– И часто с тобой это бывает?

– А? – посмотрела я с удивлением на вдруг заговорившего правого крайнего. – Что бывает? И кто вы вообще такие?

Только сейчас я удосужилась рассмотреть их как следует. И увиденное меня, признаться, встревожило. Черная одежка оказалась одинаковой у всех. И при этом явно нездешней. Это были не деловые костюмы, не дирижерские фраки, не то, во что рядились китайцы обоего полу, начиная со времен великого Мао…

– Не знает, – констатировал тем временем средний.

Левый крайний согласно покивал головой:

– Боссу понравится наша расторопность.

– Но она не наша.

– Зато местному не достанется.

– Но мы не можем ее забрать без ее согласия.

Так они переговаривались, не обращая на меня ни малейшего внимания. И эта их «беседа» мне нравилась все меньше и меньше, даром, что я ничего в ней не понимала. Равно как они сами, поначалу показавшиеся чуть ли «посланцами небес».

«Эх! И почему я до сих пор не в парке», – с тоской подумала я уже второй раз за какие-то пятнадцать минут.

Я была уверена, что там легко смогу удрать от кого угодно. Здесь же мне светил только абсолютно бесперспективный прыжок с высоты девятого этажа. Да и то в лучшем случае. А в худшем… Об этом мой бедный разум даже не думал.

Драка же казалась мне абсолютно бесперспективной – я интуитивно чувствовала, что силы противника превосходят мои собственные не в три раза. И, похоже, даже не в десять…

Спасение пришло неожиданно.

– Что вы делаете в студенческом общежитии? – загремел знакомый глас.

Пол сотрясло от грозной поступи.

Троица повернулась в сторону Марьи Дмитриевны. Я грустно усмехнулась: наверняка администраторша потеряет интерес к происходящему так же, как это сделал участковый парой минут раньше. Ан нет. Тетка перла вперед подобно боевой машине пехоты. Под ее горящим праведным гневом взором одетые в черное поколебались. Попятились. Отступили.

– Покажите студенческое удостоверение!

Я быстро захлопнула дверь. Лязгнул замок.

«Вероятно, различие между участковым и Дмитриевной в том», – прыгая через три ступеньки, думала спасшаяся я, – «что он – насквозь продажный, а она – действительно радеет о нашем благе. Настолько, что порой начисто забывает о себе, и…»

Впрочем, вскоре происшествие перестало меня волновать. Надо было успеть потренироваться, позавтракать (голодный преподаватель – злой преподаватель), и мчаться на факультет.

***

За пределами главного здания было хорошо. В воздухе ощущалась та неповторимая весенняя свежесть, что характерна для немногочисленных дней во второй половине мая. Деревья, примерив новые наряды, радовали глаз свежими, можно даже сказать, юными, зелеными красками. Легкий ветерок донес до меня хвойный аромат, и я порадовалась тому, что не вдохнула вместе с ним изрядную порцию выхлопных газов. Не зря, не зря шумел полночи ливень. Трудился над очисткой московского воздуха.

В парке я оказалась не одна – на единственном на всю округу пенечке восседал интеллигентного вида мужчина в темно-сером деловом костюме. Сидел себе спокойно, курил трубку, и, подперев рукой щеку, думал. Вероятно, о вечном. Он настолько гармонично вписывался в пейзаж, что, казалось, сидит тут с начала времен. Даже мыши его не боялись – знай, сновали себе возле пенька, качали молодую сныть. Возраст мужчины я определить не могла – судя по морщинам и умному виду, ему можно было дать и пятьдесят лет. Но вот он шевельнулся, посмотрел на меня мельком, и я подумала, что ему нет и сорока.

Впрочем, я тут же забыла о нем, как только приступила к тренировке. Размялась, попрыгала, решила, что недостаточно гибка для такого великолепного майского утра, и занялась любимым делом – растяжкой. Упражнение было привезено мною из Китая, называлось «поцеловать свой сапог». Подобной обуви, у меня, правда, с собой не было, но я вполне обходилась кроссовками китайского производства. Выбрав лиственницу посимпатичнее, я привычно закинула прямую ногу на дерево, натянула носок на себя, уставилась на свою спортивную обувь, и, чувствуя, как просыпаются связки, блаженно вздохнула.

Какая-то любопытная синица, видимо, привлеченная моим умиротворенным видом, бойко сбежала по стволу лиственницы, и принялась деловито прогуливаться по подошве кроссовка. Я замерла, боясь спугнуть нечаянную гостью. Птица освоилась, и пристально уставилась на меня. Глазки у нее были черненькие, пронзительные, и какие-то до невозможности честные. С минуту мы играли с ней в гляделки. Синица была настолько естественна, ей настолько были чужды человеческие условности типа добра и зла, а также прочие социальные ловушки, что у меня, потерпевшей с утра по полной программе, в том числе и от органов правопорядка, перехватило дыхание. Я почувствовала, как меня захлестывает энергией – захотелось что делать, и непременно что-то полезное. Я еще толком не знала, что именно сделаю, но была готова к подвигам.