— Чем могу помочь, мой мальчик? Присаживайся.

Лорд Олторп погрузился в кресло, стоявшее у камина.

— Меня интересует тот проект, на который Марли выплеснул бренди. Оставшаяся его часть у тебя?

Остин вздохнул:

— Возможно, у меня где-то сохранились отдельные кусочки. Томас писал поистине трактат, я же просто делал замечания.

— Проект когда-нибудь предлагался в палате лордов?

С его стороны было мудро представить предполагаемую часть проекта; если бы Син сам нашел что-то в этом роде, отвечать на его вопросы было бы труднее.

— К сожалению, нет — он был недостаточно полным и без Томаса у меня не хватило смелости закончить его.

Лицо гостя помрачнело.

— Не вини себя. Что бы ты ни нашел, все может помочь.

— Тогда я просмотрю свои бумаги. — Остин замолчал, позволяя Сину заметить, что он колеблется, затем отложил книгу в сторону. — Я нашел кое-что еще… совершенно случайно. Не знаю, относится это к делу или нет, но, возможно, следует показать это тебе, чтобы ты сам решил.

— Я весь внимание.

Шаря по карманам, словно забыл, куда положил бумагу, Остин наконец извлек разорванную записку.

— Я использовал ее как закладку для книг, — извиняющимся тоном произнес он.

Синклер взял вырванную страницу и повернулся к огню в камине. Наблюдая за выражением его лица, Остин позволил себе легкую удовлетворенную улыбку. Бедный Марли. В этот момент он подумал, что у виконта равные шансы быть повешенным или застреленным Синклером.

— Почерк Марли. Что это было — письмо?

— Да. Когда-то мы посмеялись над ним, но теперь это совсем не кажется смешным.

— Хотя большей части записки не хватает, в ней явно проглядывает угроза.

— Похоже. В те времена люди были настолько вспыльчивы, что почти каждый писал кому-то неприятные записки. Возможно, эта ничего не значит.

— А может быть, и наоборот.

Откинувшись в кресле, Остин покачал головой:

— Я никогда бы не заподозрил Марли, но когда ты упомянул, что он вызывает у тебя тревогу, все отдельные несуразности встали на свое место.

Синклер посмотрел на обратную сторону обрывка бумаги, затем снова перевернул его.

— В понедельник мне предстоит отправиться к мировому судье. Я твой должник, Остин.

— Твой брат был моим лучшим другом, Син. Ты ничего не должен мне.

Молодой Олторп был так благодарен за новую улику, что полностью забыл о проекте, который разыскивал. После ухода Сина Остин налил себе бренди. Через два дня, когда наступит понедельник, Марли арестуют, и со всей этой чепухой будет покончено. А в субботу состоится приятный прием в Графтон-Хаусе. Итак, конец недели выглядел весьма привлекательным.

— Он пытался отвлечь меня. — Синклер шагал вокруг обеденного стола в Керстон-Хаусе на Уэйхаус-стрит. — Лисичка была права: у него нет никаких копий проклятого проекта, потому что он их все уничтожил.

Сидя у стола, Криспин продолжал изучать новый огрызок бумаги.

— Но есть ли у тебя улики? Их вполне достаточно, чтобы обвинить Марли, но не вижу, как ты можешь подобраться к Кингсфелду.

— Я понимаю. — Син продолжал шагать по комнате. — Это черт знает что. Месяц назад с этими уликами я бы пошел к Марли и сам застрелил его.

— Ты не можешь считать все суждения твоей жены одинаково ценными и допустить, чтобы ее подозрения влияли на тебя.

— Она знает Марли. — Син выхватил у Криспина бумагу, хотя уже знал наизусть все, что там написано. — Он лишен глубоких чувств, необходимых, чтобы убить кого-то.

— Здесь этого не требуется — достаточно жадности или страха.

— Я уже думал об этом. Скажи мне что-нибудь новенькое.

— Убийство произошло два года назад, Син. Так что чдесь нет ничего новенького. В этом вся проблема.

Кивнув, Синклер возобновил свои круги по комнате. Возможно, здесь какая-то ошибка. После двух лет топтания на месте каждое свидетельство, которое предлагал Остин, указывало на Марли.

— Остин сказал, что никогда бы не заподозрил Марли, если бы я не упомянул, что он интересует меня. Я с таким же успехом мог скормить ему Джона Мэдсена.

С тяжелым вздохом Криспин склонился над столом и подвинул одну из пешек в центр интересующей его улицы.

— Кингсфелд был в клубе «Уайтс» тем вечером, во всяком случае, до десяти часов.