– Надо же, сколько внуков наплодил Роман Менщиков, – хмыкнула я и буквально кожей ощутила, как щелкнул затвор арбалета, готовый освободить себя от стрелы, а меня от жизни.

– Заприте их куда-нибудь! – отрывисто гаркнула девица. – Утром разберемся! Мотька, надень на колдуна наручники и убери арбалет, а то и вправду кого-нибудь ранишь!

Кокетливо покачивая бедрами, она поспешила к своей свите. Тут Алевтина, все это время кусающая губы, вдруг завопила, огорошив нас всех:

– Постойте! – Она хотела броситься следом за разбойницей, но негодяй со шрамом схватил ее за локоть, удерживая. – Стойте! – Аля еще раз попыталась вырваться, длинная коса стеганула плеткой по спине, а глаза ее осветились полубезумным блеском. Люська недоуменно оглянулась через плечо. – Послушайте! Отпустите меня! Они украли меня из скита! – Криворучка уселась в седло и жалостливо покачала головой, никого не обманув своим напускным добросердечием. – Отпустите меня! – кричала Аля. – У нее! – Она неожиданно ткнула в меня пальцем. – У нее на ноге браслет! Дорогой! Очень! Заберите браслет, а взамен меня отпустите! Я не хочу оставаться здесь! Браслета хватит! Он дорогой, дорогой!!!

Не знаю, кто из нас был больше изумлен – я или Давидыв.

– Москвина? – уставился он на меня вопросительно.

Савков хмыкнул, пряча улыбку. Люська с интересом цокнула языком. Ее свита возбужденно загалдела, жаждая увидеть якобы дорогую побрякушку. Дарья прикрыла рот пухлой ладошкой. И все одновременно вперились взглядами в мои грязные порты, под которыми скрывалось настоящее сокровище.

– Какой браслет? – в унисон вопросили Денис с разбойницей.

Я молчала, только сверлила Алевтину злобным взором, но та, в истерике, не испытывала ни страха, ни стыда от совершенного предательства.

– Я видела, – повторяла она, как сломанная шарманка, – видела. На ее ноге. Заставьте ее снять сапог! Целая россыпь камней прозрачных, как капли!

– Королевская Невинность! – звонким дуэтом воскликнули Люська с Давидывым.

– Алевтина, закрой рот! – тихо и угрожающе прохрипел Николай.

– А что ты мне сделаешь? Что?! – корчилась та, словно в безумии. – Мне нельзя останавливаться! Нельзя!

– Так ты и вправду утащила Королевскую Невинность? Я думала, слухи все, – прошептала Криворучка почти восхищенно. – Ладно, всех заприте, а ее, – приказала она, кивнув на меня, – с нами.

Меня потащили вслед удаляющейся кавалькаде, в спину доносился вопль Дениса:

– Невинность – моя! Я коголь Окии! Бгаслет пгинадлежит казне!

Поутру, как только забрезжил дождливый рассвет, из деревни, крадучись и воровато оглядываясь, вышла невысокая брюхатая женщина. Одной рукой она вела за повод молодого норовистого конька, другой поддерживала большой круглый живот, облепленный мокрым платьем. Следом за ней семенил, разъезжаясь босыми ногами на скользкой дорожной глине, постреленок, круглолицый и курносый, с заметной синевой под правым глазом.

Под проливным дождем они вышли на опушку, едва-едва разминувшись с часовыми разбойничьей шайки. С трудом подсадив мальчонку в седло, женщина потрепала гриву конька и дала сорванцу строгий наказ:

– В городе скажешь – Петровку Люська заняла. Запомнишь?

Сын понятливо кивнул и наученным движением дернул повод, заставляя коня тронуться с места. «Храни тебя Боже!» – тихо прошептала женщина, перекрестив удаляющегося мальца.

Разбойник напротив меня гаденько ухмылялся и беспрестанно выпускал вонючие клубы дыма от дешевого табака. У меня слезились глаза, и хотелось чихать, а от вида давно не мытого мужика со слипшимися сальными волосами тошнило. В крохотном предбаннике было холодно и пахло сырыми досками. Низкий потолок давил, заставляя сутулиться. Вместо стекла оконце было затянуто мутным бычьим пузырем, свет через который проникал едва-едва. По кровле стучали капли дождя, и, просачиваясь через солому, обмазанную глиной, вода капала на пол. Ожидание было невыносимо. Поводок на руке нетерпеливо стягивался. Я следила, как тонкие медные кромки, будто живые, сжимались, а потом слегка отпускали, не позволяя расслабиться ни на секунду.

Вчера ночью погиб мой самый верный друг и наперсник моих скитаний. Трусливый и смешной Страх Божий просто любил меня и, видно, тоже считал красивой, как и Федька Ветров, сгинувший на просторах Тульяндии. Если бы бес очнулся, давно бы лаял под окном. Но он не прилетел. Не проснулся. Горько. Я сглотнула подступивший к горлу комок и громко шмыгнула носом.

Мужчина напротив выплюнул самокрутку на пол и растер окурок тяжелым сапогом, заляпанным грязью. Потом, обтерев руки о замызганный кафтан, оскалился еще шире, отчего его пышные усы ощетинились желтоватой от табака щеткой.

– Ну что, красавица? – прохрипел он, приподнимаясь с лавки и потирая руки.

Вдруг мне сделалось смешно. Господи, ну еще осталось, чтобы ублюдок покусился на мою девичью честь, потерянную в давнем отрочестве.

– Мужик! – Я подняла глаза и глянула на него глубоко да проникновенно, усадив его страшным взором на место. – Даже не думай отрывать свой паршивый зад от этой поганой лавки.

Разбойник, как и многие, не мог оторвать от меня взора, трясся будто заяц, брошенный в клетку к волку, и, вероятно, тут же вспомнил пронзительный взгляд Людмилы. Зубы его звучно щелкнули, а руки сами собой нащупали рукоять кинжала на поясе. После чего он сразу почувствовал себя спокойнее, даже смог сплюнуть на мои сапоги.

– Страшно, родной? – хмыкнула я и отвернулась. – Так просто сиди и бойся.

– Ведьма! – прошипел мужик для моей острастки и собственной бодрости.

– Хуже. Смертница.

Как раз тогда дверь приоткрылась и на пороге, испуганный и чумазый, появился постреленок с потемневшими от влаги волосами, одетый в замызганную мокрую рубашонку. Усатый разбойник так зыркнул на него, что тот только еще сильнее стушевался и тоненьким, совсем детским голоском промямлил:

– Там… госпожа… вас в дом зовет. – Он неопределенно махнул рукой и тут же вытер рукавом сопливый нос.