— Кто здесь? — прошептал он. Затем пробормотал благословение Владычице.

Анна сжала губы, закрыла глаза и молча плакала, стискивая кольцо Единства. Матиас схватился за нож, висевший на поясе, но боялся его вытаскивать, так как даже слабый шум мог их выдать.

— Кто здесь? — снова спросил человек. Его голос дрожал, как будто он тоже был перепуган.

Дети не отважились ответить. Наконец, благодарение Владычице, он ушел. Они выждали какое-то время и слезли с балки.

— Я хочу писать, — заскулила Анна, вытирая нос. Но они не решились покинуть чердак, хотя когда-нибудь им все равно пришлось бы это сделать: голод бы заставил. Она облегчилась в дальнем темном углу, надеясь, что лужица высохнет прежде, чем кто-нибудь вернется и заметит. В мастерских было много работы для новоприбывших рабов. Шкуры надо было мыть, очищать от шерсти, отскребать от остатков мяса; надо было заполнять раствором ямы для вымачивания шкур, перекладывать шкуры дубовой корой, пропитывать дубильной кислотой, а по окончании процесса вычищать и выглаживать перед просушиванием. Были и другие чердаки, где в темноте и тиши тоже лежали шкуры, ожидая дальнейшей обработки. Вовсе не обязательно, что кто-нибудь снова появится на этом чердаке. Но дети вскоре опять услышали шаги на лестнице. Времени влезть на балку не оставалось. Завернувшись в коровью шкуру, они спрятались в дальнем углу.

Вместо слов они услышали тихий стук. Что-то поставили на деревянный пол чердака. Люк закрылся, и шаги удалились. Прошло некоторое время, и Матиас отважился высунуться.

— Анна! Тихо! — прошептал он.

Она вылезла и увидела его возле люка с куском козьего сыра в одной руке и с темным, уродливой формы караваем хлеба в другой. У ног Матиаса стояла грубая деревянная миска. Анна со страхом смотрела на эти сокровища.

— Если съедим, то они поймут, что на чердаке кто-то прячется.

Матиас отломил кусок сыра, понюхал его, осторожно положил в рот.

— Мы съедим сейчас понемногу, — сказал он. — Какая разница, если сегодня отсюда не выберемся, нас рано или поздно найдут. Остаток сбережем в дорогу.

Она кивнула. Она понимала, когда можно спорить, а когда надо молчать. Он отломил для нее от куска сыра. Сыр был соленый и острый. Хлеб оказался сухим, черствым. Сразу захотелось пить. Матиас разделил остаток пищи пополам и одну часть отдал Анне. У обоих к поясам были привязаны мешки для хранения найденного в домах, лавках или — если это было что-то особо ценное — снятого с мертвых. В городе было достаточно воды, одежды, ножей и ложек, даже полностью обставленных домов с прекрасной мебелью и бельем, но им прежде всего нужны были пища и безопасность.

Они дождались, пока все затихло и сквозь щели перестали пробиваться лучики света. Покоробленные доски пола стали сливаться в одну неразличимую массу во тьме. Матиас осторожно открыл люк и выскользнул вниз.

— Владычица наша!

Это произнес не Матиас. Мужской голос. Анна замерла. Матиас спрыгнул с лестницы.

— Ну-ну! — сказал мужчина. — Убери нож. Я не причиню тебе вреда, Владычица над нами. Не думал я, что здесь кто-то выжил. Смотри-ка, ты еще совсем ребенок.

— Достаточно взрослый, чтобы работать учеником, — пробормотал обиженный Матиас. В голосе мужчины Матиасу почудилась насмешка. Но Анне показалось, что мужчина говорил с жалостью. Она ощутила внезапный прилив доверия к незнакомцу. Кроме того, если Матиаса схватят, лучше умереть с ним, чем бороться за жизнь в одиночку. Из этой битвы ей не выйти победителем. Она вылезла из люка и неслышно сползла по лестнице.

Матиас тихо выругался, увидев ее. Мужчина громко охнул, прикрыл рот ладонью и украдкой огляделся. Но вокруг было пусто. Никто не появлялся в кожевенных мастерских так поздно. Светил нарастающий месяц, на полу колебались причудливые тени. Анна крепко схватила брата за руку.

— Ох, Владычица, еще меньше! Я думал, это кошка шуршит. Есть там еще дети?

— Нет, только мы, — сказал Матиас.

— Господь в Вышних! Как же вы выжили? Матиас показал на ямы, потом подумал, что мужчина в темноте может не увидеть его движения.

— Пищи до сих пор было достаточно. А прятались мы здесь потому, что собаки нас тут не могли учуять.

Человек покосился в полутьме на Анну, потом вдруг быстро шагнул вперед и взял ее за подбородок. Матиас вздрогнул и схватился за нож, но Анна сказала:

— Нет. — И он опустил руку и замер.

Через мгновение человек отпустил Анну и отошел в сторону, вытирая пальцем глаза.

— Девочка, не старше моей Марии, Владычица милосердная, хоть одна спаслась.

— Что с вашей дочерью? — храбро спросила Анна. Этот человек совсем не пугал ее.

— Погибла, — скорбно отрезал он. — Когда месяц назад Эйка напали на мою деревню, они убили всех.

— Но они не убили вас, — возразила Анна, разглядывая его. Он казался вполне живым и был не похож на бесплотную тень. Правда, сама она никогда не видела ходячих мертвецов, но слышала о них много жутких историй.

— Ах, дитя. Они убили меня, — горько пожаловался он. — Убили все, кроме этой оболочки. Сейчас я просто бездушное тело, раб, с которым можно поступать как вздумается, например, можно скормить собакам. — Он говорил так, будто жизнь ему была в тягость, но, упомянув собак, содрогнулся.

Анна внимательно слушала его и старалась понять как можно лучше.

— Что вы с нами сделаете? Эйка не убьют нас, если найдут?

— Убьют. Они никогда не оставляют в живых детей. Им нужны только взрослые рабы, достаточно сильные, чтобы работать. Я слышал от других рабов, что в Генте не осталось ни детей, ни детских трупов. Говорили, что святая, покровительница города, вывела детей из города, в Покои Света.

— Это правда, — пробормотал Матиас. — Все дети исчезли, но я не знаю куда.