльным, и за ним на продранном бархате висел самый обыкновенный клинок с инвентарным музейным номером.

Власть красит человека. Труд превращает его в раба. В камне сила, и сила камня – во мне. Тимофеев сидел в кабинете и нервно набирал номер. Словно драконий панцирь, тело его обтягивал плащ. Хозяин города чувствовал себя скверно, всю ночь ворочались в печени тяжелые свинцовые камни и снились чужие сны. На другом конце провода подняли, наконец, трубку. Голос сказал:

– Сторожка.

Тимофеев помолчал, потом заговорил быстро, словно спешил:

– Плохие дела, Вдовец. Пришлый освободил Фогеля. Понимаешь, что это значит? Это дурной пример. Того и гляди, что всякая двуногая сявка начнет поднимать голову. Фогеля я проучил, Фогель похитил книгу. Свободу почувствовал, старичок. Помирать собрался, решил под конец очиститься. Еженощная пытка смертью – хорошее наказание предателю. Вдовец, пока этот питерский здесь, не видать нам спокойной жизни. Печенка всю ночь болела. Двести лет не болела, а тут схватило – хоть помирай. Хоть клещами вытаскивай. Ладно, слушай. С Фогелем сделаешь так. Могилу старика раскопай, тело залей цементом, а гроб со всех сторон обнеси железной решеткой. И не забудь окропить железо водой из Змеева Яра. Как сделаешь, дай мне знать.

Высунув горячий язык, у ног хозяина лежала собака. Он грел об нее свои плоские ревматические ступни и рукой разглаживал шерсть. Не опуская трубку и продолжая гладить собаку, Тимофеев набрал новый номер.

– Это отдел культуры? Баранова? Кто из ваших отвечает за городской музей? Выходит, раз смотрителя нет, так и неси оттуда что хочешь? Поставить сторожа. Провести инвентаризацию. Все проверить. По моим сведениям из музея разворовывают экспонаты. Есть сигналы. Милиция в курсе. Так что, милая моя, срочно примите к сведению. На ваше место всегда найдутся желающие.

Тимофеев повесил трубку и откинулся на высоком кресле. Сверху над его головой со спинки из резного картуша смотрела темная буква Т. Та же самая буква была на перстне хозяина. Он прикрыл прозрачные веки и словно бы задремал. В кабинете было не по-утреннему сумрачно от наглухо задернутых штор. Хозяин не любил света. Он не любил солнца, луны и звезд. Он завидовал их покою. Он любил полумрак, и серый дождливый день, и ветер, разбивающий птичьи стаи и с волн срывающий пену. Бурный, безумный ветер, под которым сгибается человек. Как перед ним, хозяином.

Не открывая век, он сказал:

– Что-то не слышно вестей от моего должника Каменного.

Утро выдалось мирное. Город спал, ночные тени попрятались по углам и подвалам, и свозь серую дымку Востока пробивалось раннее солнце. После событий ночи Князь чувствовал себя больным и разбитым. Тело ныло, в висках покалывало, а во рту словно ночевала жаба. Он умылся прямо на улице из какой-то допотопной колонки и теперь брел наугад мимо длинного некрашеного забора.