«Я говорю избитые, прописные истины, — думал он, — по пусть это будет и нахальство, — лишь бы достичь цели!»

Факраш был глубоко взволнован.

— О, юноша дивной умеренности! — воскликнул он. — Твои чувства не менее возвышенны, чем чувства самого Великого Сулеймана (мир ему!). Хотя даже и он не вполне презирает сокровища, ибо имеет золото, и слоновую кость, и драгоценные камни в изобилии. Да и я до сих пор еще не встречал человеческого существа, способного отвергнуть их, когда их предлагают. Но раз ты утверждаешь — и, как видно, искренне, — что мои ничтожные и негодные дары не улучшат твоего благосостояния, и раз я хочу тебе добра, а не зла, то будет так, как ты хочешь. Потому что превосходно сказано: «Ценность дара зависит не от него самого и не от дающего, а единственно от принимающего».

Гораций едва мог поверить, что он действительно победил.

— Чрезвычайно мило с вашей стороны, — сказал он, — вы отнеслись к этому так хорошо. И если бы вы смогли заставить тот караван зайти за ними как можно скорее, это было бы для меня большим облегчением. Я хочу сказать… а… а дело в том, что я жду нескольких друзей обедать ко мне завтра, и так как у меня и вообще тесновато, то мне трудно будет принять их, ничего не убравши.

— Это всего легче, — ответил Факраш, — и потому не бойся, что когда наступит время, ты не будешь в состоянии принять своих друзей надлежащим образом. А что касается каравана, он двинется немедленно.

— Ах, Господи, ведь я забыл вот что, — сказал Гораций, — я запер на замок дверь той комнаты, где находятся ваши подарки, они не будут в состоянии войти без ключа.

— Для слуг джиннов не существует ни затворов, ни заграждений. Они войдут туда и возьмут все, что принесли тебе, раз таково твое желание.

— Вот уж спасибо, — сказал Горации. — Но вы, конечно, понимаете, что я вам нисколько не меньше благодарен, чем если бы я оставил вещи у себя? Видите ли, я хочу посвятить все свое время и энергию окончанию чертежей для этого здания, которым, — прибавил он ласково, — я никогда не мог бы заняться, если бы не ваша помощь.

— Когда я пришел, — сказал Факраш, — я слышал твои жалобы на трудности работы. В чем же они состоят?

— О, — сказал Горации — немножко мудрено угодить всем, кто здесь заинтересован, и в том числе самому себе. Я хочу создать нечто такое, чем бы я мог гордиться и что мне дало бы известность. Это большой дом, и дела с ним будет много, но я с ним отлично управлюсь.

— Да, это большое предприятие, — заметил джинн после нескольких вопросов, которые никак нельзя было назвать глупыми, и ответов на них. — Но будь уверен, что все это кончится для тебя самым благоприятным образом, и ты заслужишь большую славу. А теперь, — сказал он в заключение, — я должен тебя покинуть, потому что еще не имею никаких верных вестей о Сулеймане.

— О, я не буду задерживать вас, — сказал Гораций, который уже несколько минут был как на иголках, боясь, как бы Бивор не вернулся и но застал бы у него таинственного гостя.

— Видите, — прибавил он наставительно, — пока вы будете пренебрегать своими, гораздо более важными делами из-за моих, едва ли ваши поиски подвинутся вперед, не так ли?

— Как превосходно сказано! — ответил джинн. — Время, потраченное на добрые дела, нельзя назвать потерянным!

— Да, это, конечно, очень хорошо, — сказал Гораций, чувствуя, что надо противопоставить этому изречению что-нибудь, хотя бы изобретения. — Но у нас также есть поговорка… как это? Ах, припоминаю: «Бывает, что ласка оказывается более неприятной, чем обида».

— Чудесно был одарен тот, кто придумал это изречение! — воскликнул Факраш.

— Я думаю, — сказал Гораций, — он понял это из собственного опыта! Кстати, куда же вы думаете направиться… я хотел сказать, где искать Сулеймана?

— Я намерен отправиться в Ниневию и там разузнать.

— Отлично, — сказал Гораций с искренним одобрением, так как надеялся, что это путешествие займет время. — Чудесный город — Ниневия, судя по всему, что я о нем слышал, хотя, пожалуй, не вполне то, что было раньше. Потом есть еще Вавилон… вы бы могли побывать и там. А если и там ничего не слышно, почему не слетать в Центральную Африку и не обыскать ее хорошенько? Или в Южную Америку: жалко ведь упускать шансы. Вы еще не бывали в Южной Америке?

— Я даже и не слыхивал о таком крае; и как бы попал туда Сулейман?

— Извините, я не сказал, что он там. Я хотел только выразить что он может быть там, как и во всяком другом месте. Но если вы собираетесь отправиться сначала в Ниневию, то лучше не теряйте времени, потому что добраться туда, кажется, не очень легко… хотя, впрочем, для вас и не особенно трудно.

— Я не посетую, — сказал Факраш, — хотя искать пришлось бы долго, потому что в странствии есть пять преимуществ…

— Знаю, — прервал Гораций. — Поэтому не задерживайтесь теперь, чтобы описывать их. Мне уже хотелось бы, чтобы вы двинулись в путь, и, пожалуйста, не прерывайте ваших поисков из-за меня, потому что, благодаря вам, я отныне великолепно устроюсь сам… если вы будете так добры и велите убрать вещи.

— Твое жилище не будет ими завалено ни на час дольше, — сказал джинн. — О рассудительный человек, для которого богатство не имеет значения! Узнай, что я никогда не встречал смертного, который бы мне так нравился, как ты. Больше того: будь уверен, что такое величие души, как твое, не останется без воздания.

— Сколько раз должен я вам говорить, — сказал Гораций, вспыхивая от нетерпения, — что я уже более чем вознагражден? Ну, мой добрый, благородный, старый друг, — прибавил он с чувством, которое было не вполне притворным, — пришло время нам расстаться… навсегда. Позвольте мне думать, что вы вновь посещаете милые вам места, проникаете в уголки земного шара (ибо знаете вы это или нет, но земля наша есть шар), до сих пор еще вам неизвестные, отдыхаете умом в странствиях и в изучении рода человеческого и никогда, никогда, ни на минуту не теряете из вида свою главную цель: свидание и примирение с Сулейманом (мир ему!). Вот величайшее, единственное благо, которое вы можете мне дать. Прощайте же и счастливого пути!